Тамара долго не могла прийти в себе после случившегося: не понимала, что произошло. Колька понравился ей своею простотой, бесхитростью. Он казался ей надежным, верным парнем, не способным на подлость. Он умел помочь без слов, ободрить. Он был искренним, так казалось Тамаре. Каждый день Колька приносил цветы. И хотя дарил их молча, его глаза говорили больше, чем мог бы он сказать словами.
Тамаре верилось, что она для парня — единственная и самая лучшая. Верила, что любима и нужна ему.
Иначе зачем приходил к ней среди ночи? Просто увидеть, взглянуть на нее. Ни дождь, ни расстояние, ни усталость не останавливали. Он рад был жить в тайге всю свою жизнь, лишь бы не разлучаться с ней. Она это видела.
Он готов был слушать ее часами. Доверчивый, наивный парень. Он казался ей самым лучшим на свете другом, первым в жизни.
Тамарка уже ждала его и научилась издалека слышать Колькины шаги, в густом тумане узнавать его походку.
— Колька, — так он назвался впервые. Она звала его Колей, лишь один раз — Колюшкой…
О, как вспыхнул парень! В глазах огоньками надежда засветилась. Что-то хотел ей сказать. Но не решился, будто кто-то помешал ему.
Колька был понятен ей.
В тот вечер она не обманула и пришла… Конечно, видела, что свет в Колькиной комнате зажегся днем, как только приехал с буровой. Но неловко было Тамаре идти самой к парню средь бела дня. Увидят люди. Что скажут? Хотела дождаться вечера. И пришла… Но сначала заглянула в окно. Через занавески увидела — спит Колька. Одетый — на койке, перед накрытым столом. Жаль стало будить. Хотела подождать, дать отдохнуть. Присела под окном на завалинку. И ждала. Колька спал.
Тамара уже собиралась войти, совсем стемнело на улице. Заглянула в окно, как там парень? Он еще не проснулся. И вдруг услышала за спиной хриплое:
— Чего тут шмонаешь, курва? Засвербело, что ли? А ну, линяй шустрей, покуда катушки из жопы не вырвал!
Оглянулась. За спиной стояла черная лохматая тень. Лица не увидела. Обидно стало. Человек стоял возле двери и собирался войти в барак. Он ждал, когда уйдет она.
Тамаре больно стало. За что так грязно обругал? Почему ее унизили? Ведь Колька сам приглашал, просил прийти. И вдруг — курва!
Девчонка соскочила с завалинки; еле сдерживая рыдания, побежала прочь от барака. Скорее, подальше отсюда. Она не хотела возвращаться в общежитие и чтобы девчонки увидели ее зареванное лицо.
Начнут смеяться. И зачем сама похвалилась им, что появился у нее парень? Что пойдет к нему на свидание и, может, он сегодня насмелится объяснится в любви? Тамара сидела на траве, глотая слезы. Душила в себе обиду: «Ну разве может Колька отвечать за чужого, незнакомого человека? Мало кто ошибется адресом и войдет, не спросясь? Колька, возможно, имени его не знает». — Она решила вернуться к бараку, глянуть, быть может, тот грубиян ушел, прогнал его Колька, выругал.
Но нет… Двое, стараясь не шуметь, вышли из барака. Кольку Тамара узнала сразу. На плече рюкзак — полный, тяжелый. Он выключил свет… Значит, ей больше нечего ждать. Опоздала. Ее опередили.
Тамара хотела окликнуть Кольку. Позвать его в поющую тайгу, подальше от злого мужика, так не похожего на самого парня.
«Оглянись! Я рядом! Зачем уходишь?» — шла девчонка совсем неподалеку. Но Колька не почувствовал. Не услышал. Вместе с незнакомым человеком парень сел в машину. Та мигом исчезла из вида, обдав Томку пылью.
Может, скоро вернется? Отлучился в Оху ненадолго? Через пару часов приедет, и зажжется свет в его окне. И она придет. Как ни в чем не бывало. Но, помня обиду, ничего не скажет о его знакомом. Постарается оторвать от него скорее.
Но Колька не вернулся к утру. Тамара пришла в общежитие грустная, расстроенная.
— Приставал к тебе? — испугались девчонки.
— Не было свидания. Опоздала я. — Она зарылась лицом в подушку и плакала долго, горько.
Девчонки сочувствовали ей, жалели. Уговаривали, успокаивали. И только одна из них — самая старшая в комнате — Верка, растолкав всех, подсела к Тамаре. Настырно тряхнула за плечо.
— А ну, встань! — приказала ледяным тоном и сдернула Томку с койки. — Чего воешь? Бабой тебя сделал?
— Нет! Что ты? Даже не целовал, — созналась Тамара.
— Для такого поцелуи необязательны, помни это! Но если ничего меж вами не случилось, чего сопли распустила?
— Обидно, — хныкала Тамара.
— Помни! Я не раз говорила о том! Все мужики — кобели! Понятно? Все, как один! Исключений нет и быть не может! Негодяи! Грязные козлы! И Колька не лучше!
— Он хороший! — вступилась Тамара.
— Я тебе, дуре, докажу сейчас, какой он хороший! Сволочь и мразь! Дерьмо последнее! — рванулась в соседнюю комнату и вскоре привела Зинку: — Расскажи этой идиотке, почему ты ушла с буровой. — Прикрикнула на девчонок, велела им на время покинуть комнату.
Тамара слушала Зинку, и глаза ее постепенно высыхали от слез. Сжимались кулаки. Нет, она и не думала плакать, перестала жалеть о несостоявшемся свидании.
— Вот он какой! — сверкнула злоба в ее глазах.
И теперь Колька не узнал бы в девчонке той
прежней доверчивой, улыбчивой Томки.
— Почему ж ты сразу не сказала мне? — удивилась девчонка.
— А кто знал, что встречаешься с ним? Ты — на водокачке, от нас далеко. Да и не спросила меня, как приехала. Я не стала бы скрывать. Хорошо, что на моей судьбе это не отразилось, не ударило по голове хуже, — вздохнула Зинка.
— Ну! Подобрала сопли! То-то! Будешь знать, с кем встречаться! Забудь его, гада, навсегда! И никогда не вспоминай! Благодари случай, что свиданье сорвалось! И чтобы я о парнях больше от вас не слышала. — Верка загнала в комнату всех девчонок. — Я старше вас всех! Умею все! Но замуж не выхожу! Или я хуже всех? Иль предложений не было? Хватало! Больше, чем вам снилось, да только плевала я на них! Не верю мерзавцам! Лишь бы свое сорвать! Засранцы и лодыри! Все на бабьи плечи сесть норовят. Все таскаются и пьют. Да еще жен колотят. Сами ломаного гроша не стоят! Зануды! Бездельники! Из-за них реветь? Да это унизительно! Лично для себя я сочла бы за оскорбление запоминать чье-то имя! Никто из них не стоит доброго слова, не говорю уж об уважении. Любовь? Это было раньше! Когда на земле мужики еще рыцарями были! Теперь они перевелись, остались одни подонки! Им верить? Да их, зверюг, близко нельзя подпускать! Переживать за ханыг, прощелыг всяких! Много чести! — выпалила она накипевшее и сказала: — С сегодняшнего дня ни минуты даром! Будете готовиться в техникум. Все, как одна! Сама с вами займусь! Но так, что ни шагу никуда. Времени в обрез. В эту осень вы будете все учиться в техникуме, станете геологами! Будете взрослыми, самостоятельными. Прочно в жизни станете на ноги и тогда как хотите!
С того дня каждый вечер до глубокой ночи занималась Вера с девчонками. Геолог по образованию, она, закончив Бакинский университет, уже десять лет работала на Сахалине.
Трудно поначалу шли занятия. Не все получалось у девчонок. Часто оглядывались на окно, за которым шумела весна. Так им хотелось пойти в кино, на танцы. Но Вера находила всюду, возвращала в общежитие, сажала за учебники и гоняла по формулам, правилам, уравнениям, теоремам…
К ночи от них головы болели…
Когда Томка уезжала на буровую, Вера давала ей задания. Когда та, приехав, спотыкалась в ответах, Вера до рассвета не давала ей спать:
— Учись, идиотка! Не мне, тебе это надо! Утри всем нос! Докажи свое! А то ишь, замуж захотела, сикушка! Лучше посмотри сюда, кого приглядела! Видишь? — показала сорванный со стены клуба листок милиции, где под портретом Кольки было напечатано: «Разыскивается опасный преступник!»
У Тамары тогда подкосились ноги. «Совершил убийство?» — не поверилось в прочитанное…
— Забудь его навсегда! — потребовала Вера и загрузила девчонку занятиями так, что у той совсем не стало свободного времени.
В сентябре Тамара уволилась с Хангузы. Учеба в техникуме заставила переехать в Оху. Там она устроилась работать лаборанткой на глинопорошковом заводе, а жить в общежитии геологов в центре Охи.
Как и на Хангузе, так и в Охе девчонки жили все вместе в одной комнате. Их часто навещала Вера.
Постепенно Тамара привыкла к строгому укладу жизни. Училась и работала. О парнях и танцульках забыла. И даже когда из горсада долетали мелодии, выводимые духовым оркестром, девчонки закрывали окна.
Особо взялась за учебу Тамара. Та первая, такая несчастливая весна могла для нее стать роковой. Сломать жизнь, исковеркать судьбу, сделать несчастной навсегда. «Как хорошо, что это не случилось», — думала Тамара и обходила стороной даже вечера, которые устраивали однокурсники в техникуме.
Тамара была любимицей заведующей лаборатории. Та уважала девушку за усидчивость, трудолюбие. Больше, чем с другими, занималась с нею, видя, что та не торопится убежать с работы, старается каждый день открыть или освоить для себя что-нибудь новое.
Вдумчивая, она резко отличалась от сверстниц- лаборанток. Не умеющая кокетничать, была предельно строга в общении с однокурсниками. Может, потому за все годы учебы в техникуме ни с кем не встречалась, никто не провожал ее с занятий в общежитие, не приносил билеты в кино, на концерты.
Тамара дважды была на практике — на буровой. Она не уходила с вышки. Следила за раствором, циклом бурения. Проверяла, что показывают на глубине приборы, какой керн из колонки достают буровики. Она вникала во все тонкости работы.
Нет, она не делала этого на показуху. Знала: завтра, когда ей поручат буровую, никто не поможет.
— Тамара! Почему ты такая неестественная? Как замороженная! Почему ни с кем не дружишь, не любишь никого? — спросил ее как-то на практике геолог буровой — пожилой, серьезный человек.
— Какая есть! — пожала плечами и добавила: — Не родился тот, кто бы мне понравился…
— Скучно, плохо ты живешь! Женщины рождены для любви. А ты, как из ледышки. Смеяться и то не умеешь, будто боишься унизить себя. Да расслабься же ты! Вспомни, что девушка! Молодость в жизни один раз бывает. Короткая, как молния! Сверкнула — и нет ее!
— г- Мое прошло. Опоздала, — сказала она с тихой грустью, вспомнив свое.
За четыре года учебы в техникуме Тамара изменилась. Где былая худощавая, угловатая девчушка?
Глаза, которыми восторгался Колька, приобрели серую жесткость. Нежные губы — поджаты в суровую складку. Меж бровей — шрам-отметка вспыльчивости и грубости пролегла. Лицо обветрено. Плечи, как у боксера, руки — в мозолях, ногти, никогда не знавшие маникюра, подрезаны коротко, наспех.
Тамара словно переродилась. Недаром не только однокурсники, даже видавшие виды буровики не решались подходить к ней с легкомысленными предложениями. А завидев в сумерках на пути, шарахались в сторону, чтобы не подумала лишнего. Не подцепила на кулак ненароком.
Тамара сразу по окончании техникума поступила в институт. Училась заочно, дважды в год выезжая на сессии в Уфу.
— Для чего ты живешь? Совсем омужичилась. Посмотри, как огрубела! Оглянись. Может, не поздно еще? — советовали обе подружки. Они, закончив техникум, вышли замуж. Имели детей.
Тамаре не везло. Не потому не выходила, что не верила. Теперь на нее никто не обращал внимания, старались обойти ее стороной. Даже геологи терялись в присутствии Тамары, держались неуверенно, чувствовали себя незащищенными.
Тамара вместе с ними занималась борьбой в спортзале. Не раз посрамила мужскую доблесть и силу, бросая через себя, как перышко, матерых мужиков, проработавших в тайге не один год.
Не было у нее близких друзей и подруг. Обманутая однажды, она подспудно никому не верила. Хотя иногда и хотелось потеплеть взглядом. Но нет… Слишком мало осталось в Тамаре от женщины. Таких мужчины старались избегать.
Она без надрыва закончила институт и работала в Дальнефтеразведке, контролировала работу Тунгорских буровых, иногда выезжала на отдаленные скважины, держа в крепких не по-девичьи руках два десятка скважин и шестьдесят буровых бригад.
На вышках к ней относились по-разному. Одни — сторонились, пряча от ее глаз нетрезвых мужиков, заявившихся на смену с похмелья. Другие — наоборот, засыпали просьбами, жаловались на нехватку рабочих, инструмента, просили помочь, видя в ней защиту и опору. Но не девушку…
Тамара спокойно могла заменить бурильщика, каротажника. Ее уважали как специалиста, совершенно не зная как человека.
Девушка часто уходила на выходные в тайгу. Одна, как когда-то в юности. Тогда Тамара боялась всего, теперь — ничего.
Она любила купаться в холодных таежных озерах, лежать в траве под могучими елями в полной тишине и слушать голос тайги.
Вон сбоку слабый писк послышался. Птенец куропатки, разбив скорлупу, вылез из яйца. И сразу к матери под теплый бок обсохнуть и согреться. Куропатка второму птенцу помогла выбраться: пробила клювом скорлупу. Вытащила малыша и сразу под крыло пристроила. Пусть отдохнет, сил наберется.
А тут рябина молодые деревца от ветра укрывает, от дождей и ночных холодов.
И только о Тамаре никто не заботился. Она рано научилась защищать саму себя. Была очень чувствительной, отзывчивой на человечье добро.
— Эй, баба! Ты чего это на голой земле развалилась? Иль жизнь тебе не мила стала? Зачем хворь зацепить хочешь? — Старый лесник внезапно показался из-за деревьев.
Он присел на пенек рядом. И, оглядев пустые руки Томки, сказал удивленно:
— Все в тайгу приходят с ведерками и кошелками. За грибами и ягодами. Ну хоть за дровами — с веревкой. Ты что же порожняя? Иль дома у тебя нет?
— Есть дом. Квартира. Да дрова в ней не нужны. Паровое отопление имеется. А запасов не делаю потому, что одной душой живу. Много ль надо мне, если всю жизнь в дороге? К чему тайгу грабить? Она мне больше дает, чем тем, с кошелками, — ответила в тон старику.
Тот улыбался, довольный услышанным:
— А почто мужика не заимела? Иль прогнала?
— Не имела.
— Гордая, знамо?
— Невезучая…
— Вон оно что! Довыбиралась, небось? Нынче все ученых мужиков хотят. Академиков. Да где ж их на всех набраться? Может, попроще выбирать надо?
— Состарилась. Никому не нужна стала, — впервые призналась Тамара старику и себе.
— А ты попроще держись, девонька. Будь гордой, но не злой. Вон, гляди, розы — красивые, а первые заморозки, как невзгоды, насмерть убивают. А ромашкам — хоть бы хны…
…В последнее время Тамару все чаще терзала одна и та же мысль. Хоть на время, хотя бы на одно лето уехать из города, поработать в тайге, в поле, как говорят геологи.
Не важно кем, хотелось встряхнуться, почувствовать себя молодой, как прежде, побыть среди своих однокурсников.
Тамара долго не решалась на этот разговор с начальством. Как поймут, как отнесутся? Люди, наоборот, в город просятся. А она в тайгу? Не истолкуют ли превратно? «Ведь и осмеять могут», — думала девушка. И все же насмелилась, видя, как набирает силу весна. А значит, скоро партии геологов покинут город. И однажды подошла к начальнику геологоразведки Лившицу, сказала о своем желании.
— Молодчина, Томка! А я-то думал, что прокис в тебе геолог. Прописалась в конторе навсегда! Но нет! Ошибся, к счастью! В добрый путь! Набирай людей в отряд. Маршрут еще есть возможность выбрать. Куда ты хочешь?
— Мне все равно. Лишь бы подальше от города. Чтобы убежать никто не мог, — рассмеялась Тамара, а уже через неделю получила необходимые карты, задание, спецовку, приборы для работы и стала знакомиться с людьми, с которыми ей предстояло работать в тайге далеко от Охи, от жилья и пробивать профиль через глухую тайгу для взрывников и сейсмиков.
В отряд топографов, который отдали под начало Тамары, вошли шесть человек. Еще одного обещали прислать чуть позже. Подвезти попутным транспортом. Сказали лишь, что оп — условник, долечивается в больнице после драки. Но вообще — мужик еще молодой, сильный, как лось.
Тамара рукой махнула. Мол, приедет — хорошо, а нет — сами справимся. И топографы, получив продукты на предстоящие три месяца, погрузили их в сани. Подцепил эти тяжеленные тракторные сани тягач. И поехали следом за трактором, увозившим в тайгу будку. В ней люди станут жить вместе весь сезон.
Тамара слушала песни под гитару. «Хорошо, что в отряде молодые ребята. С ними не соскучишься. Отлынивать не будут, каждый хочет заработать», — радовалась девушка, подтягивая знакомые со студенчества геологические таежные песни, которые напевала вся Оха.
Через два дня отряд приехал на профиль. Тамара сразу поставила условие, что дежурить на кухне будут все поочередно, каждый сам свое стирает. В будке соблюдать порядок. И никакой выпивки, тем более чифира.
Предупредила: если заметит такое, отправит пешком в Оху. Такая перспектива никого не радовала. А потому, обустроившись в будке, утром пошли на работу, оставив за повара самого толстенького парнишку, который уже утром перед работой накормил всех гречневой кашей с тушенкой, напоил чаем и взялся за дрова, чтобы было на чем приготовить обед.
Тамара, хотя и была начальником отряда, не отставала от ребят: рубила, пилила деревья на будущем профиле, лишь к концу дня поработала с вешкой и теодолитом, сверяя правильность прокладки.
К концу дня с непривычки руки и ноги пошли в отказ. Когда вернулись в будку, ужинать никому не хотелось. Какая еда? Тамара повалилась на свою нижнюю полку, едва нашла в себе силы снять сапоги. Но через пару часов, отдохнув, встала к костру, как ни в чем не бывало.
За неделю втянулись в работу. И… Возвращались в будку затемно. Издалека оповещая кашеваров о своем приближении громкими шуточными песнями.
Так было и в этот день. Тамара шла, закинув на плечо теодолит. И пела вместе с Андрейкой, студентом третьего курса института, шутливую песню:
Когда стали подходить к будке, увидели вездеход, прикорнувший у костра. Кто-то приехал из Охи.
Тамара сразу посерьезнела, застегнула рубашку до горла. Не успела лишь погасить озорные огни в глазах. Рядом с молодыми парнями она словно проснулась, ожила, скинула с плеч несколько лет, вновь научилась смеяться, шутить, как когда-то давным-давно.
У костра сидел главный геолог разведки, с ним двое из камералки. И еще четвертый, тот умывался под рукомойником в тени, повернувшись ко всем спиной.
— Тамара! Мы тебе новичка привезли в отряд. Вон умывается! Он недавно из больницы. Не слишком перегружайте его! — попросил главный геолог.
Узнав, как идут дела на профиле, поторопил попутчиков. И, наскоро попрощавшись, они залезли в вездеход и вскоре исчезли из виду.
Тамара подошла к костру. В сгущающихся сумерках никак не могла рассмотреть лицо новичка. Тот стоял поодаль от костра. И будто робел подойти поближе познакомиться со всеми. Эта нерешительность рассмешила Тамару: «Вот чудак, чего это он в ночи прячется, как заяц?» Но сама подзывать не стала, решила дождаться ужина. Там никуда не денется. На кусок даже зверь из тайги вылезает. Да и чего бояться? Нерешительный? Обвыкнется!
Тамара села поближе к костру, чтобы назойливое комарье не допекало. Вокруг огня устроились ребята. И только тут вспомнила о новичке. Позвали его. Тот шел к костру, тяжело волоча ноги.
— Повар, супу! — потребовал Андрейка и добавил: — У новичка попка ноги не держит!
Тамара рассмеялась громче всех и глянула на человека, шагнувшего из темноты в круг света.
Коршун… Он смотрел на нее, словно желал убедиться, проверить, она это или нет?
— Проходите! Садитесь ужинать! — взяла себя в руки девушка, решив не подавать вида, что узнала его. Выдали лишь дрогнувшие пальцы, утихший смех, посуровевший голос.
Ребята оглядели новичка, услышали короткое:
— Николай, — и тут же все забыли о нем, включили «Спидолу».
Коршун сел в сторонке от парней. Ел. Изредка посматривал на Тамару. Та подсела к отряду поближе послушать новости по эфиру, концерты. Спать никто не спешил, хотя вставали рано.
— Чайку не найдется? — попросил Николай у дежурного. Тот налил в кружку. Коршун пил медленно. Он подсел совсем близко к Тамаре. Внимательно слушал песню, доносившуюся из приемника.
Тамара понимала, что играть в молчанку до бесконечности они не смогут. Когда-то память о прошлом столкнет их лбами, или сделав навсегда врагами друг другу, или помирив.
— Вы уже устроились в будке?
— Да. Я попросился бы на нижнюю полку. Видел — одна свободна. Можно мне занять? — глянул он на нее в упор.
Тамара вздрогнула. Спать почти рядом с ним, в полуметре? Ей совсем не хотелось этого. Она искала повод для отказа. Колька словно почувствовал:
— Я не храплю. И засыпаю сразу…
— Это хорошо. Тогда сумейте так же быстро подготовиться к завтрашнему утру. На работу мы встаем в семь.
— Идет. Меня устраивает, — ответил Коршун. И, пожелав всем спокойной ночи, извинившись, ушел спать.
Примерно через час пришла в будку и Тамара с ребятами.
Не включая света, все легли по своим местам, стараясь не шуметь. И вдруг услышали снизу истошный крик:
— Сыч! Падла! За что мокришь, курва! Отвали!
Тамара тут же вскочила. Ребята смотрели на
новичка. Тот хрипел не своим голосом:
— Размажу пидора! Век свободы не видать!
— Блатной, — качали головами парни.
Тамара, едва Коршун умолк, легла, укрылась с
головой. Но через час снова проснулась от крика.
«Ну нет, с меня хватит!» — она взяла спальный мешок и вышла из будки.
Утром Коршун извинился перед нею при всех за беспокойство и сказал, что отныне будет спать за будкой, чтобы впредь не мешать никому.
Оставив в поварах Андрея, отряд вскоре ушел в тайгу, и через десяток минут послышались стук топоров, пил, звуки падения деревьев.
Тамара старалась не думать о Кольке. Но была недовольна собой и краем глаза следила за ним.
Коршун быстро понял, что от него требуется, и рубил деревья, убирал их с будущего профиля. Он быстро вспотел. Рубашка на плечах и на груди взмокла, прилипла к телу. Но он не снимал рубашку, как все ребята. Те работали в одних брюках. Даже Тамара осталась в майке и брюках. Рубашку на елке оставила. Коршун не последовал их примеру. Он упрямо оттаскивал дерево в сторону. Надрывался. Но не просил ничьей помощи.
Когда через пару часов объявили короткий перекур, Коршун лег на ягель и тут же уснул. А Тамаре вспомнилось, как годы назад спал он у нее на водокачке, положив голову ей на колени. Она перебирала волосы на макушке. Колька улыбался во сне.
«Как давно это было!» — вздохнула Тамара, глядя на Коршуна. У того на лице застыла гримаса боли. «Не стал счастливым. Вон как виски седина опутала. Лоб в морщинах. Лицо увядшее, блеклое. Наказала судьба. Может, и за меня!» — думала девушка, пристально разглядывая Кольку, ведь она не видела его много лет.
Когда-то любила. Каждому приходу радовалась. Ждала. Недолгой была их дружба. Но почему-то помнилась…
Коршун открыл глаза, поймал изучающий пристальный взгляд Тамары. Встал виновато. Понял, придержала ребят девушка, дав ему отдохнуть.
«Жалеет. Значит, что-то застряло в душе», — подумал Коршун.
— Быстрее, ребята! Сегодня будет дождь. Надо побольше успеть. Чтоб душа не болела. Сейсмики торопят. Уже на пятки наступают нам! — подгоняла Тамара парней. И те, удивляясь, что она старается не замечать новичка, не интересуется, чем он занят, ничего не объясняет, хотя по всему видно: знает его.
К обеду небо обложило тучами так, что в тайге стало темно. Запахи трав, цветов, листвы и хвои загустели, и парни поняли: будет не просто дождь, а настоящий ливень, гроза. И разразится она с минуты на минуту.
Тамара глянула на небо с тревогой и тут же позвала за собой:
— Скорее в будку! Бегом! Тряпки не забывайте! Быстрее!
Над головами уже грохотнул гром. Темное небо распорола молния. Накинув на плечи рубашки, топографы босиком бежали к будке. Коршун, ухватив теодолит, старался не отставать от ребят. Внезапно Тамара, споткнувшись о корень дерева, упала навзничь. Выронила вешку. Вскрикнула от боли.
Ребята не услышали, не оглянулись. Колька, подбежав, помог ей встать.
— Ушиблась? — глянул на брюки, порванные на коленях. Увидел кровь. — Подожди! — сорвал несколько листов подорожника. — Дай платок! — Порвал пополам, привязал к коленям девушки листья подорожника. — Возьмись за шею! — нагнул он голову.
— Не хочу! — Тамара отошла на шаг, отстранив Коршуна. Но не удержалась. Упала вновь.
— В городе лягайся! Тут тайга! Не дергайся! Дай лапу! — подал ей руку. И, подняв, подхватил на руки. Но почувствовал, что не сможет донести до будки. Не хватит сил. Коршун сцепил зубы. Сделал шаг, второй. Гром загрохотал над самой головой. Молния ослепила глаза. И тут же, словно из ведра, полил дождь.
— Пусти, я сама! — вырвалась Тамара.
Коршун увидел парней, бегущих навстречу.
— Что с нею?
— Упала. Споткнулась, — ответила девушка, злясь на саму себя.
В будку они вернулись, промокнув насквозь.
— Снимай брюки! Шустрей! — скомандовал Коршун и, промыв колени, приложил подорожник, перебинтовав накрепко.
Тамара только теперь покраснела, увидев, что сидит в трусиках. И, замотавшись в одеяло до шеи, прилегла на полку, отказавшись от обеда.
Вскоре она согрелась, стала дремать, но заснуть не удалось. Настырные руки дергали за плечо, вырвали из дремоты:
— Похавай! — Колькины руки совали ей миску под самый нос.
Она отказывалась, злилась, но Коршун был на- стырен:
— Жри! Ботаю тебе! — дернул за руку зло.
— Ты это что себе позволяешь? — насупились ребята и обступили Коршуна.
— Поесть ей надо! Как иначе? Сами нажрались, а она?
— Когда захочет, поест! Чего отдохнуть мешаешь? А ну, отойди! — отжимал Кольку пухленький добродушный Толик.
— Силы ей терять нельзя. До вечера не пожрет — год жизни у себя отнимет. Мне так бабка говорила. А потом и врачи. Пусть ест, потом выспится, — настаивал Коршун, не отступив ни на шаг.
Тамара ела через силу. Давилась. Когда одолела чай, ребята сами вымыли посуду и полезли наверх — спать. По такой погоде о работе и думать было нечего. Ливень стучал по крыше и стенам будки. Он бил в стекло тугими струями воды. Грохотал гром, от которого вздрагивали стены будки, звенькало стекло в окне. Молния высвечивала каждый угол походного жилья.
Тамара с детства панически боялась грозы. Сжималась в комок от каждого удара грома, вжимала голову в плечи — от разрывов молний. Ее трясло, как в лихорадке. А потому она всегда старалась заснуть перед грозой, чтобы ничего не слышать.
Вот и теперь лежит в спальном мешке, пытаясь заставить себя уснуть. Но время упущено. Ей помешали. А тут еще кому-то вздумалось присесть у нее в ногах.
Тамара голову высунула, хотела согнать нахала. Увидела Кольку. Тот натягивал веревки над печкой, чтобы просушить одежду. Ребячьи носки, брюки развесил аккуратно. Потом и ее одежду над самой плитой примостил. Только после этого слез с ее полки. И, кажется, угомонился, лег на свою.
Наверху ребята о чем-то тихо переговаривались. Раньше под их голоса Тамара быстро засыпала. А теперь — не может…
Девушка лежала, не шевелясь. Нет, не показалось… Кто ж, как не он? Гладит ее по плечу шершавой рукой. Значит, помнит, как боялась она грозы, еще тогда…
— Ложись, спи, — буркнула Тамара тихо и укрыла плечо, отвернулась от Кольки к стенке будки. Коршун пересел. И сказал тихо, только ей:
— Скоро ливень закончится. Пройдет гроза…
— Ну и что? — высунула она нос.
— Я принесу тебе фиалки.
— Иди-ка ты с ними ко всем чертям! — разозлилась Тамара и почувствовала, как насторожились и притихли наверху ребята.
Коршун улыбнулся:
— А все же ты любишь меня. Иначе б не злилась. Злятся, когда любят. Если в душе одна пыль, на злобу ни сил, ни желания нет. Лед один. Ведь верняк? — нагнулся к Тамаре. И получил звонкую пощечину.
— Тамара, что такое? — послышалось сверху. И голова Толика свесилась вниз.
— Комар! Отогнала! — ответила она тут же. И увидела, как потирает Коршун щеку. Она не приметила его взгляда, брошенного в ее сторону. Иначе насторожилась бы: Коршун не прощал грубость.
«Ну, погоди же!» — решил он для себя. И, отвернувшись к девушке спиной, лег на свою полку.
Гроза и впрямь скоро прошла. Но дождь не прекращался. Тамара решила сама приготовить ужин: возилась у печки, посматривая на Коршуна. Тот даже не шелохнулся. А ей так хотелось, чтобы он обратил на нее внимание.
Ребята, заметив первые оладьи, таскали их из миски. Колька и голову не поднимал.
Он решил не замечать ее. Ведь только равнодушие заставляет обратить на себя внимание. Равнодушие, это Коршун знал давно, вызывало любовь и ревность даже у шмар с Сезонки.
Он молча поел, помыл за собою посуду. И, убедившись, что дождь не кончился, снова лег спать.
Тамара напрасно ждала, что Николай снова попытается заговорить с нею, подсесть, примириться, что-то объяснить из случившегося еще там, на Хангузе. Но Коршун даже не повернулся на другой бок. Не сказал ни слова. Будто полено лежало рядом. Словно не он гладил ее плечо. Тамаре было обидно. Ей хотелось, чтобы он помучился, но мужик спал, тихо похрапывая.
Утро выдалось солнечное, умытое. Словно и не было вчерашней непогоды. Отряд топографов ушел в тайгу спозаранок. Сегодня Тамара осталась дежурной на кухне. Она готовила обед, стирала рубашки свои и парней. Убирала в будке. Вытащила просушить на солнце все спальные мешки. И, не ожидая никого раньше положенного времени, решила одновременно позагорать и сняла с себя рубашку, брюки, бегала от плиты к корыту, в будку. Ей хотелось успеть все. Но слышала, как идет работа на профиле. И не заметила, не оглянулась на шаги.
Коршун шел к будке торопливо. Сломалась ножовка. Давно ею не работал. Отвык. Пришлось идти за запасной. Решил сократить путь, срезал угол. И на полянке, в сотне метров от будки, увидел человека, притаившегося за деревом. Тот разглядывал Тамару и явно кого-то ждал.
Коршун вмиг нырнул в кусты. Спрятался. Он сразу узнал человека. Все ж пронюхали фартовые, что выжил Коршун. И вздумали довести разборку до конца. Иначе что могло пригнать в тайгу стопорилу?
Коршун внимательно следил за ним. Как добрался он сюда в глухомань? Кто показал ему профиль? Может, видел кто-нибудь из них, как садился в вездеход?
«Выходит, лажа, что накрыли фартовых на разборке. Иначе как бы этот фартовый сюда возник? Стопорилу на стопорилу натравили! Что ж, глянем, чья перетянет! — Он увидел, как тихо продвигается мужик к Тамаре. — Тоже мне! Заголилась, лярва! Другого времени не нашла! И я, как назло, с голыми руками!» — посетовал Коршун.
Тамара снимала с печки кипящую кастрюлю, когда услышала за плечами чье-то дыхание, крадущиеся шаги. Оглянулась. Стопорило уже был в полушаге. Тамара отскочила в сторону. Подняла с земли топор.
— Чего ты ссышь? — услышала тихое, гнусавое. И маленькие, колючие глаза человека, жадно шаря по ее телу, сторожили каждое движение девушки. Он приблизился на шаг. Рванул топор из руки Томки, сбил с ног.
— Такая краля в лесу пропадает! — Тот забыл, зачем пришел.
Тамара закричала во всю глотку. Но руки мужика сдавливали горло, затыкали рот.
— Молчи, птаха!
Стопорило слишком увлекся. И не расслышал нескольких быстрых прыжков.
Кулак Коршуна опустился на голову всего один раз. Стопорило свалился на землю, уткнувшись лицом в грязь. Он ничего не увидел, не понял…
Тамара, растрепанная, в грязи, вскочила на ноги, схватилась за топор. Кинулась к стопориле. Но…
— Не тронь!
Коршун оглядел ее, измазанную, перепуганную, застигнутую врасплох.
— Боишься? Вот и я их боялся! — Поднял стопорилу с земли. И, сняв ремень с брюк, связал тому руки, подтащил к пеньку, взял топор.
— Не убивай! Я вызову милицию по рации! — заблажила Тамара.
— Не стоит. Обойдусь без мусоров! — хохотнул Коршун. И, положив руки стопорилы на пенек, хладнокровно отрубил их одним взмахом.
— Что ты наделал?
— Вырвал жало у змеи, отнял кайф. Теперь пусть линяет, падла, пока я ему колган не снял! — вытер Коршун топор о траву. И, засунув в карманы стопориле отрубленные кисти рук, сказал Томке: — Теперь он сам смоется. Не к тебе он возник. По мою душу! — Взял ножовку и, не оглядываясь, ушел в тайгу.
Тамара, едва Колька скрылся за деревьями, связалась по рации с Охой. Попросила сообщить о случившемся в милицию. А через час над будкой закружил вертолет.
Владимир Иванович Коломиец, увидев Коршуна, понял все без слов. Он знал: не оставит в покое бывшего фартового «малина» Сезонки. Пустит по его следу стопорил, получивших навар, либо проигравших в карты душу Коршуна.
— Вряд ли этот будет последним. Нагрянет другой гость из прошлого попытать свою удачу. Когда и кто? Вот этого нам знать не дано. Сегодня повезло тебе. А завтра? — Он смотрел на Коршуна, ожидая ответ.
— Да что вам моя шкура? Не пасите меня! — злился Коршун.
— Тебя никто не охраняет. Но ведь должен ты, пусть не нам, себе помочь, ей! — указал на Тамару.
— Послали его. Это верняк! Пахан, конечно! Больше никто не может! Теперь уж не решатся. Дров много наломали. А все без понту. Ставку никто не сорвет. Не обломится куш никому! Если я отказался от него, им — не по зубам! — Коршун оглядел Коломийца, грустно усмехнулся.
— Загадками говоришь, Николай. Объясни толком! — попросил следователь.
— Все просто. Я кого-то проиграл, а убрать — не смог. Меня проиграли — не размазали. Теперь его будут доставать, — указал на стопорилу, взятого под охрану оперативниками.
— Нет, ты только посмотри, с чем он на тебя шел! — показал Коломиец две финки и узкую заточенную велосипедную спицу.
— Неплохо. Я в дело всегда один финач брал. Самый лафовый. Если не выгорело, знай, запасной не выручит. Хоть сто финачей имей. В дело уважающий себя фартовый лишь один финач возьмет, как проверенного кента, какой в деле не подводил. На него вся надюга…
— Ну, а если один раз не удалось, может, вторично будут пытаться? — спросил Коломиец.
— Смотря кто! Этому «малина» лишь один шанс дает. Другому — поверить может… Этому, какого на меня послали, не пофартило б. Он — не законник. Проиграл, падла, мою душу. Не иначе. А средь фартовых мокрушников нет. Единственное исключение ваш брат — лягавый!
Коломиец сурово оглядел Коршуна, хотел одернуть, но тот сделал вид, что не заметил.
— Он мне сам сказал, что пришел тебя убить. Хотел вечера дождаться. Где-нибудь в потемках подкараулить. И там разделаться. Но перед Тамарой не устоял.
— Законник бы устоял. Они не насилуют. Только перхоть на это востра. За что фартовые не терпят шушеру. Я знаю, ничего он с девкой не успел. Но напугал до смерти. А ведь она — сирота, детдомовка, верила людям, — вспомнил Коршун. — Его, падлу, можно в Оху отпустить. Все равно пришьют свои. За то, что из-за девки просрал дело. Меня не размазал и без клешней нарисуется. В дело его теперь брать без понту. Стремачей и без него хватает. Он же, козел, без клешней в «малине» дня не продышит, — отмахнулся Коршун.
— Куда же тебя от них спрятать нам? — задал скорее сам себе вопрос Коломиец.
— Не стоит. Кому надо нашмонать, надыбают. А и я не дергаюсь особо. Жизнью дорожат, когда в ней что-то держит. — Он оглянулся на Тамару и только теперь увидел, что она прислушивалась к каждому его слову.
— Может, дня через три придется мне сюда еще раз наведаться. Очную ставку проведем. Одно не пойму, почему ты кисти рук ему отрубил? — спросил Коломиец.
— Кентель — не мог. Это убийство. Такое на холяву не хочу. Я его не проиграл. Да и не могу сорвать кайф тому, чей он обязанник и должник. Пусть тот его тыкву снимает с плеч. Я же клешни укоротил, чтоб не мокрил никого, падла вонючая! За то с меня никто не спросит, на разборку не вытащит. Да и кто за это отпустил бы, не пометив? Всяк свой кайф сорвет.
Коломиец вскоре улетел, забрав в вертолет стопорилу. Лишь в Охе, по спецкартотеке, узнал, какого свирепого, жестокого убийцу обезвредил Коршун.
Следователь завел новое уголовное дело, а через неделю узнал, что безрукого стопорилу убили в камере двое уголовников. Лишь пять дней выиграл тот у смерти. Но не ушел от нее. Не Коршун, так другие разделались, помешав следствию разобраться в деле.
Убийцы так и не сказали, за что расправились со стопорилой среди ночи, задушив его на ремне, имитируя самоубийство. В него никто не мог поверить. Ведь завязать ремень на шее безрукий не сумел бы…
Коршун, едва Коломиец улетел, ушел в тайгу без оглядки. Ему хотелось побыть в одиночестве, не слыша и не видя никого.
Он забрел на глухую поляну и не заметил, как стало темнеть. Колька обдумывал свое. И сказанное Коломийцем.
«Куда меня притырить думает? Мне ль не знать? От лягавых разве лафу получишь? В зону вгонит подальше, и докажи ему, задрыге, что иначе не мог! — опустил Колька голову. — Хотя и верно! Тут я всего на три месяца приморился. А дальше как? Уже сегодня рогами надо шевелить», — задумался Коршун. И вдруг услышал:
— Николай!
— Колька-а! — звали его топографы на все голоса.
— Коля! — раздался голос Тамары.
Коршун поднял голову. Вокруг темно.
— Черт-те куда забрел! — ругнул самого себя. И крикнул: — Томка-а! — Как-то вылетели из памяти имена ребят.
— Коля! — услышал в ответ, приглушенное туманом, деревьями, расстоянием.
Коршун пошел на голос, ломая кусты и ветки, как слепой медведь.
Ему вспомнилось, как ходил он к Томке с буровой на водокачку. Через ночь и дождь. Сердцем чувствуя дорогу.
— Коля! — послышалось неподалеку.
— Здесь я! — рванулся напролом. Томка заспешила навстречу.
— Сбежать хотел?
— Вот дура! — отвернулся от нее. Обидно стало. Померкли воспоминания.
— А что, тебе это не впервой! Это ты умеешь, как мне помнится. — Она шла впереди, указывая дорогу.
— Стой! — дернул ее за руку. Остановил резко. И, не видя лица, спросил: — Я думал, ты после сегодняшнего что-то поняла. Но я ошибся.
— Спасибо, конечно, за выручку, — спохватилась Тамара.
— Я не о том, — отмахнулся Коршун.
— О чем же? — остановилась, не поняв, Тамара.
— Страх и глупость простительны по молодости. Это с годами проходит. Проигрывает тот, кто не умеет простить и понять.
— А что мне понимать?
— Сначала надо выслушать. А уж потом — думай. Я ведь тоже не из тех, кто будет по пятам бегать за тобой и просить прощение неведомо за что. Мы оба изменились. И годы не сделали нас лучше, чем были мы тогда. Прошлое уже не вернуть. А в будущем поймем ли друг друга? Да и стоит ли? — умолк Колька.
— У нас есть время. Не так ли? — предложила Тамара.
— Его тоже немного…
— В молодости нам хватило меньшего, — усмехнулась Тамара.
— Это было давно, — ответил Коршун тихо и вышел на профиль, ведущий к стоянке отряда.
— Тамара! Это как же ты не сумела скинуть гаду по первое число? Всех ребят умела уложить на лопатки, а с этим не справилась? — спросил Андрей, когда девушка, налив всем чай по кружкам, присела у костра.
— Я растерялась. От внезапности. Никого не ожидала в тайге. А тут мужик! Я ж по-пляжному была одета, стыдно стало. Даже из головы вылетело, что могла бросить через себя, и все! За топор схватилась. Испугалась его, как заяц. Ну и гадкий тип! — Она передернула плечами.
— Коль! А тебе ничего не будет за то, что руки ему отрубил? — спросил Толик.
— Я хорошо знаю уголовный кодекс. Даже если б голову ему оторвал, не рисковал ничем. Уголовное дело, может, и завели бы на меня. Но тут же прекратили бы. Потому что я находился в состоянии необходимой обороны. Он шел убить меня. Я это знал не хуже его. А тут он к Тамаре полез. Ну и получил…
— Как же он пришел сюда? — удивилась девушка.
— Ничего сложного. До Лангров любой попуткой из Охи. А там с пастухами-оленеводами. Те все стоянки геологов знают. Сказал, что новичок, послали в отряд, ищет своих, ему и поверили, — предположил Коршун.
— А как узнал, где ты? — подвинулась поближе Тамара.
— У «малин» свои осведомители везде имеются. Узнали в кадрах геологии, куда направили, и послали. А представиться могли родственниками, разыскивающими меня. Им поверили и сказали…
— А еще прислать могут? — закрался страх в голос Тамары.
— Кто их знает? Но не думаю.
— За что он хотел тебя убить?
— Проиграл. Может, за деньги согласился возникнуть здесь. За навар. Да хватит о них, — умолк внезапно Коршун.
Тамара смотрела на Кольку, сидевшего у костра. Блики пламени бродили по его лицу. В глазах грусть… Куда подевался прежний блеск и озорство? Почему так рано прорезали его упрямый лоб глубокие складки? О чем так упорно думает он теперь?
Девушка тихо вздохнула, понимая, что и ее, и его судьба могли сложиться совсем иначе, если б не тот человек в ночи, помешавший свиданию. Теперь были бы у них взрослые дети. Наверное, сыновья? Ведь Колька любил ее. Хотя кто знает. От любимых не уходят. Но ведь сказал же он, что тоже испугался. Может, это о том дне, о том человеке? Ведь не убежал, с голыми руками бросился на мужика. А ведь у того ножи были. И, наверное, из-за нее, Тамары, отрубил ему руки? Живо расправился, подумала девушка, глянув на Коршуна. Тот напряженно смотрел в огонь.
«Он сильный. С ним нигде не страшно. Правда, злой и грубый. Трудно с таким работать постоянно. Но ведь грубость и злоба не бывают врожденными», — размышляла Тамара.
После случившегося ребята не мотели идти в будку. Поневоле жались друг к другу. Перед их глазами еще живо увиденное: окровавленный пенек и трава вокруг него. Мужик с отрубленными кистями, чернея лицом, кричит от боли. В грязи, с остекленевшими от страха глазами Тамара, забившаяся в угол будки.
Ребят сюда попросил вернуться Николай. Он не мог поручиться за себя. И вряд ли сдержался, услышь он хоть одно бранное слово от стопорилы. А убивать не хотел. Знал: иное наказание бывает хуже смерти. И не каждая смерть — горе. Понимал, что стопориле разборки уже не миновать. Его достанут всюду, и круг замкнется.
— Пошли спать, — предложила Тамара. И лишь Николай послушно последовал за нею в будку.
— Как уберечь тебя от них? — спросила она, когда легли по полкам.
— Зачем? — удивился он.
— Глупый вопрос. Ты лучше ответь, что можно сделать?
— Чем глубже прячешься, тем больше шансов попасть в их лапы. Ты убедилась в том. А вот один из наших отмочил. Фартовый бывший. Фингал. Кликуха у него такая. Собаку завел. Английского бульдога. Эта зараза за полгода извела законников столько, сколько мусорам за год не фартит накрыть. Я, если до старости доживу, заведу себе такого гада! — пообещал Колька то ли в шутку, то ли всерьез.
Тамара долго не понимала, почему Колька никогда не снимает рубашку. И только однажды случайно увидела, как, отойдя подальше от будки и топографов, разделся до плавок, нырнул в воду. Тамара подкралась, чтобы испугать в шутку. И тогда впервые увидела и поняла, почему Колька не раздевается на людях.
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
—
Меня домчат к тебе, когда зимовка кончится, оленьи нарты, самолеты и такси… Поверь — мне так твои глаза увидеть хочется! Но только ты об этом лучше песню расспроси…