Сидя в пролетке рядом с Пульхером, Джимми смотрел, как лошадь уводили в стойло.
- Когда я получу деньги по вашему чеку, можете прислать за ней, сказал тренер и, круто повернувшись, пошел к дому, а вслед понеслось напутствие Пульхера:
- Черт тебя побери, наглец! А ну давай, куцехвостая, отряхнем здешний прах с копыт!
И пролетка снова покатила вдоль полей. Солнце садилось, стало прохладнее, зелень хлебных колосьев и полевой горчицы, казалось, сверкала еще ярче.
- Вот скотина! Клянусь богом, Джимми, я бы съездил ему по роже. Но ты приобрел неплохую лошадку. Она породистая, сын мой, и я знаю тренера, который как раз для нее подойдет, - Полман, уж он-то не задирает носа.
Джимми пососал свою сигару.
- Конечно, мне до тебя далеко, Джордж, это так. Мне смолоду пришлось заняться этим глупым делом, так что я не бог весть какая важная птица. Но я завтра же пошлю ему... чек. Надеюсь, у меня есть своя гордость.
Эта мысль пришла ему в голову первый раз в жизни.
III
Хотя трактир "Зеленый дракон" и не был деловым центром ипподрома, некогда он знавал лучшие времена и пользовался доброй славой. С тех пор, как Джимми сделался владельцем Каллиопы, на него стали смотреть как на человека, за счет которого можно чем-то поживиться. И он, издавна привыкший угождать всем и каждому, стараться быть незаметным и безропотно сносить высокомерие молодых людей, не сразу это понял. Но постепенно, видя, что его все чаще угощают сигарами, а когда он входит; поднятые рюмки застывают в воздухе и всякий старается подсесть к нему, а потом даже проводить его немного по улице, он понял, что он не просто жалкий букмекер, но еще и человек. Пока Джимми не осознал этой своей двойственности, он удовлетворялся тем, что продолжал принимать ставки и извлекать для себя выгоду всюду, где только можно, ничем не брезгуя. Но теперь, когда он почувствовал себя человеком, его спокойствие было нарушено. У него была лошадь, и он все больше этим гордился. Теперь ее выезжал Полман там, в холмах, куда уже не доехать было на кобыле Пульхера. И хотя официально о ней все было известно в "Зеленом драконе", неофициальные дела приходилось устраивать, предпринимая ночные поездки поездом. И Джимми предпринимал такие поездки дважды в неделю. Он тайно следил за своей лошадью, ранним утром, едва всходило августовское солнце, жертвуя и выпивкой, и разговорами, и даже сигарами. Раннее утро, пение жаворонков и быстрый стук копыт! В припадке откровенности он признавался Пульхеру, что все это "чертовски полезно для здоровья".
Правда, вначале произошло одно небольшое недоразумение, когда новый тренер, Полман, - толстый мужчина, похожий на рыжего корнуэльского кота, которого даже нельзя было назвать вкрадчивым, поскольку хитрость была у него в крови, - решил, будто он что-то вынюхивает о Каллиопе. Но все обошлось, и Джимми стал постепенно расти в собственных глазах. В тот август ничего особенного не произошло, но между тем назревали важные события.
Неверно, будто люди занимаются финансовыми операциями, крупными или мелкими, из жадности или азарта; они занимаются этим исключительно из самоуважения, испытывая этакий зуд, стремясь доказать свое умственное превосходство над другими и свою значительность. Джордж Пульхер был не прочь заработать лишний пенс, но гораздо больше он ценил то, что люди говорили: "Старина Джордж! Как он скажет, так и выходит... Он кое-что понимает, Джордж Пульхер!"
Закулисное руководство лошадью Джимми Шрюина открывало Пульхеру самые широкие и разносторонние возможности. Но прежде всего следовало убедиться, на что она способна, а также определить ту неизвестную величину, которая именуется "формой" лошади. Чтобы добиться какого-нибудь толку в этом году, им следовало "пошевеливаться". Этот молодой франт, ее бывший владелец, конечно, из благородных, он выставлял ее на классических скачках и самых изысканных гандикапах, пренебрегая богатыми возможностями более скромных состязаний.
Она заняла третье место в заезде трехлеток в Сандауне, отстала всего на две головы, а теперь за нее предлагали семь против двух в Кембриджшайре. Конечно, она может выиграть, но может и проиграть. Пульхер просидел два долгих вечера в конторе Джимми, в задней комнате трактира, обсуждая этот важный вопрос.
Джимми склонялся к решительным действиям. Он все время твердил:
- У этой лошади удивительная резвость, Джордж, просто удивительная.
- Погоди, покуда ее испробуют, - изрек оракул. Может, у Полмана нашлось бы для этого что-нибудь подходящее?
Да, у него был Сачок (такие иронические клички нравятся англичанам), один из самых надежных четырехлеток, когда-либо участвовавших в скачках, он бегал почти со всеми известными рысаками. Сачок был единственной лошадью, в чье воспитание Полман не вмешивался, потому что если режим нарушался, он от этого бегал только лучше. Сачок редко приходил первым, но всегда брал какой-нибудь из призов, а на такую лошадь завсегдатаи скачек буквально молятся.
- Ну что ж, - сказал Пульхер. - Попробуй ее с Сачком, и после первого же верного выигрыша на нее будут ставить десять против одного. Ведь лошадь Полмака всегда приходит в числе первых. А нам надо для начала пустить пыль в глаза. Я съезжу и переговорю с Полманом.
В тщедушной груди Джимми зашевелилось смутное чувство обиды: ведь в конце концов это его лошадь, а не Джорджа, но авторитет и важность его друга заставили это чувство заглохнуть.
Пыль была пущена в глаза на обычной тренировке в Лонг Майл на исходе августа. Бежали пятилеток Палач, с наездником весом в восемь стоунов {Стоун - мера веса, равная 14 английским фунтам.} семь фунтов, трехлеток Попугай, с наездником в семь стоунов пять фунтов, и Каллиопа, - сколько весил ее наездник, никто, кроме Полмана, не знал. Предусмотрительный Джордж Пульхер позаботился о неофициальном присутствии представителей прессы. Наездник Каллиопы получил указание добраться до финиша побыстрее, но ни в коем случае не приходить первым. Джимми и Джордж Пульхер приехали ночью. Они сидели в пролетке у кустов возле линии финиша, а Полман на своей верховой лошаденке был по другую сторону беговой дорожки.
В прозрачном, летнем воздухе все три лошади были отчетливо видны невооруженным глазом на пологом склоне перед линией старта. А Джимми в бинокль, на который он потратился, раз уж у него была лошадь, видел каждое их движение. Его лошадь приближалась, едва касаясь копытами земли, как и полагается чистокровной гнедой кобыле, и морда ее лоснилась на солнце. Сердце у него сильно забилось, и он сжал губы. А вдруг сейчас окажется, что она никуда не годится и этот птенец просто-напросто надул его! Он боялся не только потерять деньги, к страху примешивалось чувство более сокровенное, его человеческое достоинство было поставлено на кон.
Джордж Пульхер буркнул почти взволнованно:
- Вон соглядатай! Видишь, вон за тем кустом! Думает, что мы его не заметим, эге!
Джимми крепко закусил сигару.
- Они уже близко, - сказал он.
Лошади бежали широко: гнедой Палач с краю, всех дальше от них, Каллиопа - посередине. Джимми затаил дыхание, смешанное с табачным запахом. Лошадь бежала без малейшего напряжения, она отстала всего на один или два корпуса и теперь легко нагоняла соперников. А ну-ка...
Ага! Она обошла Палача и уже настигает Попугая! Джимми едва удержал радостный крик. Лошади промчались мимо, гремя копытами, лоснящаяся морда Каллиопы была почти вровень с гнедой мордой Попугая, - они пришли к финишу почти ноздря в ноздрю, а Палач отстал на целый корпус.
- Гляди, Джимми, вон он какого стречка задал, тот малый. Вон бежит по склону, прямо как заяц! Ну, завтра в газетах появится полный отчет, будь уверен. Однако, когда берешь в руки такой отчет, нужно уметь читать между строк.
Наездники завернули лошадей и снова приближались; Полман на своей лошадке поехал им навстречу.
Джимми спрыгнул с пролетки. Он боялся упустить хоть одно слово тренера. Ведь это его лошадь! Едва не угодив к ней под копыта, он нетерпеливо спросил:
- Ну как?
Полман никогда не смотрел собеседнику в глаза. Он говорил так, словно ни к кому не обращался.
- Расскажи-ка Шрюину, как она шла, - сказал он наезднику.
- У меня был еще запасец. Если бы я хлестнул ее как следует, мог бы вырваться вперед на корпус, а то и больше.
- Ах, так! - хрипло проговорил Джимми. - Смотри у меня, не смей ее хлестать; ей это ни к чему, запомни.
Наездник обиженно буркнул:
- Ладно!
- Уведите ее, - сказал Полман. Затем все так же задумчиво и рассеянно добавил: - Наездник весит восемь стоунов, мистер Шрюин. У вас хорошая лошадь. Не хуже Палача.
В душе у Джимми поднялась какая-то буйная радость, - он представил себе Палача, распластавшегося в беге. Теперь и у него была лошадь. Да, черт побери, у него была лошадь!
IV
Но ввести лошадь в игру не так-то просто, это - дело тонкое и деликатное. Первым делом вы вносите комиссионный сбор. Но сколько потребуется ловких ухищрений, сколько труда, прежде чем это принесет плоды! Нужно заглушить, усыпить, обмануть шестое чувство знатока, которое, подобно инстинкту дикаря в дремучем лесу, позволяет ему на расстоянии угадывать то, что скрыто от его взгляда.
Джордж Пульхер твердо взялся за дело. С первого взгляда казалось невероятным, чтобы такой грубый и простой человек мог обладать такой тонкой интуицией, такой исключительной способностью одной рукой сеять, а другой пожинать плоды. Ничего не утверждая, он намекал, что Каллиопа и Попугай стоят друг друга.
- Попугаи, - говорил он, - не мог бы выиграть с наездником весом в семь стоунов, так что ж говорить о Каллиопе!
Мнение местных любителей скачек было для этого хитреца основой его комбинаций. До тех пор, пока мнение их было не в пользу Каллиопы, он понемногу наживался в Лондоне. А подозрения, которые, вполне естественно, порождала всякая его смелая комбинация, он без труда усыплял, осторожно распространяя неблагоприятные отзывы знатоков.
В эти первые недели, когда он в упоении хватал каждый пенс, зарабатывая на неравных ставках, пока никто не заподозрил неладное, единственный, кто вставлял ему палки в колеса, - это Джимми. Он не раз узнавал, что "этот негодный малый чуть-чуть не проболтался о настоящих статях своей кобылы". Джимми, видимо, даже мысли не допускал, что его лошадь может их подвести, и вообще задрал нос. Однажды он даже ушел из трактира, не притронувшись к своему джину, - так и оставил его на стойке. Пульхер воспользовался его отсутствием, чтобы сказать лондонскому маклеру, приехавшему разнюхать, что и как.
- Да я сам видел, как ее пробовали! А Джимми просто не хочет примириться с тем, что его одурачили.
И на другой день его агент в Лондоне получил еще несколько ставок тридцать три против одного.
Проба показала, что Каллиопа не уступит Палачу с наездником весом в семь стоунов два фунта, - прекрасная лошадь, на которую смело можно ставить семь к одному. Но когда Пульхер, развернув номер "Спортивной жизни" от 30 сентября, прочел, что она котируется сто к восьми, он вскипел. Чья это работа?