Демонстрацию жестоко подавили, а ее лидера, Давида Бен-Хороша полицейские скрутили и отправили в тюрьму.
В бараках еды не хватало. Ее раздавали по талонам: каждый день к школе приезжал грузовик и привозил надоевшее готовое расфасованное пюре и шницель. Но дети не хотели ашкеназской еды. Им нужен был марокканский кус-кус, которые готовили их бабушки из манной крупы и оливкового масла, а учительницы-польки не обращали внимания на детские гримасы и заставляли есть.
Ходившие по баракам медсестры находили у детей вшей и опрыскивали всю семью. Потом долго в комнате стоял густой химический запах.
Карни, будучи сама еврейкой, ненавидела европейских евреев — ашкеназов. Они были учителями, врачами, политиками, начальниками у ее старших братьев и ей казалось, что они относятся к людям со смуглой кожей: йеменцам, марокканцам, ливийцам, как к умственно отсталым. В защиту своих чувств она приводила слова Голды Меир о выходцах из Северной Африки: «Они такие несимпатичные».
Отец и братья Карни работали на самых тяжелых работах, возвращались домой затемно. Одному из ее братьев расхотелось работать на стройке и он исчез. Оказалось, что он собрал воровскую шайку, грабил богатые виллы, но долго веревочке не виться. Мать вздохнула «на все воля божья», и несколько лет подряд возила ему в тюрьму еду и сигареты.
Когда Карни немного подросла, то ей пришла в голову дельная мысль: она решила навсегда вырваться из этой среды. Училась девушка плохо, так как в доме не было книг, кроме ветхой Библии. А еще она считала, что ашкеназы-учителя любят только ашкеназских учеников-подлиз, а ей надеяться было не на что. Зато у нее с двенадцати лет уже начала расти грудь, чем крайне заинтересовались мальчики-старшеклассники.
Аттестата зрелости Карни так и не получила, но ее это совсем не беспокоило. Она часто не ночевала дома. Матери было все равно, она только горевала о младшем сыне, угодившим в тюрьму. Старшие братья изредка поколачивали беспутную сестрицу, но потом махнули на нее рукой. Отец болел и вскоре умер — на него свалился большой бак с известью, он получил ожоги. Проклятый подрядчик выплатил нам какие-то гроши отступного. Стоит ли говорить, что и он был ашкеназским евреем?
В армию Карни не пошла, так как не понимала, зачем нужно было тратить два года молодой жизни? На призывном пункте сказала, что она религиозная и служить ей не позволяют идеологические соображения и религия. По этому поводу она даже сменила мини-юбку на широкий балахон до пола. Отпустили.
В восемнадцать лет Карни была высокая, статная, с налившейся грудью — и хорошо знала себе цену, могла постоять за себя, а если сил не хватало, то на помощь приходили братья — так дубасили обидчика, что тот не подходил к девушке ближе, чем на километр. Она поняла, как можно вертеть мужчинами, и доить их себе на пользу, так как жизнь в «бидонвилле» не оставляет никаких сомнений в том, что мужчины хотят от женщины, и Карни этим отлично пользовалась. Она не считала себя проституткой — у нее всегда был постоянный ухажер, который оплачивал ее шмотки и дарил золотые браслеты. У женщин из Северной Африки считается, чем больше на тебе браслетов, тем ты богаче.
В общем, не жизнь, а малина, причем малина — в том самом, сленговом варианте. Карни не думала, что со ней будет, жила, как жила: просыпалась поздно, за ней приезжали, увозили в ресторан, потом к кому-нибудь на квартиру. Там покуривали травку, играли в карты и шеш-беш, пили и заключали сделки.
В одну ночь ее жизнь перевернулась: один из ухажеров привел Карни на тайную квартиру — в подпольное казино. Девушка не хотела идти, ругалась, он ее не пускал, и даже отвесил пару пощечин. Сидя в уголке, Карни курила травку и думала о том, как же потихоньку сбежать, так как ухажер ей больше не нравился, и она хотела от него избавиться. Но сбежать было невозможно — у двери стоял рослый охранник и следил за присутствующими.
Рулетка крутилась, ставки были огромными, как вдруг погас свет и кто-то крикнул: «Облава!» Грянул выстрел, Карни почувствовала, что ей в руки суют какой-то предмет, а когда свет зажегся, то она увидела ворвавшихся полицейских, собственного ухажера с простреленной головой, а в руке у нее оказался чей-то пистолет, еще горячий от недавнего выстрела.
С криком «Это не я!», Карни отбросила пистолет, но никто ей не поверил — о ее ссорах с приятелем знали все. Девушку скрутили, и она оказалась в камере. У ее родителей не было денег на адвоката, Карни не могла оправдаться, ей светил большой срок за убийство.
Однажды ее вывели на свидание с неким адвокатом, которого звали Иосиф Маркс. Это был уже пожилой человек, лет на сорок старше Карни. Он сказал ей, что будет вести дело. Карни буркнула, что у семьи нет денег заплатить ему за работу, на что он ответил, чтобы она не волновалась, все уже уплачено и от нее ничего не потребуется. Он расспросил ее об обстоятельствах дела и ушел.
И все изменилось, как по мановению волшебной палочки. Карни признали невиновной и отпустили, а за убийство судили подельника ее бывшего ухажера.
Этот эпизод Карни восприняла, как знак свыше — она была очень религиозна. Ей больше не хотелось вести тот образ жизни, все же несколько месяцев тюрьмы научили девушку уму разуму. Не раз она встречалась с адвокатом Марксом, он уговорил Карни окончить курсы и сдать на аттестат зрелости, потом она поступила в университет на социального работника, ведь изнутри знала проблемы таких заброшенных подростков, какой была и сама. А потом Иосиф сделал ей предложение. Девушку не смутила разница в возрасте — лучше, чем Иосиф, она в своей жизни людей не встречала, хотя он и ашкеназ — выходец из Чехии. Его мать была еврейкой, умерла рано, а отец — чех. Глядя на меня, Карни почему-то добавила, что отец Иосифа много рассказывал сыну о России, где ему удалось побывать. Карни прожила с мужем четверть века душа в душу, правда, детей не было, его возраст и ее похождения сыграли с ними злую шутку. Они часто сидели вместе на диване: она смотрела сериалы, а он разгадывал или составлял очередной кроссворд — Иосиф был членом клуба кроссвордистов. А месяц назад он скончался. Вот и вся история…
— Понятно, — кивнула я. — Раз твой муж был родом из Чехии, то у него оставались там связи. Верно?
— Да, именно так. Муж, по меньшей мере, дважды в год ездил в Прагу. Пару раз брал меня с собой, но потом мне стало неинтересно, и я предпочитала другие страны. Поэтому в Прагу он ездил без меня.
— У него там были дела, имущество, друзья?
— Точно не могу сказать. Имущества точно не было, ведь Иосиф — узник концлагеря и в Израиль приехал без ничего. Друзья были — они переписывались, посылали друг другу открытки. А больше не знаю.
— Карни, а что это за общество такое? Ты знаешь о нем что-нибудь?
— Понятия не имею. Мне известно только то, что письма приходят уже много лет, Иосиф, спустя два месяца после получения письма, всегда летал в Прагу, а сами бумаги из Чехии у него всегда были заперты в ящике секретера.
— И ты не заглядывала?
— Меня это никогда не интересовало. Ну, встречаются раз в два года старики, что-то там говорят по-чешски — я же видела однажды, мне хватило.
— Итак, давай вернемся к нашим баранам.
— К кому? — переспросила Карни.
— Неважно, — ответила я. — К нашим делам. Что я должна буду делать?
— Полететь со мной в Прагу, прочитать доклад в этом обществе и переводить мне, когда я буду разговаривать о продаже с Изидором Коном.
— Стоп, Карни. Тут же у меня возникли вопросы: о каком докладе идет речь? На каком языке я его буду читать, и что я скажу, почему именно я читаю? И еще: что ты собираешься продавать?
— Муж работал над докладом перед самой смертью. Он же внезапно умер — пошел на кухню за водой и упал, сердце отказало. А меня дома не было. Поэтому доклад я тебе дам, переведешь его на один из трех языков — русский, чешский или английский. Это официальные языки тамошнего общества. Мне все равно, я не понимаю ни одного. Перед докладом скажешь все, как есть: что Иосиф подготовил доклад, но скоропостижно скончался и что ты его референт, помогала ему в написании. Ну, соври сама что-нибудь по ходу дела, не мне тебя учить.
Мне не очень понравилось ее «соври что-нибудь».
— Нет, Карни, врать я не собираюсь, просто скажу, что я переводчица и по просьбе вдовы перевела доклад. И все.
— Ладно, пусть так, — она махнула рукой. — Теперь что я буду продавать? Вот это проблема, так как я не знаю, что.
— Ты можешь посмотреть в секретере. Вдруг там лежит пакет, а на нем написано: «На продажу в Прагу».
— Тоже верно, — обрадовалась она. — Только вот я не знаю, где ключ, а Иосиф никогда мне его не показывал. Придется попросить Ашера взломать замок. Кстати, где он?
— Понятия не имею.
— Сейчас я его позову, — Карни схватилась за сотовый телефон.
— Подожди, — остановила ее я, — мы не договорились о стоимости моих услуг.
— Хорошо, — согласилась она. — Тебя устроит …
И она назвала сумму, в три раза больше моих самых смелых ожиданий. Но я умею держать себя в руках.
— Это, разумеется, оплата моих услуг, помимо самолета, гостиницы и пансиона. Я тебя верно поняла?
— Конечно.
— У меня будет отдельный номер.
— Хорошо. Так ты согласна? — нетерпеливо спросила она. — Думаю, что за три-четыре дня это хорошая цена.
— Согласна, — кивнула я. — Только ради тебя, дорогая Карни. Когда летим?
— Послезавтра. Бьеннале начинается через три дня. Официант, счет, пожалуйста!
По дороге домой я купила большую дорожную сумку — давно было пора, вот и представился случай.
Дашка лежала на диване, грызла фисташки и не отводила взгляда от телевизора.
— Мам, посмотри! — закричала она вместо приветствия. — Израиль на третьем месте в мире по ожирению детей!