что поднялись так рано? — удивился Кудель
он выглядел, как ни странно, свежо. Кажется наконец выспался. И удивился Куделькин по-настоящему, не из вежливости.
— Уезжаю, — грубовато ответил Валентин. Сон ему действительно приснился. Жуткий и страшный, как всегда. Поэтому и выглядел Валентин хмуро — Давай сюда подарок для Джона. Считай, я уже исчез.
— Да ну? — растерялся Куделькин. — К чему такая спешка?
— Полечу дневным.
— Но утро еще! Даже на дневной рано.
— Не уговаривай. Загостился, — так же грубовато, стараясь тоном замять возникшую неловкость, ответил Валентин. — Если честно, мне тут у вас не очень понравилось. Наверное, не мой город. Ты, Юра, тут ни при чем. Не бери в голову. Просто мне у вас не понравилось.
— Так вы ж почти ничего видели! — возмутился Куделькин. — Ну, видели мутантов с балкона, ну, реку да еще это дурацкое кафе с Лёлькой Кирш и с господином жуликом Фельтоном.
— Зато кафе видел дважды.
— Тоже мне удача! У нас есть на что посмотреть.
— пирамиды видел. И еще кое-что. А если ты о музеях, то у меня на музеи идиосинкразия.
— Ну, как скажете.
Они замолчали.
Ни Валентин, ни Куделькин не собирались скрывать, что вчерашние пьяные разговоры в кафе, а особенно их продолжение дома под ночной коньяк их не сблизили, более того, оставили у обоих тягостное воспоминание. Но ни Валентин, ни Куделькин не собирался это обсуждать или приносить извинения. Зачем?
Как в купе скорого поезда. Встретились часов на двадцать два случайных попутчика, досыта наговорились, намахались руками, может, даже почти поссорились. Но вот станция. И одному из попутчиков пора выходить. Какой смысл извиняться или продолжать споры? Все равно станция. Все равно выходить
Думая так, но качая укоризненно головой, Куделькин быстро и ловко соорудил завтрак.
— По коньячку, дядя Валя? — предложил он. — Нет? Ну, а я приму грамм пятьдесят. Пейте кофе. Кофе ничему не мешает. Я вкусно варю кофе, у меня особый рецепт, к тому же зерна покупаю качественные. И еще, значит, так… — усмехнулся он. — Уговаривать, конечно, не буду, а совет дам. Сразу вам ехать в аэропорт не стоит. Что вам делать в аэропорту? Пиво жрать? Так это гораздо приятнее делать в городе. Тем более что нормальное местечко у нас вполне можно отыскать Без особых изысков, но нормальное Нынче у нас все есть. В том числе и нормальные местечки. Побродите по Красному, загляните в какой-нибудь ресторанчик, посидите в кафе Куда торопиться? Может, город вам и правда не понравился, но на свете он один такой. Других таких нет. Уехать всегда успеете. Какой смысл сидеть в аэропорту?
Валентин кивнул.
Собственно говоря, он уже не замечал Куделькина-младшего. Для него Куделькин как бы растворился, исчез. Он почти и не слышал Куделькина. Куделькин-младший был для него уже человеком из прошлого. Может, даже не человеком, а голосом. Как Тоня. Или как Николай Петрович. Или как, скажем, Ёха Хунгер. Классный рыжий немец, с которым они не мало в свое время повалялись по ковру.
Ну, виделись… Ну, говорили… Ну, смеялись над чем-то. Даже спорили. Но теперь все сразу обвалилось в прошлое. Ничто еще не кончилось, но все уже кончилось Отошло. Оторвано от берега. Унесено в память. Как в море.
— Что отцу передать?
— Всего лишь «дипломат», дядя Валя. В «дипломате» деньги и коньяк. Французский, кстати, — усмехнулся Куделькин. — Сам отец такого не купит Денег пожалеет.
Было видно, что наклони голову Валентин, скажи хоть слово, и Куделькин тут же бросится открывать «дипломат», показывать его содержимое. Вот, дескать, это коньяк. А это деньги. Но Валентин голову не наклонил.
— Короче, ручная кладь, с облегчением закончил объяснения Куделькин-младший. Ничего в багаж не нужно сдавать, а значит, и лишний час ожидать не надо. Вы ведь налегке прилетели?
— Налегке.
— Вот и лады, — кивнул Куделькин и прямо посмотрел в глаза Валентину: — Там если что… Ну, если порту возникнет что-то… Ну, какие-то сложности… Куделькин-младший вновь взглянул глаза Валентину. Если вдруг вам понадоблюсь… Ну, телефон знаете…
Валентин кивнул. Никто из них не стал о вчерашних обязательствах Куделькина-младшего довезти Валентина до аэропорта, но самолет. Валентин потому, что вообще не хотел напоминать Куделькину, а ти. Больше всего сейчас каждому ся. Чем-то они уже мешали друг чувствовалась в каждом жесте, ных голосах. Даже анекдот про козла, тившегося на поезде, рассказанный шим, не вызвал у Валентина ни веселья, бок. Даже наоборот, анекдот только женность.
Ладно, подумал каждый. Плевать.
Частника Валентин поймал прямо на улице. Здесь же он подобрал валявшуюся под ногами листовку. «Пресс-бюллетень. Примем активное участие в митинге! Шествие 5 июля в 14 часов от станции метро «Октябрьская» и от площади Калинина.
Митинг — с 15 часов на площади имени В.И. Ленина…»
Неопределенная погода, тяжкая духота, длинные плоские облака в как бы затуманенном сизом небе… Такой же плоский влажноватый и сизовато-серый город, тянущийся нескончаемо. Везде похожие серые дома, дома, дома… Однообразная пестрая реклама, обращающая на себя внимание только тревожными сменами цвета… Бесчисленные прохожие, непонятно зачем выползшие в этот час на душные летние улицы… И снова нескончаемые серые дома, дома, дома… Будни. Тягучие летние будни большого города.
Валентин молча глядел в окно машины, курил и не понимал, зачем он, собственно, прилетал в этот город? Какого черта? Зачем он здесь? Такое состояние случалось с ним в Гвиане. Было такое. Но сейчас ведь он не в Гвиане. Сейчас он вообще на другом материке Он вовсе не за тысячи миль от России. Там, вдалеке, он думал иногда: если вернуться, многое, наверное, будет выглядеть не так, как прежде.
Нет. Не случилось.
Может, прав Куделькин-младший? Может, я действительно чего-то не понимаю, отстал? Когда вы улетали, дядя Валя, еще не все шлюхи были шлюхами, вспомнил он слова Куделькина.
А ведь было другое время, подумал Валентин. Время, когда я ничего такого попросту не испытывал. В принципе не мог испытывать Улыбаясь, выходил на ковер. Бросал на ковер хорвата Рефика Мемишевича… Или поляка Романа Берлу… Или Пикилидиса, грека… Или полутурка Рафика… Или Балбона… И Джона Куделькина тоже бросал…
Никто сейчас, наверное, не помнит этих имен. Собственно, никто сейчас не помнит и мое имя, подумал он. Без горечи Просто подумал. А ведь было другое время. Время, когда, уложив на лопатки очередного противника, потный, огромный, я поднимался с ковра, легким движением поправляя на груди лямки красного трико с крупными буквами «СССР», и от одного этого движения зал восторженно взрывался: «Ку-ди-ма!.. Ку-ди-ма!..»
Было, было. Всех валял, удовлетворенно усмехнулся Валентин. Ёху Гюнера валял… Берлу… Балбона…
О Куделькине-младшем Валентин не хотел К черту. Тоже мне… Компьютерщик… Господин комп… Валял я этих компьютерщиков!
Он снова вспомнил Ёху Понтера. В Осло в финале Валентин вполне мог встретиться с Ёхой. Но Ёхе повезло. Получил травму в борьбе с чехом Олдржихом Дворжаком.
Да что там… Было время, он, Валентин, олимпийские! Если б не Тоня…
Наверное, Николай Петрович, курировавший манду от Комитета госбезопасности, прав. тогда Валентин Тоню, быть бы ему олимпийским пионом. Не бросил. А значит, не попал простой причине. В сумке непобедимого лентина Кудимова, однажды нашли книги на русском языке. Ну, . Но ведь была еще какая-то Дора Какой-то Автарханов… Зиновьев… Он имен никогда не слыхал… Штурман, тары, наверное.
И Тоню не увидел больше.
Это позже, гораздо позже, уже в тории, Валентин узнал, что дила в команду именно Николая Петровича. за кордон с командой борцов как переводчица, тически все время проводила Николаем Неизвестно где проводила.
В Варшаве, например, все борцы города в отеле «Бристоль», а Николай Петрович почти все время пропадали в каком-то не. Может, во флигеле консульства.
Это теперь понятно. Зарабатывали валюту Родины. Для такого дела особенные требовались условия. Работали на Дело, как любил говорить Николай Петрович, которого позже так удачно шлепнули в питерском морпорту на сходнях парома «Анна Каренина».
А в Варшаве все равно было хорошо. В Варшаве Валентин часто виделся с Тоней. Если появлялась возможность, они прямо с утра выходили с Тоней в город. И, вдыхая свежий ветер с Вислы, Валентин понимал, что, как это ни странно, он любит этот незнакомый город все сильней и сильней.
Конечно, любовь Валентина была еще неразборчива. Он еще одинаково любил медлительных черно-белых, в ушастых капорах монашек. И веселых, похожих на циркачей, говорливых разносчиков мороженного. Он еще неразборчиво любил морщинистых стариков, рассевшихся на скамье у фонтана. И стайки порхающих сливочно-белых студенток. Любил стариков за то, что они предпочитали черный цвет, а студенток за то, что предпочитали белый. И еще так же неразборчиво Валентин любил серого, каменного, двумя руками схватившегося за крест святого Антония перед костелом, ему посвященном.
Но постепенно звуки и цвета начинали разделяться. Валентин как бы приходил в себя. С некоторым удивлением и тайным восхищением он начинал прислушиваться к миру. И начинал слышать голос Тони.
«Ну, Кудима! Ты сам подумай! Почему у них так, а у нас не так? Почему в Москве я живу в старой общаге и если мне квартира светит, то лет через пятнадцать, не раньше, когда я стареть начну, а они в любое время могут купить любую квартиру, были бы деньги? А? Ну, Кудима! Почему у меня в общаге на всех общий душ, подумай, один на всех, а у них в каждой квартире ванна? Почему мы их освободили, а они живут лучше? А?» И тащила за руку. «Идем, Кудима, идем… Вон в ту кафешку. Давай заглянем в нее. Видишь какое название? «Под крокодилом».
В тот день они впервые попали в любимую кафешку пана Юзефа Циранкевича.
О завсегдатае замечательной кафешки, пане Юзефе Циранкевиче, Тоне и Валентину доверительно, но и с куражом в голосе сообщил бармен, обряженный во что-то вроде концертного фрака.
Вряд ли бармен часто и просто так вступал в доверительные беседы со случайными русскими, не очень- то любили в Польше русских, но так случилось, что именно этот бармен, оказывается, любил и хорошо знал греко-римскую борьбу и был страстным болельщиком. По крайней мере, бармен сразу узнал знаменитого чемпиона Валентина Кудимова. В плечистом человеке, вошедшем в кафе «Под крокодилом», он сразу узнал знаменитого чемпиона Кудиму, только что лихо сломавшего на ковре польского великого чемпиона Романа Берлу.
Обидно, конечно, но борьба есть борьба Мужское занятие. Если и винить кого в поражении, то только самого Романа Берлу.
— Иногда после работы пан Юзеф Циранкевич заходит к нам выпить кружку пива или бокал вина, — сообщил бармен чемпиону Кудиме и его красивой пани. — Пан Юзеф Циранкевич человек серьезный. Он любит хорошие напитки. Он любит баварское пиво и светлый балатонский рислинг. Это его самое любимое вино. Мы специально держим в погребке несколько ящиков балатонского рислинга. Только для пана Юзефа Циранкевича.
— А если кто-то другой попросит у вас стакан балатонского рислинга? — с любопытством, но и с некоторым вызовом спросила Тоня. — Ну, просто человек с улицы. Никому не известный. Вот войдет в кафе такой человек, увидит на стойке балатонский рислинг и спросит себе такого. А? Вы, наверное, рассердитесь? Вы, наверное, не ответите ему? А? Вы, наверное, откажете такому случайному человеку?
— О нет! Мы решим проблему! — Бармен благосклонно улыбнулся. Ему нравился знаменитый чемпион и его красивая пани. Он вдруг спросил, не был бы поляком, если бы не спросил: — Пани подруга великого чемпиона желает попробовать балатонский рислинг?
— Желает! — с откровенным вызовом ответила Тоня и, когда бармен отошел, снова заговорила с отчаянием: — Ну ты сам посмотри, Кудима! Вся Варшава в гвоздиках! Почему у них так много цветов? Где в Москве увидишь столько цветов? У спекулянтов? И почему никто не рвет цветы, не мнет, не ходит по ним, не бросает в клумбы окурки? Ну, Кудима! Не молчи! Я вчера ездила с Николаем Петровичем в Лазенки. Там растут розы. Одни розы. Тысячи роз! Сами по себе растут. Сплошные кусты роз. И никто их не крадет и не ломает! Почему так? А «Варе»? А «Сава»? А «Сезам»? А «Урода»? — с отчаянием перечислила Тоня названия варшавских магазинов и салонов моды. — Как это получается? Ну, Кудима! Чего ты молчишь? Не знаешь? — И неожиданно выпалила: — А я знаю
— Ну? — удивленно посмотрел Валентин на Тоню, всем своим большим телом счастливо чувствуя и понимая, что они сейчас совсем одни в незнакомом красивом городе Варшаве, что они молоды, что рядом Тоня, а он, Валентин, не придурок какой-то, а сам знаменитый чемпион — Кудима, и какой-то надутый варшавский бармен, забыв свой польский кураж, с большим удовольствием и, кажется, от души угощает их любимым вином какого-то пана Юзефа Циранкевича, и впереди и у него, Валентина, и у Тони вся жизнь, долгая-долгая- долгая, необыкновенно долгая жизнь, и никто никогда им ни в чем не помешает, никто никогда не посмеет помешать им взять от этой прекрасной и долгой- долгой-долгой жизни все, что только они захотят.
— Вот тебе и ну! — с отчаянием передразнила Тоня — Ты, Кудима как бык. Набычишься и молчишь
Хоть бы спасибо сказал бармену. Для нас старается Даже если тебе хорошо, Кудима, ты все равно набычишься и молчишь. А я знаю, почему поляки живут лучше!
— Ну, расскажи, — попросил он.
— Кудима, я вчера стихи выучила! Ты не смейся. Мы собирались вчера на прием в одно арабское посольство, — сказала Тоня и положила тонкую красивую руку на здоровенную ладонь Валентина, наверное, для того, чтобы его не так сильно мучила ревность. — Тебе будет смешно, но я вчера выучила стихи. Мне польские товарищи подсказали. Ты знаешь, Кудима. Я тебе рассказывала Я всегда лась. Я была сирота и все детство провела не любила все школьные предметы. любила в особенности. На уроках литературы чувствовала, какая я неумная, затюканная понимающая. Мне говорили, что любила читать. Я засыпала над книжками. кая бы интересная ни была книжка, но засыпала. Сразу. Автоматически. лезли книжки, Кудима! Я ничего в них не нить. Ни одного слова. Я все время бы мне наесться досыта, а не про образ лишнего человека. Я сама была лишним Везде и всегда лишним, Кудима! с отчаянием, и теперь уже он осторожно кую руку в свою огромную ладонь. Я у кого был свой дом, в доме наряды, хоть стые, и мебель, и все такое, и братья и никогда не было братьев и сестер. И всегда ла всем тем, кто мог досыта поесть. И рово одеваться. Я же видела, что такие таких людей не мало! А потом щицей. Снимала углы у чужих людей. нать страшно. Но я крепкая, Кудима! Я Я все выдержала. Я сама Именно сама. Это потом Николай Петрович взял меня на комсомольскую работу и заставил меня учиться по-настоящему. Он первый увидел, что я здорово способна к языкам. Я очень многому у него научилась, Кудима. Мне теперь уже никто не говорит, что я неумная и ничего не понимаю. Наоборот, я теперь очень многое понимаю, Кудима. Ты не молчи. Ты отвечай мне. Я знаю, что ты всегда недолюбливал и недолюбливаешь нашего Николая Петровича, но ведь это просто у него такая работа. А сам он замечательный, Кудима! Он просто замечательный! Ты даже не знаешь, сколько он для меня сделал!
— Догадываюсь, — оборвал Валентин Тоню. Получилось грубовато, и он испугался. — Бог с ним, с Николаем Петровичем. Оставь в покое своего Николая Петровича! Чего ты все о нем и о нем. Ты же хотела рассказать, почему поляки живут лучше, чем мы.
— Вот, вот! — обрадовалась Тоня. — Поляки, правда, живут лучше нас. Сам видишь. Но это только потому, что у них короткая память! — выпалила Тоня. — Это мне Николай Петрович объяснил. Я сама не знала. Он мне вчера объяснил. Это, оказывается, совсем просто, Кудима. Ты сейчас все поймешь. Вот слушай, — сжала она его руку. — Вот еще вчера была война, а сегодня они уже ничего не помнят, не хотят помнить, дружбу забыли, о том, кто их освободил, забыли, злятся на нас, на русских, на освободителей, пьют свое светлое балатонское вино и выращивают праздничные гвоздики! Я вчера даже стихи выучила наизусть, очень сильные стихи, мне польские товарищи подсказали, — непоследовательно объявила Тоня. — Вот слушай.
Тоня откинулась на спинку удобного плетеного стула, и бармен, как все бармены, протирая сухим полотенцем посуду, издали молчаливо залюбовался на прекрасную русскую пани, которая, ко всему прочее читала стихи своему знаменитому кавалеру. Стихи наверное про любовь, с завистью подумал бармен. Какие еще стихи может читать своему кавалеру такая красивая женщина?
— Били день, били третий, не добились, чего хотели… — заметно волнуясь, читала Тоня. — Били круглые сутки, били вторую неделю… Говори, кричали, нам и так известно отлично имя твое, и фамилия, и подпольная кличка!.. Головой его колотили по столешнице по дубовой… Хоть фразу скажи нам, падаль, хоть единое слово!.. Но лишь когда пистолет показали, он перестал молчать. Он сказал: уберите скатерть, я буду сейчас блевать… До смерти били снова… Не выбили больше ни слова… И за колючую проволоку бросили полуживого… Но ушел он из-за колючей от конвоя и пистолета… Так что такое память, если уйдет и эта?
С замирающим холодком в голосе, с непонятным Валентину волнением и восторгом Тоня повторила:
— Так что же такое память, если уйдет и эта?
— Подожди. Я чего-то не понимаю, — удивился Валентин. — Эти стихи тебе польские товарищи подсказали.
— Ну конечно.
— Но ведь это польские стихи? Да? Ведь эти стихи написал, наверное, польский поэт?
— Конечно.
— Ну вот, — рассмеялся Валентин, действительно не «понимая Тоню. — Значит, поляки ничего не забыли. Если они до сих пор пишут и читают такие стихи, значит, они ничего не забыли. Разве не так?
Тоня растерянно покивала.
— Но Николай Петрович…
— Да плюнь ты на своего Николая Петровича! — рассердился Валентин. — Научит он тебя! К черту твоего Николая Петровича!
Тоня замолчала.
— Это Николай Петрович подсовывает тебе такие объяснения?
— Почему подсовывает? — обиделась Тоня.
— Да потому, что самой надо думать.
— Кудима!
А чем кончилось? Прав оказался Николай Петрович. Нельзя влюбляться в служебную шлюху. Получается не по делу. Вот он, Кудимов, и вылетел из спорта. Больше того, вылетел из страны. Больше того, сама страна в трубу вылетела.
А Тоня…
А Тоня вылетела из жизни. Тоня лежит на Митинском кладбище. Все кончилось. Ничего не осталось. Ни друзей в стране. Ни самой страны. Вообще ничего не осталось, подумал Валентин без горечи, равнодушно. Остался крутой дед Рогожин, доживающий жизнь. Остался бомж с баксами. Остался пацан Губанов, любящий рисовать свастику на стенах. Вот и все. Ну, правда, остался еще Куделькин-младший…
«Всех шлюх нам оставили…»
А куда было девать шлюх?
Впрочем, отца Куделькин-младший любит, подумал Валентин, и у него потеплело на сердце. Черт знает, чем он там занимается, этот Куделькин-младший, но отца он любит. Просто путаница у него в голове страшенная. Как когда-то у Тони. Все в нем перекорежено. Это уж постарались всякие Николаи Петровичи Не без этого. Но отца Юрка любит Конечно, издевается над отцом, подпускает всякие шпильки, но любит, любит, подумал Валентин, мимолетно глянув на брошенный на заднее сиденье черный «дипломат». Вот еще одно доказательство. Ругает отца, но шлет Джону подарочки. Все образуется. Так Валентин подумал и вдруг вспомнил капрала Тардье.
— Если ты никогда не жил в Кайенне, — грубо выругался капрал, когда они впервые высаживались в аэропорту Рошамбо из военного транспортного самолета, — значит, ты вообще еще не жил. А если ты жил в Кайенне, значит, ты жил хреново. Все как всегда. Ты понял?
— Оставь, капрал Вид у тебя цветущий
— Это потому, что я еще не живу в Кайенне.
Капрал грубо выругался.
— Помнишь рыжего сейлсмена из Чикаго?
— Райзахер?
— Вот именно. Меняла. Именно за жего прозвали Менялой.
— Помню.
— Завтра мы его увидим.
— Завтра? Какого черта? Все дерьмо. Самое настоящее дерьмо. ребята, очень хотели бы ним посчитаться. Мерде, выругался Валентин. И еще грубее Вот кто он, этот Меняла! Я считал, его ли из легиона. Не думаю, деть некоторых наших ребят…
— Наверное, кивнул капрал. верное, что ему сейчас не по себе. Но
— Как он оказался в Кайенне?
— Так же, как мы по приказу, рал. — Бывший сейлсмен Райзахер, няла, уже год несет службу охраны кого центра «Куру» и воюет с рят, у него и здесь хватает конфликтов. ни было, завтра мы увидим Менялу. тать мы будем вместе. Капрал подумал ся: — Хорошо Меняле не будет. Кому-кому, не будет хорошо. Ты правильно сказал, бы посчитаться с Менялой.
Везде одно и то же, подумал Валентин но. Вчера я с таким жаром говорил о что делькин-младший вполне мог понять меня него мог не дойти истинный смысл. Он вполне решить, что мутное болото легиона — это чуть рай. Но как может быть раем мутное болото. Тем что оно доверху напичкано такими типами, как Меняла? Именно такие типы, как Меняла, всего способились к мерзким испарениям такого мутного и грязного болота, как легион. К черту!
Приехав в аэропорт, Валентин уточнил время регистрации. Пять часов, оставшихся до регистрации, нисколько его не испугали. Он умел ждать. Лучше жрать пиво в аэропорту, усмехнулся он про себя, чем коньяк у компьютерщика Куделькина-младшего. Кто может заранее предсказать, что там уже через час может приключиться с продавцом компьютеров Куделькиным- младшим?
Впрочем, он ни в чем не винил Куделькина. Парень занимается тем, чем занимается, сказал он себе. Парень сделал выбор. Конечно, Джон мог бы подумать о парне раньше, но… Что мог сделать Джон? Парни нынче, как и всегда, сами выбирают себе учителей. Джон тут ни при чем. Эти его постоянные разъезды, сборы… Кто выдержит? Не всякая жена выдержит. Отсюда и развод. Какое-то время парень жил вообще сам по себе при грубой, приторговывающей и попивающей мамаше. Если сейчас Куделькина-младшего занимает не столько служба в его так называемой компьютерной фирме, а какие-то непонятные ему, Валентину, дела, то и черт с ним. Не маленький. И пусть в своих делах разбирается он сам, не я.
Купив пару местных газет, Валентин поднялся в зал ожидания и полчаса провел в неудобном кресле. Кто-то придумал кресла в зале ожидания высокими и сильно наклоненными назад. Не засидишься. Валентин и не засиделся.
В газетах не было ничего, кроме всевозможных толков о предстоящем митинге. Одни предсказывали скорый и фантастический успех независимому кандидату, удивляясь наивности действующего губернатора, другие считали, что независимый делает ошибку, пытаясь поднять свои акции в борьбе с претендентами слишком уж популистскими методами.
Все это мало интересовало Валентина. Оставив газеты в неудобном кресле, он поднялся и отправился в ресторан. Он обрадовался, увидев, что в ресторане почти пусто. Где-то в отдалении, у окна, выходящего на летное поле, обедали технари в форме, наверное, обслуживающие аэропорт. И все. Никого больше не было в ресторане.
Да и понятно, усмехнулся Валентин, заглянув в меню. Кто сюда пойдет? Пасутся в буфетах Там тоже не так уж дешево, но ресторан, как ни странно, вообще многим не по карману.
Захаживают сюда пассажиры?
Кажется, захаживают, понял Валентин, увидев ввалившуюся в ресторан шумную компанию молодых хорошо одетых людей, мгновенно отвлекших на себя всех официанток.
«Для вас, козлов, подземный переход построили», — вспомнил он. И опять усмехнулся.
Куделькин-младший не прав.
Он, Валентин, может, и отстал от жизни, но ему понятны все эти движения вокруг. Ему, например, вполне понятно торжество этих молодых хорошо одетых людей и их широченные, как разлив реки, улыбки. И ему вполне понятно, почему при таком самодовольстве и чрезмерном ощущении силы, прямо физически распространяющейся вокруг них, как какое-то особое излучение, эти хорошо одетые молодые люди все же предпочитают ни на секунду не выпускать из рук свои модные легкие «дипломаты».
Вспомнив о «дипломате» Куделькина-младшего, Валентин машинально поднял его с пола и поставил на свободный соседний стул. Мало ли что никого нет рядом! Чужие вещи полагается держать перед глазами. Чужая вещь должна пользоваться особым вниманием.
Заказав обед, Валентин сделал глоток принесенного официанткой очень холодного светлого пива. Пиво горчило, пузырьки остро кололи язык, и Валентин удовлетворенно кивнул.
Только сейчас до него дошло, что он улетает. Несколько дней, проведенных в Новосибирске, оказались вовсе развлечением. Ничего бы не случилось, если не побывал здесь. Ничего, кроме пустоты в
наверное, потому, равнодушно подумал Валенмне сразу не понравился бескрайний серый громадным каменным, как цитадель, оперным же громадным небом над проспектабесчисленными серыми невыразительными домавыбросом серых дымов из множетруб, заполняющих темной мглой низкое над левобережьем, которое он только машине…
бы Джон Куделькин-старший, я бы побывал. Так бы торчал в Москве. Бездарно. Особенно того, как узнал
Впрочем, какая судьба? Никакая это не факт, каких много Тоня похоронена на кладбище. какая ж это судьба? Так Факт
красивая женщина. Работала на Родину на Николая Петровича. От всей души работала. Всем телом. Может, наивная немного. Зато бокакой быть комсомолке в те времеесть могила на Митинском кладбище, в ков нужное время говорливую и наивную
Разве Нет, конечно. Скорее всего, поВалентин равнодушно, я уже никогда не узнаю, конкретно занималась женщина, которая так мне Да и нужно ли мне? Вполне хватит общих деталей. В конце концов, Тоня сделала свой выбор. Не чемпион Кудима, а Родина.
Именно так. Родина.
Николай Петрович, например, слово Родина всегда выговаривал с гордостью и с большой буквы. Вот Тоня научилась так выговаривать. И наверное, так и должно быть.
Валентину было муторно. Все ро подумал он.
Для него Тоня любимая женщина. Петровича — талантливая сотрудница. вот Джона Куделькина Тоня, если бы он ее наверное, просто шлюхой. Всего хой, каких немало досталось его поколению шей системы. Что-то вроде Лёльки Кирш, ки. Ничуть не благороднее.
Все просто. Не запутаешься.
Пододвинув соседний стул поближе бы вещи были на глазах, Валентин один из двух металлических язычков, ный потертый «дипломат», отщелкнулся. был не новый. Замки на нем стояли еще кими язычками. Не то что новые рыми кодированными замками.
Неторопливо подвинув стул еще на всякий случай проверил второй замок. он помахал левой рукой официантке, спросившей — принести еще пива? Конечно, принести. Замок отщелкнулся. Ну запоры, удивился Валентин. И легонько приподнял крышку «дипломата». замер. Вот черт!
Я, кажется, недооценил Куделькина-младшего. Этот Куделькин-младший просто так. Этот Куделькин не такая уж простая штучка. Он, кажется, парень упорный. Упорный по-настоящему. И того, чего хочет, кажется, добивается. Умеет добиваться
У Валентина не было слов, чтобы четко выразить бьющуюся в голове и никак не дающуюся мысль. Но одно он понял сразу. Еще никто никогда не подставего, Валентина Кудимова, бывшего чемпиона, так, как подставил Куделькин-младший.
всякое. Что скрывать? Бывало. В Питере, к В Марселе. В той же Кайенне. Да не важно бывало. Но еще никто никогда не подставкак подставил Куделькин-младший!
почувствовал ярость. Его затрясло от
кажется, заметно побагровел, потому что офипоставив перед ним на стол новую кружку это даже на расстоянии чувствобез сочувствия заметила:
— жарко Даже у нас жарко. А у нас как там на митинге.
— каком митинге? не сразу понял Валентин, «дипломат» на замка.
— манерно удивилась офиприжав руки к накрахмаленному пеже митинг на площади Ленина. такие митинги проводят возле ГПНТБ, библиотека, но сегодня мипроводить в центре. Рядом потребовали, мэру куда де
— партии? тупо переспросил Валентин.
— Какие есть! И демократы. И зюгановцы. жириновцы. И другие. Кто их там доброжелательно ответила официанширокоплечему, багроволицему, тупому, упившемув жаркий день пивом пассажиру, каким Валентин, несомненно, выглядел в ее глазах. Агитируют за канв губернаторы. Крику там будет!.. Да им-то что? вдруг задумалась, посерьезнела официантка — Они поболтали, пошумели и разошлись. А нам зарплату не выдают месяцами. Я возьму и проголосую за жириновца, — пригрозила официантка неведомо кому. И тут же вздохнула: — Одно плохо. Эти жириновцы обещают вернуть дешевую водку, а у меня муж пьет. Ну как лошадь! Но пусть лучше пьет, — вздохнула официантка, — чем сидеть в такой нищете. Не поверите, мне за детский сад нечем платить. — Она засмеялась. — Мы попросим Владимира Вольфовича, он хитрый мужик. Он нам вернет принудительное лечение для алкоголиков.
Валентин кивнул.
Увидев, что тупой, упившийся пивом клиент не расположен к разговору, официантка отошла.
Этому-то, наверное, все равно, осуждающе подумала официантка, издали поглядывая на задумавшегося багроволицего Валентина. Ишь наел-напил шею, козел. Знаю я таких. Сейчас нажрется, как боров, и забудет оставить на чай. Нынче все забывчивые.
Валентин не замечал официантку. Пододвинув соседний стул вплотную, он вновь осторожно приоткрыл крышку «дипломата». Тускло блеснула просветленная оптика. Он не ошибся. Перед ним в «дипломате» лежала снайперская винтовка. «Хеклер-и-кох». Он видел такие штучки.
Германская работа. Точная. Разобрана по частям. Но собрать такую красавицу — дело минуты. Для профессионала и того меньше. Закрытая ствольная коробка. Можно работать в самых неподходящих условиях. Свободный затвор. Автоматика. Огонь можно вести как одиночными выстрелами, так и очередями. Разработана под безгильзовые патроны. Капсюль и наковаленка сгорают при выстреле. Питание из пластмассового магазина одноразового применения. Оптический прицел встроен в ручку для переноски собранной винтовки. Специальное покрытие, поглощающее излучение инфракрасного прицела. Дульный тормоз, выполняющий и функции пламегасителя. Наконец, насадка для прибора ночного видения. Четыре нареза Прицельная дальне менее шестисот метров. А вес со снаряженным в двадцать патронов каких-то там семь, — ну с половиной килограммов. Заполни «дипломат» с коньяком, тяжелее не покажется
Серьезная вещь. Точная вещь. Надежная. Одно плоусмехнулся Валентин. С такой серьезной, вещью в «дипломате», на вид самом но специально подогнанном винтовку, никуда из Новосибирска не
Некий подозрительный инов городе, пытается борт российского самолета с германской винтовкой «хеклер-и-кох», удобно упрятого сконструированный «дип
носом. Нет. Запах
это имеет значение? «Дипломат» густо заляпан моими пальчиками. «дипломат» не только нельзя его и бросать опасно.
на все замки, Валенхолодного пива.
пять, да нет, уже четыре с пооставались до регистрации билетов, рекой вечности. Эта река свои почти незаметно для глаз. Но сейчас неожиданно превратилась в бурный воды. Весенний паводок. Справиться с хлынувшим вдруг потоком невозможего. Ни замедлить.
действительно почувствовал себя беспо
Бросить «дипломат» и улететь? Но «дипломат» дейгусто захватан его пальчиками. Да и где бротакую штуковину? Где-нибудь в закоулке? Оставить в туалете? Не годится. Бомжи сейчас аккуратно просматривают все закоулки, от их внимательных ничего не укроется. К тому же меня, подумал Валентин, бывшего чемпиона, подозрительного нигде не зарегистрировавшегося иностранца, может, уже разыскивают? Может, в неких органах уже получена наводка и он находится под наблюдением? Не зря же вчера за за Куделькиным-младшим весь день ходили какие-то неутомимые ребята.
Спокойно, сказал он себе. Зачем шему подсовывать мне винтовку? Она уже деле? На него, на иностранца Кудимова, Мориса Дюфи, хотят что-то навесить? Куделькин-младший мог подставить бегая к столь изощренным и рискованным опять же. Зачем? Бессмысленных ет. Бессмысленные поступки совершают шедшие. Куделькин-младший может заниматься чем угодно, но он, слава ший.
Спокойно, сказал себе Валентин. шенько думай.
У Куделькина-младшего погиб младший знает о некоем опасном тах гадают, не этот ли опасный века в лесополосе? Ко всему за младшим установлено негласное наблюдение.
Что все это может означать? в беде? Ему нужна помощь? Или, наоборот, младший сам организует чужие
Митинг…
Неожиданно Валентин вспомнил — держал листовку в руке. «Пресс-бюллетень». циантка говорила о митинге. Видимо, не ние для города И уж во всяком случае
Митинг и винтовка. Это уже как-то связывалось.
Митинг… Куделькин-младший, оправдывающий коего глупого юнца, расписывающего подъезд свастиками… Ночные речи Куделькина, ратующего за силу и новый порядок… Снайперская винтовка…
И было, было, было что-то еще, что Валентин никак не мог вспомнить. Ну никак!
Ну митинг… Ну винтовка… Ну Куделькин-младший…
Не знаю, как, хмуро подумал Валентин, но между собой все это как-то связано. У Куделькина погиб друг. Возможно, что в городе действительно орудует убийца. Куделькин-младший вчера расслабился. Наговорил черте чего. Характер у Куделькина-младшего, конечно, дерьмовый. Но при чем тут снайперская винтовка? И при чем тут митинг?
Винтовка не лезет ни в какие ворота. Вообще ни в какие. Особенно в пропускные на контрольном пункте, хмуро усмехнулся Валентин. Я не могу бросить «дипломат», потому что меня моментально вычислят. И я не могу улететь с «дипломатом», потому что меня тут же задержат.
Он медленно потягивал потеплевшее пиво.
Что-то еще было. Было, было что-то еще. Он сам видел. И то, что он никак не мог вспомнить, каким- то образом увязывается с тем, что с ним сейчас происходит.
Валентин вспомнил. Ель перед мутантами!
Прекрасная темная сибирская ель, прикрывавшая верхушкой вид на каменных мутантов, как привычно называют в Новосибирске монументальную скульптурную группу на площади.
Каменный вождь… Борцы за революцию… Баба с развевающимся на ветру истории каменным подолом…
Позавчера утром он, Валентин, курил на балконе квартиры Куделькина-младшего. А внизу милиционеры, матерясь, гонялись за лихими пацанами. Пацаны только что обломали верхушку ели. Приличную верхушку. Метра на два. Обезобразили красавицу ель… Поработали.
В живых зарослях сразу образовалась прямо-таки бойница с видом на площадь… Бойница…
Итак, подвел итог Валентин.
Во-первых, странное поведение Куделькина-младшего. Во-вторых, сибирская ель с обломленной верхушкой. В-третьих, снайперская винтовка в «дипломате». И, наконец, митинг.
Что мне все это дает? — подумал он. Может, я и правильно угадываю связи, но как их осмыслить? Я ведь не знаю цели. И не знаю причин.
Неторопливо допив пиво, придя в себя, Валентин рассчитался с довольной официанткой, сунув ей пять доллар- в сверх суммы в рублях, и поднялся, забрав сумку и «дипломат».
Он спускался по выщербленным ступеням бетонной лестницы, стараясь не задевать торопящихся вниз и вверх людей. Если его ищут, можно не волноваться. Нет смысла волноваться, если его ищут. Куделькин- младший здорово его подставил. Нет смысла волноваться. Пусть все течет, как течет.
Он спускался по выщербленным ступеням лестницы, стараясь не глядеть в глаза людям. А спустившись на первый этаж, сразу свернул в мужской туалет. В туалете оказалось прохладно и светло. Как во всех общественных туалетах, пахло мочой и дезодорантами.
Запершись в уютной кабинке, Валентин присел на краешек унитаза и, положив на колени «дипломат», снова осторожно открыл его.
Винтовка была совсем новенькая. Гарью из ствола не несло. Но магазин был заполнен до отказа.
Даже такой чистенькой винтовкой не стоит долго любоваться, хмуро подумал Валентин. Если я и дальше буду любоваться этим странным подарком для Джона Куделькина-старшего, меня могут унизительно застукать прямо здесь в кабинке общественного туалета.
Но может его застукать? И действительно ли его подставили?
Так ли уж редко случаются в жизни ситуации, когвсе что угодно, только не логика?
Закрыв «дипломат» на оба замка, продолжая сидеть унитаза, Валентин вдруг вспомнил некоего Илью Пастухова. Появлялся в свое время такой старик квартире Куделькина-старшего. Словоохотливый стапоболтать в тесной всегда подДжона.
старика выходило, что он прожил поинтересную жизнь.
на каждый день аккуратно лавку Джона Куделькина бесплатныне подумал бы, что этот чисхорошо выбритый старик в видавшей кожаной куртке, в темных брюках, чтобы надевать на шерстяной носок, саобъездил много стран и видел не мясные ряды, но и пороги на бурреках, и высокие арабские минареты, корейские пагоды, слышал занудливые и дышал сухим воздухом пустынь.
на краешке унитаза, прислушивалпристроившимся с сигаретами перед отфорточкой, неторопливо курил и завороженно старика Пастухова.
Отчество старика он забыл. Валентин раз пять, не встречал старика Пастухова в квартире Джона Куделькина-старшего, но отчество напрочь забыл. Да он никогда и не относился к старику серьезно. Ну, прик Джону некий старик. Болтает, не говорит ничего обидного, кроме бесплатных костей ничего не просит, уже хорошо, Бог с ним. Мало ли у нас вралей?
По словам старика получалось так.
На фронт он ушел в семнадцать лет откуда-то из- под Енисейска, кажется, село Пировское, где проживал его отец — таежный охотник. С отцом охотился и Пастухов-младший. Навыки паренька оказались очень нужными на фронте. В самом скором времени Пастухов стал известным снайпером. К концу войны на счету ефрейтора Пастухова официально числилось 318 фашистов. Это число всегда веселило компанию Куделькина. «Ну, считай, напрочь выкосил пятиэтажку! — смеялись подвыпившие приятели Джона. — Ну, считай, напрочь выкосил жильцов целого многоквартирного дома!»
— Не жильцов, а фашистов. Врагов то есть, — обстоятельно и строго поправлял старик и позволял налить себе еще рюмку.
После войны Пастухов остался бобылем, рано похоронив жену. По малой грамотности — в свое время закончил лишь пять классов — работал Пастухов сперва сторожем, потом истопником, долго маялся по московским общагам и коммуналкам.
И вдруг все устроилось. Как-то незаметно для окружающих Пастухов закончил вечернюю школу и получил на ускоренных курсах хорошую спокойную профессию бухгалтера-ревизора. Устроился на большую автобазу, на которой и проработал до самой пенсии. Часто уезжал в командировки, обычно короткие. Ну, неделя, ну от силы, десяток дней. Человек Пастухов был тихий, к нему сразу привыкли. Никто никогда не обращал никакого особенного внимания на тихого ревизора и на его довольно частые отлучки Работа есть работа. Ревизор все-таки…
Но автобаза, по словам Пастухова, была для бывшего знаменитого фронтового снайпера всего лишь крышей. Официальным прикрытием того, чем он занимался на самом деле
Еще в сорок пятом году вызвали молодого бывшего снайпера в СМЕРШ, где молодой полковник очень убедительно объяснил тихому деревенскому парню, что в послевоенном тылу осталось черт знает как много разного рода диверсантов, бандитов, американских и наймитов и всякой прочей сволоты. «Похорошо. Теперь займешься всей этой сволотой, — строго сказал полковник бывшему снайперу. — Ловить и судить бандитов, диверсантов и всяческих наймитов нет нас никаких сил. Да и времени нет на занятие. Так что, товарищ Пастухов, работать по-революционному. Провинил— умри! Преступил закон, прими жесткое наказание! товарищ Пастухов, ты не желаешь рабона — с особенным значением произнес полковник, — то тогда все! Иди! Ты свободен!»
«свободен» полковник произнес так, что Пакак ни был он мало образован, понял правильв смысле, что срок, в сущности, у него И не отказался от предложения.
— Деревенский… — охотно объяснял поддатой компании Джона Куделькичто понимал. Мне тогда Москва сильно Не хотелось уезжать из Москвы. Тем более столь отдаленные. Это вы сейчас ржете, как а тогда было вовсе не до смеху. Ну, а врет же полковник. Ну как это не убрать враг же! Враг. Врага не убери вовремя, он заодно и мир посмотрел.
старика, поначалу выпала ему Африка.
пришлось Пастухову поработать и в Азии. На корейской войне. Там не только наши
— А по Африке я как бы даже специалисне отказывался старик лишней рюмВ Африке тогда были горячие точки. Как Ну, а моя автобаза… Это же все так, для блиНачальство было, наверное, поставлено в извесникто меня трогал, но никто меня и не стоЯ ж тихий был. Конечно, много времени ухо
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—