- Тодор Таниров, - гордо произнес я.
- Тебе нравится имя?
- Конечно. Его назвали в честь героя.
- Его назвали в честь двух героев, - она коснулась моей руки. - Но я сохраню имя его отца в тайне, когда он пойдет в школу. Если власти пронюхают, у него будут неприятности, - она вздохнула. - Но когда он достигнет совершеннолетия и возглавит борьбу македонцев за свободу, тогда все узнают, кто его отец.
Малыш заплакал. Я поднял его, положил на плечо, похлопал по спине. Думал, что ему понравится, но плач только усилился.
- Заговорщик должен плакать шепотом, - назидательно сказал я ему.
- Он голоден. Передай его мне.
Я передал Анналии плачущего ребенка, она подняла кофту и поднесла ко рту грудь. Маленькие губки тут же обжали сосок, ручонки ухватились за белую чашу, и он жадно засосал.
- Ребенок проголодался, Ивен.
- Он - сын своего отца. Знает, что у тебя самое вкусное.
- Точно.
- Ты получала деньги, которые я посылал?
- Да. Ты посылал слишком много. Лишние я отдавала МРО.
- Лучше бы ты оставила их у себя. Для ребенка.
- Я оставила достаточно, - Тодор потерял грудь, но она чуть повернула его так, чтобы губы вновь нашли сосок. - Я так счастлива, что ты помнишь о нем, заботишься. Не смела и мечтать, что ты приедешь в Македонию, чтобы посмотреть на него.
- Я сожалею, что не смог приехать раньше.
- И хорошо, что ты подождал. При рождении он был такой красный, такой сморщенный! Тебе бы он не понравился.
- Я бы все равно его любил.
Я подошел к очагу, пошевелил поленья. Вернулся на прежнее место. Анналия переложила Тодора к другой груди. Он захныкал, но потом его рот нашел то, что требовалось. Я наблюдал за его глазами. По мере наполнения желудка они медленно закрывались, потом разом раскрылись, опять закрылись, но он продолжал сосать с прежней энергией.
Наконец, высосал все, что мог, и Анналия отнесла его на соломенный матрасик, который лежал слева от очага. Осторожно уложила, накрыла двумя вязаными одеялами. Глаз он больше не раскрывал. Она вернулась ко мне, села рядом.
- Хороший мальчик. Теперь он будет долго спать.
- Спит хорошо?
- Как молодой барашек.
- Рад это слышать, - собственно, по-другому и быть не могло: осколок снаряда не мог вызвать генетических изменений. Но меня все равно порадовало известие о том, что бессонница отца не передалась сыну.
- Ивен? Ты надолго?
- На несколько дней и ночей.
- Потом вернешься в Америку?
Я покачал головой.
- Не сразу. У меня дела на севере.
- В Белграде?
- Дальше.
- Мне бы хотелось, чтобы ты побыл подольше, Ивен.
Я вытянулся на земляном полу. Она улеглась вплотную ко мне. По одной я расстегнул все пуговички толстой кофты, обхватил ладонями груди.
- Видишь, что он с ними сделал? Они пусты.
- Они прекрасны, любовь моя. Моя маленькая птичка.
- А-а-а...
Мы лежали бок о бок, обняв друг друга. Ее дыхание было теплым и сладким. Мои руки играли ее грудями, она засмеялась и сказала, что знает, почему Тодор сосет с таким удовольствием.
- Он пошел в своего отца.
- Я тебе так и сказал.
- Ах, Ивен...
Не спеша, прерываясь на ласки и поцелуи, мы разделись под мерцающим огнем. Я провел рукой по ее животу, упругим бедрам.
- У тебя есть другие женщины?
- Не так чтобы много.
- А дети?
- Нет.
- Тодор - твой единственный ребенок?
- Да.
Она удовлетворенно вздохнула. Мы поцеловались и прижались друг к другу. А потом она потянула меня на свой матрац, лежавший по другую сторону очага.
- Тодору нужны братья.