– Очень мало.
– Крушили все подряд – и никаких следов?
– Да, вот и так бывает.
– Ну, а замок?
– Хороший замок. Даже со специальным инструментом повозишься, пока вскроешь. И в механизме ни малейших царапин. Дверь открыли сами Петуховы. А если кто-то снаружи, то идеально подходящим ключом.
– Ваше счастье, что в этом деле есть хоть один правдивый и немного соображающий свидетель. Некто Томин. Так вот что я вам скажу. Петуховы никогда не впустили бы незнакомого человека. Звонят однажды: «К нам ломится подозрительный мужчина!» Спускаюсь. На площадке топчется новый водопроводчик из ЖЭКа. Немного под мухой, но вполне культурно объясняет, что явился по собственному их вызову – чинить кран. Или: дня два назад я занес их любимый журнал «Здоровье» – по ошибке сунули к нам в ящик. Слышу из-за двери: «Ах, Шурик, громадное спасибо!» Но, прежде чем открыть, накинули цепочку – убедиться, что действительно я. Понимаете, у них это железный рефлекс. Так что надо искать среди знакомых, и притом тех, кто знал про деньги.
– Извини, перебью, – постукивает карандашом Знаменский. – Вот квитанция прачечной. Я туда звонил. Белье брали на дому и домой же привозили. Как ты просунешь узел в щелку, не сняв цепочки? То же самое с переводами от сына. Чтобы получить деньги, надо предъявить паспорт, расписаться.
– У Петуховых примитивно стащили ключ из кармана, – предполагает Кибрит.
– У-у, какая поднялась бы паника! И меня непременно призвали бы для консультации: что надежней – сменить замок или врезать два дополнительных. Нет уж, тут вы со мной не спорьте. – Томин достает исписанный лист. – Вот тебе, Паша, список их близких, соседей и прочее. Судимых, увы, нет. А эта пригласительная открытка выпала из кармана Петухова в больнице.
– Вон они куда собирались! Банкет по случаю семидесятилетия друга и бывшего сослуживца… Бутылка шампанского?.. – вспоминает Знаменский. – Гм…
Томин кружит по кабинету.
– Как вы думаете, о чем Петухов говорил в бреду ночь напролет? О салате и огурцах! Что сильная засуха, и надо их ехать поливать. Просто терпения нет: мы тычемся в потемках, а старички лежат помалкивают и все знают… Попытаюсь еще раз прорваться в больницу.
И Томин прорвался-таки к Петуховой, состояние которой полегче, чем у мужа.
Иссиня-бледная, с перебинтованной головой лежит она на больничной койке.
– Анна Ивановна!.. Анна Ивановна, вы меня не узнаете?.. Я из квартиры наверху, Томин.
– Здравствуйте, Сашенька, – шепчет Петухова.
– Как самочувствие?
– Все болит…
– Анна Ивановна, одно слово – кто?
– Не видела, Сашенька.
– Но как все случилось?
– Афанасий Ильич пошел отпирать… потом слышу – голоса… Я выглянула из кухни… а он лежит… И дальше не помню…
– Вы кого-нибудь в это время ждали?
– Никого.
– Анна Ивановна, если хоть малейшее подозрение… Нет?
Петухова слабо качает головой.
– А деньги находились в квартире? Где они были спрятаны?
Петухова закрывает глаза.
– Просто так… лежали, – и жалко, по-детски всхлипывает.
Надежда Ивановна, сестра Петуховой, до появления на Петровке ведать не ведала о несчастье. Не ведала она, как выяснилось, и о том, что Петуховы скопили за последние два-три года круглую сумму. И теперь, сидя у Знаменского, Надежда Ивановна нет-нет да и утрет слезу. Но показания ее «не деформированы» волнением или обидой. Пал Палыч чувствует, что на объективность этой женщины можно положиться.
– Не понимаю, зачем деньги держали дома? – недоумевает он.
– Психология. В сберегательной книжке только цифры, а если дома, можно и поглядеть и пощупать. Они небось в эти деньги едва верили!.. Символ это для них был, я так представляю.
– Символ обеспеченности?
– Нет. Что Борис наконец в люди вышел. Ведь столько лет никакой надежды…
– А то, что с чужими людьми делились, а родной сестре – ни слова, тоже психология?
– Психология, – вздохнув, подтверждает Надежда Ивановна. – Но это такое – вовсе семейное, тут не к месту.
– Все-таки рассказали бы, если не секрет.
– Да неловко выйдет: сестра в беде, а я ее вроде судить стану… Ну ладно, расскажу, вы только не передавайте. Брат у нас был, Семен. Женился он на вдове, еще и с ребенком. Бабенка, правду сказать, вздорная попалась. Но мальчика я привечала – книжки там разные… когда рубашечку купишь. Родной – не родной, а все племянник. Особенно, как Семен умер. Жалко, знаете. А Петуховы совсем наоборот: у нас, говорят, теперь ничего общего, брось мальчишку приваживать, накличешь беды.
– Какая ж от мальчика беда?
– Да правду сказать, непутевый он, Генка… Двадцать два уже, а все к делу определиться не может, мотается из стороны в сторону. Иногда сердце замирает: ну как с пути собьется!
– У Петуховых он бывал?
– Зачем ходить, куда не зовут? Раз в год забежит…
– И вы связываете их скрытность с вашим отношением к племяннику?
– Другого и придумать не могу! Наверно, опасались, что на Генку просить стану. Но разве я бы стала?! Понимая их психологию.
– А Гене сейчас нужны деньги?
– Да вечно ему нужны деньги. То в биллиард проиграется, то вдруг магнитофон в долг купит. Шалая голова.
Мелькнувшее у Знаменского подозрение тотчас проверено.
– Парня уже месяц нет в Москве, – говорит Томин. – Он отпадает.
– Что ж, отчасти рад. Было бы жаль тетушку: у нее только рыбки да этот Генка.