подъезд был мрачен, как заброшенная Пахло кошками. Мочой. Лифт не работал.
В мрачном таинственном свете единственной стоваттной почему-то темно-красной, как в фотолаборатории, прямо над головами смутно выделялась местами ободранной известке черная паукастая сва
ухмыльнулся.
— Война…
здорово И настроение его Он то принимался рассказывать анексопя и шумно отдуваясь.
— Лестничная война… Были войны Пунические, а у нас лестничная. Но тоже столетняя. Не Свастику смывают, а возникает снова. Как
—
— Да Валя. Я же вам говорю, война.
— Какая к черту война?
— С Рогожиным.
— еще
— крутой — протянул Куделькин, хваподрагивающие перила лестницы. — почти ровесник Октября, а бегает будь здоров, выпускай его на беговую сторожку. Член всех комитетов — от ветеранов войны до садового. Очень крутой Его не трогай, он сам кого хочешь достанет. До сих пор летом сам ездит на электричке на Правда, дачу свою по старинке называет мичуринским участком, так это не все ли равно? Копается в грядках, что-то такое выращивает, прививает. И все, представьте, растет у деда. Вот он и варит, и солит, и сушит. Очень крутой дед. Живет, кстати, прямо надо мной. Этажом выше.
Хватаясь руками за перила, произнося слова негромко, с паузами, с короткими придыханиями, иногда оборачиваясь на Валентина, Куделькин-младший добрался наконец до неосвещенной площадки четвертого этажа.
Здесь он остановился у окна и осторожно вниз во двор.
Куделькин был пьян, но, кажется, он Это Валентину понравилось.
Глубоко внизу в сумрачном дворе, как в тусклом вариуме, в свете единственного фонаря плывчато шевелились неспокойные тени все неутомимых ребят, что весь день ным и Валентином. Бывший чемпион неутомимых интересовал Куделькина они по Только дя фигуранта его собственного ребята впервые по-настоящему
Куделькин ухмыльнулся.
— Так вот… Я опять о подал, что неутомимые жили. — Это крутой Он на первый взгляд. Гораздо пример, дед Рогожин привлекался к ственности.
— За что? — удивился Валентин.
— За хулиганство.
— В его-то возрасте?
— Так я ж говорю. Крутой
Куделькин хохотнул и проверяя какие-то свои
— А знаете, дядя Валя, как тельства преступления в обвинительном ?
— Не знаю.
— Цитирую, — поглядывая то в окно, то на Валентина, негромко хохотнул Куделькин. — Я с приятелями это заключение выучил наизусть. Это заключение очень нравилось… Куделькин споткнулся Почему- он произнести вслух имя Зимина. — Для нас приятелями заключение стало как бы… — Кудельлоб, поискал нужное слово. — Ну, как бы опознавательным знаком Как бы знаком отличия от Ну, понимаете, что я хочу сказать…
кивнул.
хохотнув, негромко, почти без расстановзная о существовании знаков препинания, пауз, как стихотворение, как один цельный Куделькин процитировал:
— «Гражданин Рогожин Егорий Тимофеевич одна девятьсот двадцатого первого года рождения апреля одна тысяча девятьсот такопримерно в четырнадцать часов тридцать времени прибыл в подъезд дома номер улице Орджоникидзе где постоянно проплощадке первого этажа указанРогожин встретил гражданина Губанова одна тысяча девятьсот восемьдесят рождения проживающего в том же доме Рогожин беспричинно из хулиганских поухватил гражданина Губанова за воротник в таком положении потащил вверх по на площадке третьего этажа постоянгражданин Губанов, вырвал из рук ознагражданина металлический баллончик с чербрызнул черной краской в лицо означенПосле гражданин Рогожин всяи беспричинно из хулиганских нецензурной бранью выскочивна гражданку Ирину Алексеевну попостоянно проживающую в том же доме. Продолжая буянить и сквернословить гражданин Рогожин нанес гражданке Губановой удар кулаком в левую височную область причинив при этом ссадины на левой щеке кровоподтек левой скуловой области и легкое сотрясение мозга. При попытке гражданина Губанова оттащить гражданина Рогожина от матери гражданин Рогожин беспричинно из хулиганских побуждений нанес удар кулаком гражданину Губанову в височную область причинив ему легкий ущерб здоровья…» Ну как? — ухмыльнулся Куделькин. — Впечатляет?
— Не очень, — хмуро ответил Валентин, открывая дверь и входя в темную квартиру. А чего это так разошелся крутой дед гражданин Рогожин, почти ровесник Октября? Откуда у него хулиганские побуждения?
— А оттуда! — внезапно веселея, ответил Куделькин, кажется, удачное возвращение домой его вдохновило. Он даже ткнул рукой в потолок. — Наслушался пропаганды. Не без этого. А гражданин Губанов, который восемьдесят третьего года рождения, любит рисовать в подъезде свастику. Хороший деловой парень, но с идеями Он не просто так тревожит известку гвоздем. Он не дилетант. Он человек современный. Он краску на известку наносит из специального металлического распылителя. Ну вот… Крутой дед застукал его за этим занятием.
— Разве за такое наказывают?
— Ну, так и не наказали, — хмыкнул Куделькин. Ему явно хотелось выговориться. — Не смотрите, что Губанов восемьдесят третьего года рождения. Он знает свои права. Он в тот же день получил справку медэкспертизы и подал в суд на крутого деда. Не стал просить своих приятелей поучить крутого деда, как сделал бы любой придурок, а попросту подал в суд на деда.
— А как же? — безапелляционно отрезал Куделькин, падая в кресло. — Как пишут в протоколах, крутой дед Рогожин нанес матери и сыну Губановым множественные легкие телесные повреждения. Из хулиганских побуждений. Честно говоря, деду еще повезло, что ему не припаяли штраф.
— Ты действительно так думаешь?
— чем это вы, дядя Валя? — Куделькин, ухмывынул из холодильника бутылку коньяка, бутылку минеральной воды, достал с полки чистые стаканы, все принес и поставил на стол и обернулся на Валентина. О чем это вы? Чего-то я не пойму.
— Я о крутом деде. Не могу понять, за что его пыоштрафовать?
— Как за что? Он семью Губановых побил. Беспричинно, ухмыльнулся Куделькин. — Из хулиганских побуждений.
— Он хулигана поставил на место. Наказывать слевовсе не деда. Это разве не так?
Куделькин засмеялся.
— Не так.
— Твой отец…
— Да ну, мой отец! — грубо отмахнулся Куделькин, откупоривая бутылку. — Мой отец, дядя Валя, меньвсего думает о таком. Плевал он на такое. Ему это Сам он, конечно, свастик на стенах нине рисовал и рисовать не будет, зато просрал великую страну. Извините за грубость, дядя Валя, но и вы этому причастны.
Куделькин разлил коньяк по стаканам. И жадно И снова заговорил.
— Вот сами смотрите… Присел вчера перекурить на скамью возле оперного. Гляжу, в мусорной урне роется пацан. Невелик… Ну, так лет десять… Но одет, обут. Не шикарно, конечно, но одет, обут. Грязен, конечно, тут спору нет, но это дело второе. Пацану бы этому сидеть в школе, а он роется в мусорной урне. Спрашиваю: «Отец есть?» — «Нет отца». — «А мать?» — «Пьет мать». — «А ты что делаешь?» — «Я милостыньку собираю». И губки делает так жалостливо, заученно, без всякого излишнего чувства, точно в меру. Помоги, мол, дяденька! Спрашиваю: «Есть-пить хочешь?» Отвечает: «Хочу». — «А работать хочешь?» — «Я не умею». — «Я тебя не спрашиваю, умеешь ты или нет. Я спрашиваю, ты работать хочешь?» — «Нет, дяденька. Не хочу». И продолжает рыться в мусоре, привычно копается в грязной урне. Вот и весь с ним разговор. Кого тут наказывать, дядя Валя? Пацана или пьющую мать?
— Ну, смотря за что.
— Как это за что? За пьянство. За попрошайничество. За деградацию. За уклонение от общественно-полезного труда.
— Не неси чепуху. Пацан же, наверное, ничего не знает о законе. А если и знает, то так, всякий вздор. Этот пацан, наверное, и не догадывается, что есть закон, который может ему помочь.
Куделькин усмехнулся.
— А гражданин Губанов восемьдесят третьего года рождения знает законы! Он в суд на деда подал. Он в школе в компьютерном классе занимается, значит, думает о будущем. Он к мусорным бакам не пойдет, он предпочитает шахматный кружок и в спортзал ходит.
Валентин удивился.
— Ты погоди. Что ты несешь? Чтобы знать закон, надо учиться этому. — И засмеялся. — Однажды в Марселе, вот как ты возле оперного, я присел на скамью в сквере перекурить. Не заметил, что в траве за скамьей спал клошар. Наверное, из алжирцев. Такой здоровенный, грязный французский бомж. Почему-то он был в джинсах, вывернутых наизнанку. Для красоты, наверное. Так вот… Дымом потянуло на бомжа, он и проснулся. И знаешь, что дальше произошло?
Куделькин взглянул на Валентина и пожал плечами.
— А дальше вот что произошло. Бомж проснулся и возмутился Не знаю, что он подумал, но он сильно возМожет, решил, что я курю как бы в укор за ничего неделанье, за его бессмысленную жизнь. Не тому же каким-то образом клошар сразу почувво мне не француза. И он знал законы. «Я гражсвободной Франции! орал он, потрясая грязкулаком. Валяюсь, где хочу, и ношу, что хочу! никогда не позволю всяким сраным иностранцам!.» так далее Все понятно?
— Чухня! нахмурившись, отмахнулся КудельНе убеждает. Я вам более сильный пример приТут у нас как-то зимой, считай, опять же прямо у местный бомж встретил утром интелс кавказским овчаром на поводке. Ну, Ну, с похмелья. Бомж, понятно, закоченел. интеллигентной даме. Подайте, дескать, Интеллигентная дама, естественно, Я бабуля? Да? Хочешь, значит, хочу». «Сейчас согреешься». И бомжа своего кавказца.
— сходится, сказал Валентин.
— не сходится?
— Все у тебя кругом не сходится. Гражданин ГубаКрутой дед не сходится. Пацан, не не хотящий работать, не сходится. Интелдама, спускающая кавказца на бомжа, не схоНи пацан, ни бомж, ни Рогожин ничего не не зарезали, их судить, в общем, не за крутому деду Рогожину я бы даже грамоту бдительность. Этот дед небось всю на него свастика действует, как красная юный придурок с третьего этажа, как Губанов, играется этой свастикой.
— Валя, раздраженно пробормоЭто в вас тактический гуманизм гокоторый вполне может быть поставлен на службу Родине, а тактический. Мелкий. Без берегов. А раз без берегов, значит, не имеющий никакой ценности. Вы ведь с отцом выросли на духовной диете. Да? Ну, Пушкин. Ну, Толстой… Гоголь… Кто там еще? Вы ведь даже, кажется, обходились без Достоевского. Отец, между прочим, книг никогда не читал и не читает Подозреваю, что и вы не большой дока в этом деле. Правда? Я как-то спросил у отца, как он в школе писал сочинения, если никогда книг не читал? Он честно ответил. Был у них в классе пацан-еврей. Умный, понятно. Вот отец и сдирал у этого пацана. А в благодарность защищал пацана от своих же приятелей. Отсюда же и ваш тактический гуманизм. Без берегов. Этот, значит, тебе помог, а ты, значит, тому помог. Смотришь, так и пойдет. Я тебе, ты мне, а на остальное плевать. Так сказать, доживем до понедельника. Известно… Тактический гуманизм, — презрительно протянул Куделькин. — Если быть совсем точным, тактическое слабоумие. Вещи следует называть своими именами. Хватит стесняться. Вы, дядя Валя, правда, совсем как мой отец. Он знать ничего не знает, а вот поговорить о добром и вечном — это ему самое милое дело.
— Ты хорошо знаешь отца?
— А чего ж не знать? — несколько смешался Куделькин. — Когда я рос, отец часто приходил. Приносил деньги. Не ругался Потом вместе жили. Когда мать вернулась к отцу.
— Не очень, видать, отец с тобой откровенничал, — пожал Валентин плечами.
И подумал, да и не очень-то пооткровенничаешь с сыном на месте Куделькина-старшего. Рассказать, что ли, сыну, как вышибают по заказу долги с должников? — Или как закатывают в огонь на твоих глазах гроб с живым человеком? Или как в пьяной драке калечат в общем-то случайных, просто не вовремя попавших под руку людей?
Тактический гуманизм.
Впрочем, Куделькин-младший все понял правильно.
— Зачем мне откровения отца? Чему он мог меня научить? Он же в самом себе не разобрался, не смог выбрать правильную дорогу, запутался в трех соснах. Ведь отец в свое время вполне мог пройти в чемпионы. Мог стать чемпионом, как вы. Прямой и нормальный путь. Даже не очень долгий. На дороге, собственно, вы только и стояли, — с обидой ухмыльнулся Куделькин. — Только ведь отец был немного моложе. Рано или поздно он бы вас все равно сделал. А он? «Да Валька!.. Да Кудима!.. Да чемпион!..» И выбрал в итоге не великое государство и звание чемпиона СССР, а нищую Россию и прилавок мясной лавочки, в которой время от времени можно надираться с бывшим чемпионом.
— А почему? Ты думал?
— А все просто, — с пьяной прямотой ответил Куделькин. — Слаб отец оказался. Он боялся делать и говорить то, что думал. А трусов, дядя Валя, нигде не любят. Особенно тайных трусов. Такие трусы, как правило, становятся неудачниками. — Куделькин тяжело поднял на Валентина пьяные невеселые глаза. — Вы ведь тоже из таких, дядя Валя? А? Иначе бы, наверное, не сбежали за кордон… Куда подальше… От сложностей… Сбежать всегда можно. Сложней остаться. Вы вот деду Рогожину сочувствуете, а сочувствовать следует Губанову. Этот крутой дед что делает? А выбивает самостоятельность из хорошего пацана. Сам не привык к самостоятельности и в других этого не терпит. Только я, дядя Валя, так скажу… Вы не обижайтесь. Из пацанов самостоятельности уже не выбить. Такие, как этот Губанов, уже поняли мир. Свастика — это так… Всего лишь знак неприятия. Знак отталкивания. Ничего больше. На этих пацанах будущее стоит. Они не просят милотостыню, а занимаются. В России таких пацанов много. Россия страна большая. Такая большая, что никто ее не развалит окончательно. Ни крутой дед Рогожин, ни Китай, ни Америка. Россия и в руинах выше какой- то там вашей сраной Франции. Ни гунн с Востока ее не развалит, ни германец с Запада. Ни сраная тупая Америка ее не развалит, ни сраная умная Япония. И знаете, что главное в России сейчас?
— Ну?
— Да этот пацан Губанов. Именно он. Не крутой дед Рогожин, отстаивающий свои закаменевшие идеалы, и не хилый пацан, что ищет замусоленные окурки в уличных урнах, а именно самостоятельно размышляющий пацан Губанов Он ведь даже свастику рисует не просто так. Даже в свастике пацан Губанов видит бый смысл. Этот паренек, Валя, с детства привыкает к самостоятельности. Если ему правильно все растолковать, а мы растолкуем, он поймет. У него есть голова и руки. Он уже сейчас знает, что завтра придется заниматься настоящим делом. Он не чет и не будет жить так, как его крутой, но нищий сосед, и он не хочет ковыряться в мусорных урнах, жалкий попрошайка. Крутой дед Рогожин всю жизнь прожил в социалистическом коммунальном повнике. Для него отдельная квартира всегда казалась почти необъяснимым чудом. Он и считает, только такой и может быть. А пацан Губанов никаких чудес Он не верит ни в какие чудеса. Он просто хочет конкретную отдельную квартиру и прочее. Как данность.
— Данность надо заработать.
— А он заработает. Крутой дед Рогожин за семьдесят с лишним лет ничего не заработал, а пацан Губанов заработает. Задачи нынче изменились, дядя Валя. И игроки нынче не те. Самостоятельные нынче игроки. Крутой дед Рогожин пенсию месяцами не может получить, а пацан Губанов не станет ждать пенсию. Он сам заработает на старость. Он уже сейчас понимает, что все следует взять в свои руки. Собрать вместе думающих, как он. Создать мощный железный кулак. Железным кулаком, дядя Валя, можно запросто расколотить всю грязную заразную посуду прошлого. И заставить людей работать. Каждого заставить работать. На самих себя. Обеспечить всех отдельными квартирами, оторвать коммуналок и безразличия. Если человек живет в отдельной квартире и имеет нормальную работу, дядя он не будет шляться по улицам и с ненавистью поглядывать на соседей. Людям нужно дать то, что они хотят. Работу. Квартиру. Машину. Оружие. Да, да, и оружие. Никто не полезет в чужую квартиру, никто не нана человека в темном переулке, если будет знать, что поясом любого прохожего может оказаться писА может, и гранатомет в кладовой хранится, — Куделькин. — От таких пацанов, как Гумногом зависит, жить нам завтра в нормальснова жить в жопе. Ну, а когда, дядя первичный железный кулак будет создан, переходить к глобальным задана все границы. Чтобы ни одна не прошмыгнула. Ни кавказская, ни китайвообще огородить бетонной стеной, обнеее бросать за стену побольше оруПусть разбираются, где лучше и с кем лучВсякие умные мозги из страны не выпускать, а, прикармливать чужие. А если кто-то ну пряможет жить, скажем, без какой-нибудь там КаГермании, хер с ними, пусть сваливают Но языка! Какого хрена они будут вывозить наше главное достояние? — в уголках губ выступила легкая пена. — Я ведь учился, дядя Валя. Я знаю, что язык наше главнефть, не газ, не всякие там ресурсы, а именно язык. Выбросили же франиз языка все ненужные им американизмы. А? Не спорить? Вот и хорошо. И французы от этого хуже жить не стали. И не говорите мне, дядя Валя, железный занавес. В новых условиях не будет никакого занавеса. Ни железного, ни шелкового, ни золотого. Большой капитал в принципе разрушает границы. Перед большим капиталом все границы прозрачны. Главное в людях. Как будут люди думать. Готовы они, например, честно служить в своей собственной крепкой армии или они, как сейчас, будут с самого детства готовиться в дезертиры? Это же просто, дядя Валя. все лежит на поверхности. Только таким образом, силой, можно решить все проблемы и зажить, наконец, действительно нормальной приличной жизнью. А всякие там бомжи, отребье, дезертиры, мелкая братва, шлюхи, криминальные авторитеты, гуманные воры- чиновники, вся эта грязная тупая масса, дядя Валя, которая пьет, ворует и плодит нищету и преступность, она свалится с общества сама собой, как сваливается грязь с золотой статуи.
Где-то я это слышал, усмехнулся про себя Валентин. Вид пьяного Куделькина был ему неприятен. Ну да, вспомнил он, Куделькин-младший всего лишь, да, по-своему повторяет тезисы большого либерал-демократа.
— Ладно, дядя Валя, — сказал Куделькин, поднимаясь. — Наверное, вам не понравилось то, что я вам сказал. Но дело, как ни крути, обстоит именно так. Нам из России виднее, как все происходит на самом — зло, даже агрессивно подчеркнул он. — И мне, более молодому, как человеку нашего времени, виднее, чем вам или отцу. Отец что? Он прикопил себе деньжат и сидит сейчас в своей лавке, как в дешевом раю. Отцу абсолютно наплевать, что там будет после него, лишь бы день прожить, а вот мне не наплевать. Мне совсем не наплевать. Мне жить после отца. жить. Вот почему я так активно во всем участвую.
Куделькин тряхнул головой, как бы отгоняя ные мысли.
— Ладно. Ложитесь спать, дядя Валя. Телефон я отключил, мешать не будет. Я минуту поднимусь наверх в квартиру крутого деда Рогожина. Крутой-то он крутой, а вот, уезжая, ключи всегда оставляет мне. Не без этого. Знает, гусь, кому оставлять ключи. Не тете Мане и не дяде Саше. Знает, что мне оставить надежнее. Газ там, краны… А то, не дай Бог, воры… Ну, и все такое прочее. Я сейчас поднимусь на минутку.
Валентин кивнул. Прислушиваясь к тяжелым шагам Куделькина на лестнице, он налил себе коньяку.
Вопросы? Да ну. Не было у него к Куделькину никаких вопросов. Выпил, наговорился. И достаточно. Не осталось вопросов. Осталась только настороженность.
Абсолютно понятно, что компьютерная фирма, в которой якобы работает парень, всего лишь прикрытие. Теперь это абсолютно ясно, пришел Валентин к окончательному выводу. А в основной конторе Куделькина- младшего, похоже, что-то не складывается. Что-то там у них сильно не складывается. Вот Куделькин-младший и нервничает. Каша у него в голове. Ну и хрен с ним. Копаться в его каше я не буду. Пусть сам переваривает. Куделькин-младший хотел выговориться, и я дал ему такую возможность. Но на этом все. Выговорился, и хватит. Хорошего помаленьку. Завтра улечу. Кажется, в голове Куделькина-младшего, подумал Валентин, не мало накопилось дерьма. Жестокого, откровенного. Но я в этом разбираться не буду. Незачем. Со временем разберется сам.
Вздохнув, он пошел разбирать постель. Он не хотел спать. Он знал, что сегодня ему обязательно приснится сон, который несколько лет мучил его в Гвиане. Он орал во сне, стараясь проснуться, но это далеко не всегда получалось. Чаще всего он видел часто повторяющийся сон до конца, и, когда просыпался, простыня и подушка под ним были мокрые от пота.
А снился ему самолет. Ему снилось, что он просыпается в самолете и знает, что сюда до него не дотянется ничья рука. Даже рука Николая Петрович, бывшего полковника КГБ, почему-то в том мерзком сне всегда живого, хотя Валентин прекрасно знал, что Николая Петровича подстрелил снайпер в питерском морском порту еще несколько лет назад.
Во сне этой важной детали не было.
Вот почему, проснувшись в самолете, так ему снилось, Валентин с наслаждением понимал — не дотянется сюда в самолет ничья рука, даже рука Николая Петровича. И когда к Валентину приблизилась стюардесса и негромко спросила, что он выпьет, он с наслаждением ответил:
— Коньяк.
Хороший французский коньяк.
Что еще может пить в самолете человек, прошедший десять кругов ада? Так сказать, ангел десятого круга.
И когда стюардесса принесла ему коньяк, кофе и отдельно лимон на блюдечке, Валентин так же негромко, чтобы не разбудить спящих рядом пассажиров, спросил:
— Как мы летим?
Стюардесса улыбнулась..
— Хорошо летим.
— Я имею в виду маршрут, — объяснил Валентин.
— Париж — Москва, — улыбнулась, отходя, стюардесса. Он, похоже, сильно ее удивил.
Париж — Москва? Валентина пробило потом.
— Как так Париж — Москва? — снова подозвал он стюардессу. Сердце его колотилось.
— Наш обычный рейс, — ответила стюардесса.
— Это прямой рейс?
— Да, — улыбнулась стюардесса. — Никаких посадок. В Москве будем через сорок минут.
Во сне Валентину и в голову не приходило подумать, как, собственно, он попал на борт московского рейса? Во сне он тяжко умирал от мертвого ужаса — оказаться вновь перед Николаем Петровичем, полковником КГБ. Сейчас, думал во сне Валентин, я не уйду просто. До ужаса реально он представлял крематорий, на этот раз не питерский, а московсИ не был он привязан на этот раз к металлическолонне. Нет, скрученный по рукам и ногам, он заколочен в гроб. В обычный деревянный гроб, уже на тележке. Легкий толчок, и тележка показев печи крематория.
Николай Петрович не торопился.
Видишь, как оно получается, Валентин Бори- негромко журчал его голос, приглушенный еще крышкой гроба. Выбор у тебя был. Это ж не я тебя, сам залез в гроб. Вот ты меня обвинил, что я страны большие деньги. А зря. Я не скрыхранил. Из больших денег, порученных мне себя я не использовал ни цента. Я даже много раз приумножил большие деньги. А Борисыч, чуть не испортил все дело свобычьим упрямством. Это ж не мои деньги, мне только поручены. Они хранятся для что говорят вожди на баррикадах. БудуБорисыч, оно строится не на баррикадах, очень тихо и незаметно. Эти больВалентин Борисыч, может, позволят нам обходиться без баррикад. Вообще без баррикад. что отдыхай Валентин Борисыч, бык встретимся когда, то уже не здесь, уже не земле. А там, на небесах, я надеюсь, выбьют. Ты ведь не думаешь попасть в рай, Борисыч? Вот-вот… Полежи, полежи в гробу, Сейчас я докурю сигарету, и закатим мы Валентин Борисыч, бык сраный, упрямый, прямо Не понимаешь ты отношений одного интелличеловека к другому интеллигентному человеку. спокойно, дорогой товарищ.
Дикий сон. Жуткий.
Валентин просыпался в холодном поту. Казарма, надоевшая за год, казалась ему дворцом. За угрюмо тянули одну ноту обезьяны-ревунынапоминая приближение сразу нескольких полицейских машин. Но мерзкий угрюмый рев обезьян казался Валентину фанфарами. Он напоминал ему, что нет, совсем нет, что он не в России, от России, да и сама Россия сейчас, сильно изменилась, и ему хотелось попасть
Именно сейчас.
Увидеть деревянный дом в Лодыгине, дей. Ни от кого не прячась, повозиться покопаться в огороде. Вдохнуть запах ни, дыма, ползущего над полями, отраженными в ней березами… Но этого, как в постоянном жутко дется подниматься на сом Париж — Москва,
Жуткий сон. Сон, в свое время пришлось пройти, друзьям, в том числе и Джону
А Куделькин-младший в время попасть ключом в замочную скважину. Дверь распахнулась. Пахнуло рытого помещения. В конце ло блеснуло зеркало. Плотно прикрыв Куделькин включил свет.
Да, покачал он головой. Крутой дед Рогожин долгую, честно прожитую жизнь заработал нокомнатную квартиру. На большую ровеснику ря, видимо, лет не хватило. Дать ухмыльнулся Куделькин-младший, заработал бы, можно, трехкомнатную. Да и с этой получил ее перед самой перестройкой. Так сказать, корение. Годом позже крутой дед ничего бы уже не получил. Все эти крутые деды, подумал мастера только стучать кулаками по
Он прошел в комнату и осторожно поставил черный потертый «дипломат» возле ножек стола, как об этом просил Лыгин. И осмотрелся. Выцветший ковер на стене. На секретере и на полке несколько толстых книг. Похоже, крутой дед читает только толстые книги. Видно, в них больше мудрости. Старый сервант с посудой. Продавленный диван, застланный вытертым пледом в клетку. Два продавленных кресла. Стулья. Картинки и фотографии на стенах. В коридоре старое трюмо с тусклым зеркалом. Обыкновенная, удручающе обыкновенная обстановка
Лет пять назад, вспомнил Куделькин-младший, крутой дед Рогожин подрабатывал в какой-то клинике. Кажется, на Серебренниковской. Самым обыкновенным работягой на подхвате. Свезти в морг мертвеца. Что-то поднести. Посторожить. Нашлась какая-то добрая душа, пристроила к делу деда.
Поморщившись, Куделькин-младший вспомнил одну из бесчисленных, рассказанных Рогожиным историй.
Однажды в клинике в поварском цеху травили тараканов. Понятно, рабочие обрадовались, что начальство ушло, что никого нет, и устроили в отравленном цеху пьянку. Сами себе хозяева! Когда крутой дед Рогожин пришел утром на службу, он увидел страшную картину. На полу кучи дохлых тараканов, и там же, на полу, в тех же самых тараканьих позах валялись рабочие. Передохли, испугался крутой дед. Но опытная сестра-хозяйка быстро растолкала спящих. Это была очень опытная сестра-хозяйка. Вот ведь как водочка взяла, довольно озирались рабочие, поднимаясь и дружелюбно поглядывая на сестру-хозяйку. С дихлофосом, оно лучше усваивается. Крутой дед плюнул и отправился на рабочее место.
В тот день все как-то шло наперекосяк. В коридоре клиники дед Рогожин сразу наткнулся на горбатую старуху с дочерью. Увидев деда, горбатая старуха хрипло спросила:
— Милок, как тут попасть в ранимацию?
— Да рано тебе, бабка, в реанимацию, — неудачно пошутил дед.
— Старик там у нас…
Дед все понял. Еще прошлым вечером он слышал, что в реанимации скончался какой-то старик. Странное чувство охватило крутого деда Рогожина, рассказывал он позже Куделькину. Вот он, дед Рогожин, уверенно знает, что старика уже нет, а горбатая старуха и ее дочь, наоборот, так же уверенно знают, что их старик жив, что он где-то здесь неподалеку, правда, в какой- то реанимации. Они даже передачку своему старику принесли.
К черту' — пьяно выругался Куделькин. И вдруг явственно увидел перед собой лицо Зимина. По мертвому бледному лицу полковника Зимина деловито, даже как-то хозяйственно бежал муравей.
К черту! Пора кончать с сантиментами! Сколько ни вытравляешь из себя эти лживые сантименты, они никак не вытравляются.
«Же сюи рюс…» — вспомнил Куделькин. Вот тебе и «же сюи»…
Говорят, отравленный таракан заново оживает, если попадет в воду. А жизнь, она как вода. Для людей, отравленных воспоминаниями. Гуманисты сраные! Поколение отца и поколение бывшего чемпиона Кудимы, сплюнул Куделькин, это поколение сплошных неудачников. Чем скорее мы вообще избавимся от неудачников, тем лучше. Стряхнуть их к такой-то матери!
«Же сюи рюс…»
Иностранное гражданство бывшего знаменитого чемпиона почему-то сильно задевало Куделькина.
«Же сюи рюс…»
Всем им действительно надо резать языки, когда они трусливо бегут из России. Чтобы не распространяли всякое дерьмо. Чтобы не трепались. Чтоб не подставляли Родину. Всем им надо резать их поганые языки.
И крутой дед Рогожин ничуть не лучше. Наверное, гордо ходил по клинике в драном синем халате, кто ему даст другой? И гордо обедал где-нибудь в грузовом лифте для транспортировки покойников. Конечно. Где еще ему разместиться, такому крутому деду с его нищими бутербродами?
Когда крутой дед Рогожин собирается выпить, вспомнил Куделькин, он непременно приходит именно к нему, к Куделькину, и спрашивает, что ему лучше купить в магазине, а то ведь он, видите ли, совсем не разбирается в нынешнем питье. Посоветуешь деду, а он все равно купит свою бутылку на углу за семь тысяч. Потом отравится до блевотины и сильно удивляется, чем же это нынче таким торгуют? А удивляться, в принципе, надо совсем другому. Например, как так? Как это он, Рогожин, выжил в очередной раз?
Куделькин приподнял «дипломат» и подержал его на весу. Не пустой. Уходя, прежде, чем выключить свет, оглянулся. На секретере крутого деда Рогожина среди толстых книг лежала одна совсем уж толстая книга в черном переплете.
«Библейская энциклопедия».
Но на название книги Куделькин-младший не обратил внимания.