– А он, братцы, клюкву собирал! Ей-бо! С болота еще и снег путем не сошел, а он целое воскресенье на коленках ползал!
– Ну и что? – ощетинивается Петухов.
– Да на что тебе клюква, чудак человек?
– Он папаше с мамашей отправит!
– Ну и что? Витамины. Пусть кисель варят, вам жалко?
– Клюкву твой папаша и в Москве добудет, тем более – без пяти минут академик.
– Охота при таких родителях за Полярным кругом торчать!
Осмотр переместился в кухню. Здесь тоже кавардак, следы беспорядочных поисков.
– Вот так лежали потерпевшие. Рядом. – Участковый очерчивает пространство над полом.
– Фрамугу открыли вы?
– Да, товарищ майор, необходимо было проветрить. Газ перекрыл краном на трубе, а плиту оставил как есть, – он указывает на кастрюлю со сбежавшим молоком, горелка под которой открыта до отказа.
Кибрит трогает ладонью кастрюлю.
– Скажите, когда вы вошли, над молоком поднимался пар?
– Н-нет… – отвечает участковый. – Я думаю, молоко давно сбежало и загасило горелку, тут уж было не продохнуть.
Кибрит заглядывает под кастрюлю – на конфорку, снова прикладывает руку к кастрюле.
– Совсем холодная… Томин, мне нужна от нее крышка.
– Момент! – Он осматривает кухню, ни к чему не прикасаясь. – Вот она! Дать? – Отведя занавеску, показывает крышку на подоконнике.
– Нет-нет, сама! – Кибрит осторожно берет крышку за края, поворачивает к свету. – Ею пользовались… изнутри энергично осаживались пары.
– И на подоконнике влажный круг. – Томин наклоняется.
– Пал Палыч! Взгляни, под другой конфоркой тоже шлепки молочной пены.
– Да. – Оборачивается к понятым. – Для протокола важно, чтобы вы себе уяснили: кран, потеки на кастрюле, на конфорке подгоревшее молоко…
– Мы все запомнили, не беспокойтесь!
– Тогда можете пока побыть в коридоре. Ну? – спрашивает у Кибрит, когда понятые выходят.
– По-моему, дело было так. Молоко побежало, кто-то из Петуховых поскорей сдвинул его на свободную конфорку. Здесь оно успело немного перелиться через край. Горелку, конечно, выключили, кастрюлю накрыли крышкой.
– А потом тот, кому это понадобилось, поставил ее на старое место и отвернул газ?
Участковый чешет в затылке.
– Получается, преступник использовал маскировку? Что без мокрухи? Дескать, горелку залило, а я ни при чем?
– Предусмотрительный гражданин, – вступает Томин. – Для правдоподобия даже крышку опять снял. Под крышкой ведь молоко не кипятят.
– Но ни одна хозяйка не положит ее на пыльное окно вот так, изнанкой вниз. И не запустит огонь на всю катушку.
– И все это в моем доме! – крутит головой Томин. – Обойду соседей.
Кибрит опыляет порошком ручки кастрюли, затем крышку и всматривается
– Пал Палыч, вообще никаких отпечатков! Стерты.
В этом доме Томин живет со школьных лет, хотя мать упорно называет его родиной Киев, где он провел детство. Естественно, все тут так или иначе знакомы и, тычась из квартиры в квартиру, представляться Томину не надо.
– На этих днях к Петуховым не ходили посторонние? – спрашивает он соседа по лестничной площадке. – Может быть, с телефонной станции или там мышей морить?
– Не замечал, Александр Николаевич… Я их утром видел. Спускаюсь за почтой, а они навстречу, и оба такие оживленные. Вот жизнь!..
– Петуховы? – переспрашивает женщина ниже этажом. – Старенькие неразлучники?
– Вы не слыхали у них шума?
– Мы минут десять как вошли… А что такое?
– Извините, рассказывать некогда.
– Александр Николаевич, погодите! Объясните же!..
Набегавшись впустую по лестнице, Томин заглядывает и в собственную квартиру.
– Ой, Сашко! – восклицает мать. – У нас тут ужас что, ты не представляешь!
– Представляю, мама, я уже полтора часа в доме. Дай чего-нибудь попить.
– Молока?
– С молоком гадкие ассоциации. Компота не осталось?.. Вот спасибо. Скажи, часов около трех-четырех снизу не доносились какие-нибудь необычные звуки?
– Теперь мне мерещится все на свете: и грохот, и стоны. Но я сама так грохотала сковородками…
– В честь чего?
– Да получила письмо из Киева… неважно. Что Петуховы?
– Пока гадательно. У них есть родня?