– Хоть зажги свет, чтоб мы видели друг друга.
– Мне и так видно. Но, пожалуйста, могу зажечь.
Она щелкнула выключателем, однако не села, а беспокойно закружила по комнате, как будто была заперта и хотела вырваться на волю.
Воздух в комнате был тяжелый и застойный. Кровать в спальне не застлана.
С того времени, когда Колльберг видел Осу Турелль в последний раз, она очень изменилась. Брюки ее были обсыпаны табачным пеплом, средний и указательный пальцы пожелтели от никотина. Волосы нечесаны и всклокочены, под глазами виднелись синяки, губы потрескались.
– Чего ты хочешь? – неприветливо спросила Оса.
Подойдя к столу, она вытряхнула из пачки сигарету, зажгла дрожащей рукой и уронила непотушенную спичку на пол.
– Ты не работаешь? – спросил Колльберг.
– К сожалению, в нашей фирме есть свой врач. Он сказал, что мне необходимо отдохнуть, и дал освобождение от работы.
Оса Турелль затянулась сигаретой, пепел просыпался на стол.
– Уже прошло три недели. Было б куда лучше, если бы я работала.
Она круто обернулась, подошла к окну и выглянула на улицу, перебирая руками занавеску.
Колльберг беспокойно задвигался на стуле. Разговор оказался тяжелее, чем он себе представлял.
– Чего ж ты хочешь? – спросила Оса Турелль, не поворачивая головы.
Как-то надо было начинать. Но как? Колльберг пристально посмотрел на молодую женщину.
– Садись, – скомандовал он.
Оса пожала плечами, взяла новую сигарету и, зажигая ее, пошла в направлении спальни.
– Садись! – рявкнул Колльберг. Она вздрогнула и посмотрела на него.
В ее больших карих глазах светилась почти ненависть. Однако подошла к креслу и села против Колльберга.
– Нам необходимо выложить карты на стол, – сказал Колльберг.
– Отлично, – молвила она звонким голосом. – Беда только, что у меня нет никаких карт.
– Но у меня они есть.
– Да?
– Прошлый раз мы были с тобой не совсем откровенны.
Она насупила темные густые брови.
– В каком смысле?
– Во многих смыслах. Но прежде всего я тебя спрошу: ты знаешь, что Оке делал в автобусе?
– Нет, нет и еще раз нет. Совсем не знаю.
– Мы также не знаем, – сказал Колльберг.
Он на миг умолк, глубоко вдохнул воздух и прибавил:
– Оке тебя обманывал.
Реакция была мгновенной. Глаза ее метали молнии. Оса стиснула кулаки, раздавив сигарету.
– Как ты смеешь мне говорить такое!
– Смею, так как это правда. Оке не дежурил ни в понедельник, когда его убили, ни в субботу предыдущей недели. Вообще у него было много свободного времени в течение всего октября и первые две недели ноября.
Оса только молча смотрела на него.
– Это факт, – продолжал Колльберг. – И еще одно я хотел бы знать: носил ли он пистолет, когда был не на службе?
Она ответила не сразу.
– Да. По крайней мере последнее время почти всегда. Хотя это его и не спасло.
– Слушай, Оса, – сказал Колльберг. – Он часто куда-то ходил. Ты не думаешь, что он мог с кем-то встречаться? То есть с какой-то другой женщиной?
– Нет.
– Ты думаешь, что это невозможно?
– Не то что думаю. Я в этом уверена.
«Пора изменить тему», – подумал Колльберг и сказал:
– Собственно, я и пришел сюда потому, что не верю в официальную версию, будто Стенстрём – одна из жертв сумасшедшего убийцы. И независимо от твоих заверений, что он тебе не изменял, или, как бы лучше сказать, независимо от причин, на которых основывается твоя уверенность, я все равно не верю, что он ехал тем автобусом просто так, ради удовольствия.
– А во что же ты веришь?
– Что ты с самого начала была права, говоря о том, что он работал. Что он занимался каким-то служебным делом, но почему-то не хотел, чтоб об этом знали ты или мы. Например, вполне возможно, что он длительное время за кем-то следил и преследуемый убил его в отчаянии. Оке умел очень ловко наблюдать за людьми, которых в чем-то подозревал. Это его забавляло.
– Я знаю, – сказала Оса.
– Можно наблюдать за кем-то двумя способами, – продолжал Колльберг. Или ходишь за ним как можно незаметней, чтобы узнать о его намерениях, или преследуешь его совершенно открыто, чтобы довести до отчаяния и принудить взорваться или как-то иначе выдать себя. Стенстрём владел обоими способами лучше, чем кто-либо другой.
– Кроме тебя, еще кто-нибудь так думает? – спросила Оса.