— За что ты ненавидишь меня, Нелька?
— За все! За твои картины, например. Другие учатся годами, унижаются, платят деньги — а их труды никому не нужны. А ты, дура из глубокой провинции, в руках не державшая приличных красок — ты берешь простой карандаш и делаешь такое, что у всех оторопь от восторга. Ладно, пускай. Пусть у тебя талант, черт с тобой! Но почему ты не чувствуешь своей нищеты? Ты из нас самая нищая, у тебя даже мобильника нет, а тебе все равно. Почему? Получаешь гроши и радуешься вместо того, чтобы страдать, как должен на твоем месте всякий нормальный человек. Да, кстати, — Нелька, переведя дыхание, злорадно улыбнулась. — Тебе, наверное, будет интересно узнать, что за твои картинки покупатели в художественном салоне выкладывают по триста-четыреста баксов. А ты получаешь двадцать! А я, между прочим, сто. Я сумела так договориться с Виктором Викторовичем. Сто баксов с каждой проданной картинки за то, что я тебя к нему привела. Ну, что молчишь? Мне покоя не давало, что я не могу рассказать тебе это. Ты так радовалась этим жалким грошам, что меня вечно подмывало объяснить, как мы тебя дурим…
— Погоди! — прервала я, потрясенная. — Тебе что, так сильно нужны были деньги? Почему ты не сказала мне об этом? Я бы рисовала для тебя пейзажи каждую неделю, и тебе бы не пришлось заниматься такими ужасными вещами, и ничего бы не случилось! Ведь это было так просто, Нелька!
— Как можно тебя не ненавидеть? — с омерзением ответила та. — Невозможно, никто не удержится. Но хоть некоторые твои иллюзии я разрушу. Ты, наверное, надеешься, что Коля в тебя влюблен. Так ничего подобного, не надейся. Просто он рассчитывает сделать на тебе деньги, вот и все.
— Опомнись, Нелька! Я не знаю твоего Колю.
— Конечно, — усмехнулась Нелька. — Зато знаешь Макса. Я решила, это имя куда больше впечатлит твою романтическую натуру. Ну, поняла?
— Нет, — с трудом выдавила я. — Нет.
— Сейчас растолкую. Когда ты стала гнать волну из-за трупа, на который наткнулась, я испугалась и призналась во всем Коле. До этого он не знал ничего. Он, конечно, обложил меня по первое число. Он работает очень чисто и делится с милицией, поэтому никто к нему не придирается, а я вот наследила. Обложил, но вынужден был мне помочь, иначе я бы при аресте выдала кое-какие вещи, которые ему не сошли бы с рук. И у него бывали проколы. Поскольку проблема в тот момент заключалась в тебе, Коля придумал, что тебя надо отвлечь, тогда ты перестанешь болтать о трупе и будешь заниматься собственными делами. Он вообще очень умный и обычно добивается своего без криминала. И тут я вспомнила о твоей дурацкой книге. Роман «Джен Эйр» и его герой, восхитительный мистер Рочестер. Коля, перечитывая эту чушь, хохотал до колик. Мол, неужели в наши дни остались дуры, которые принимают подобный романтический бред всерьез? Ну, такую дуру будет легко обвести вокруг пальца, тем более, рецепт под рукой. Хорошо он вошел в роль мистера Рочестера, как считаешь?
— Это неправда. Ты выдумала это!
— Неужели? А помнишь родинку на его левом бедре? Она еще начинает пульсировать, когда…
— Но… но мы с Максом познакомились случайно, — испугавшись более детальных описаний, выдавила я.
— Конечно, случайно — при помощи нанятых хулиганов. Ты действительно втюрилась, как последняя дура, и вместо поисков трупа стала мечтать о Коле. Удивительно, насколько просто тобою управлять! Безмозглая кукла, да и только. Коля все время над этим смеялся. Мы думали, теперь можно успокоиться, но меня стала шантажировать Марго. Впрочем, и она кукла, хоть и не такая безмозглая, как ты. Я легко ее обхитрила. Дернула за ниточку любви к Алене, и Марго потеряла бдительность. Зато снова активизировалась ты, и восьмого марта, на следующий день после смерти Марго, Коля вынужден был прийти к тебе в гости. Так оно и тянулось. Стоило тебе увлечься расследованием, как я звонила Коле, и он дергал за нужную ниточку. Я вообще мечтала, что в убийстве Марго обвинят тебя. Посадить тебя в тюрьму было бы еще приятнее, чем обмануть. В тюрьме ты быстро стала бы нормальным человеком, там тебе не удалось бы смотреть на мир сквозь розовые очки! Но это не получилось. Менты переметнулись с тебя на Светку. Я поняла, что под угрозой ареста Светка меня выдаст. Она ведь знала про меня и Свантесона. Пришлось ее отравить. Светка — тоже кукла. Я завела разговор о тебе, и она в припадке совести написала ровно ту записочку, которая была мне нужна. Уж Светку-то я знаю, как облупленную!
— И тебе не жаль ее?
— Жаль, но другого выхода не было. Конечно, я бы лучше убила тебя. Да, кстати! Ты небось думаешь, Коля запретил мне это из любви к тебе? Ничего подобного, и не мечтай.
Я медленно произнесла:
— Запретил тебе меня убить… ты собиралась… Когда?
Но я уже знала ответ. «Надо, надо, надо», — повторял у моего изголовья Нелькин голос. «Нет, нет», — твердо возражал Макс. Это был не плод больной фантазии, а реальность! И рисунки, увиденные мною в ящике стола роковой квартиры… среди них, кажется, мелькнул подаренный Нельке седьмого марта, тот, с красивыми платьями, я вспомнила его. Как много странностей объяснилось в единый миг… все встало вдруг на свои места.
— Когда запретил убить? А когда ты валялась в бреду после дефлорации, — гнусно хмыкнула Нелька. — Вот уж, даже не подозревала, что ночь с полноценным мужиком может так на кого-нибудь подействовать. Ты была в том состоянии, что достаточно было самой малости, и ты бы умерла, и никто б ни о чем не догадался. Все концы ушли бы в воду, некому было бы бороться за оправдание Светки, и все было бы хорошо. Но Коле покоя не давал твой талант. Он считал, это золотое дно. Поняла, да? — лихорадочно уточнила моя собеседница, и на щеках ее появились пятна. — Он ни секунды не был в тебя влюблен, он сам мне это сказал! Но если б удалось прибрать тебя к рукам, то потом много лет можно было бы делать на тебе большие деньги. Только на это ты и годишься. Вот так. Но даже ради денег он никогда бы не женился на тебе, понимаешь? Я хочу, чтобы ты знала это. Он слишком тебя для этого презирал. Вот что я хотела тебе рассказать. Ты для него — золотой осел. Ослица, глупое животное, нелепая кукла. Тебя никто и никогда не полюбит, ты слишком для этого проста. Никто и никогда, поняла? Использовать — это да, это легко, а любят совсем других. Таких, как я, с которыми можно общаться на равных, иметь общий бизнес, общие планы.
«Зато предложение Макс сделал мне, а не тебе», — против воли подумала я и, вздохнув, спросила:
— Ты собираешься рассказать про Макса милиции?
— Если ты не выдашь Колю, не выдам его и я, — тихо ответила Нелька. — Я хочу, чтобы это осталось на твоей совести. Решай!
— Но… как ты сможешь мотивировать убийства, не рассказав о нем?
— Очень просто. Зачем ментам знать, что я связана с организаций, это мне только во вред. Я познакомилась с иностранцем, он мне понравился, я привела его к себе, а он стал требовать разных извращений. Вот я и решила его усыпить, поскольку иначе остановить не могла. Но случайно отравила. Страшно перепугалась, и Сережа из светлой любви ко мне помог избавиться от тела. Поскольку я чистосердечно признаюсь во всех трех убийствах, особенно копать у милиции причин не будет. Какое им до Коли дело? Да ему и предъявить нечего, не в чем обвинить. Он специально уложил тебя в постель не раньше, чем тебе исполнилось восемнадцать, так что нет даже совращения несовершеннолетней.
— Нечего предъявить? Разве сутенерство — не преступление?
— Забудь про литературный жаргон, — пожала плечами Нелька. — Какие теперь сутенеры? Коля время от времени поставляет свеженьких девочек очень влиятельным лицам, так что ничего ему не будет. В конце концов, кому он делает плохо? Все стороны довольны, включая получающих процент ментов. Вот если я расскажу, что он знал про убийства и скрыл это, тогда другое дело, у Коли могут возникнуть некоторые проблемы… но я не расскажу, если не расскажешь ты. Ну, как?
Я кивнула. Пускай на моей совести будет грех, но выдать Макса… Колю… у меня не хватало сил. «Так храм оставленный — все храм, кумир поверженный — все бог». Нет, неправильно! Этот человек стал мне противен, и, если бы он оказался убийцей или грабителем, я б разоблачила его, не поколебавшись. Но раз его преступление лишь в том, что он, словно царь Мидас, все, к чему прикасается, даже любовь, превращает в золото, то и наказание, как к Мидасу, придет к нему само собой. Кто я такая, чтобы наказывать?
Нельку увели. Я сидела в прострации, пытаясь осознать страшные новости. Макс… Коля… никогда не любил меня. Он смеялся надо мной. Почему-то даже теперь эта мысль причиняла огромную боль. Нелька добилась своего и сумела сделать мои страдания еще сильнее.
— Ты ведь думаешь не о ней, а о нем?
Я вздрогнула.
— О ком, Сашка?
— О Максе. Забудь о нем. Считай, что его и не было никогда!
Я горько улыбнулась.
— А его действительно никогда не было, Сашка. Это был мираж. Я любила мираж, и было смешно надеяться, что он ответит мне взаимностью.
— Но… но ведь ответил.
— Откуда тебе знать, Сашка?
— Уж я-то знаю точно. Когда любишь, в таких вещах не ошибаешься. Ты разлюбила его, я знаю, а он мерзавец, я это тоже знаю, ты никогда не была бы с ним счастлива, но сегодня он смотрел на тебя, понимая, что теряет навсегда, и любил. Тебе стало легче оттого, что это так?
— Да, — с удивлением подтвердила я.
— И слава богу! Главное, чтобы тебе было легче, Машка. Ты не заслуживаешь плохого. Я так хочу, чтобы тебе было хорошо!
Глаза Сашки сияли, лицо преобразилось. Вместо смешного мальчишки я вдруг увидела взрослого человека, мужчину. И лишь тогда до меня дошла первая часть его слов. Я подняла голову в ожидании. «Когда любишь, в таких вещах не ошибаешься». Это было произнесено во утешение или…
— Ты, наверное, единственная, кто еще не знает, что я люблю тебя, — усмехнулся Сашка не менее горько, чем только что я. — Иногда мне кажется, я сумасшедший. Зимой было легче, а этот чертов март! Я думаю о тебе день и ночь. Я не могу спать, потому что думаю о тебе. Я брожу по улицам, чтобы устать и заснуть, но у меня не получается, потому что я все равно думаю о тебе, думаю двадцать четыре часа в сутки. Но ты не бойся, я ведь не жду взаимности, мне достаточно оберегать тебя. Ты такая беззащитная, я не могу оставить тебя одну, но это не значит, что я буду требовать… то есть добиваться… Кто ты и кто я? Я прекрасно понимаю, что у меня нет надежды.
— Надежда есть всегда, — вырвалось у меня прежде, чем я успела прикусить язык.