Я поднимаю голову и просто смотрю вверх, на голубое небо.
— «Лазурный».
Вздрагиваю. Машинально смотрю туда, куда указывает Волков. Трёхэтажное здание бассейна практически невидно. Я всё же выискиваю пространство между стволами деревьев. Смотрю на широкую террасу с выбитыми стёклами…
Слышу гомон детворы… Смех… Плеск воды… Назидания инструкторов… А ещё… А ещё смех дельфина…
— Мячик.
Я тут же оборачиваюсь.
— Что ты сказал?
Волков о чём-то думает. Смотрит на сдутый мячик в грязи, у обочины…
— Я говорю, мячик. — Он кивает на посеревшую резину. — Фотографы наверняка откуда-нибудь притащили.
— Фотографы?
— Ну да. — Волков отворачивается и жестом зовёт за собой. — Едут сюда со всего света, чтобы всяких душещипательных фотографий наделать. С куколками измалёванными, игрушками вспоротыми… С «тенями» на домах… В большинстве своём, всю эту атрибутику с собой везут, а потом просто тут бросаю… Этот мячик мог быть привезён откуда угодно. Хотя мог и впрямь всегда тут лежать…
Я пожимаю плечами. Странно. Действительно, насколько порою люди бывают меркантильны… Я не про Волкова — я про тех, других…
Дальше — третья школа города Припять. Волков говорит, что именно тут он учился. Даже был какое-то время вожатым… Пока не случилась катастрофа. Спрашивает, хочу ли я внутрь… Я говорю, что, может быть, на обратном пути… Просто понимаю, что от того, что увижу внутри, снова вспомню младшую Свету… Да и Волкова тоже можно понять. Призраков его прошлого тут намного больше, нежели моих…
Странный каламбур выходит…
Какое-то время просто смотрю на знак «Осторожно дети». Он явно реконструирован — очень яркий на фоне всего остального.
Дальше — дом быта «Юбилейный».
Волков машинально вспоминает, как таскал сюда на ремонт собственные ботинки после футбола… Затем полдня бегал босиком, стараясь не попасться на глаза матери!..
Я лишь улыбаюсь. Да, город переполнен эмоциями… Даже сейчас, по прошествии почти трёх десятилетий!
Такое ощущение, будто АЭС всё ещё функционирует, с той лишь разницей, что вырабатывает она теперь вовсе не киловатты энергии, а обычные человеческие эмоции… Припять же их попросту аккумулирует, чтобы потом, вот так, разряжаться на заблудших…
Я оживаю под натиском радиации!.. Как бы глупо это ни звучало.
На перекрёстке притаился светофор. Обычный, в три глаза. Непонятно, правда, как сигнализировал… Перекрёсток довольно сложный. Налево — улица Героев Сталинграда. Направо — Сержанта Лазарева. Под углом, на северо-восток — Гидропроектовская. Прямо, чуть в бок — продолжение Спортивной… В центре — заросший пятак. Скорее всего, тут располагалась небольшая площадь.
Волков лишь пожимает плечами — аварий он не помнит. Если чего и было, то не при нём…
Рысью пересекаем перекрёсток. Хотя перекрёстком это можно назвать лишь с большой натяжкой — кругом ветви, стебли и стволы… Мне отчего-то вспоминаются похожие на бусы ширмы, которые в старину развешивали в дверном проёме вместо дверей — не помню, как точно они называются… За ними тоже практически ничего не видно, а когда пытаешься их преодолеть, они тихо шуршат…
Словно ветви ивы на ветру.
Идём дальше по Спортивной. Слева раскинулась роща, за которой безразлично присматривают далёкие девятиэтажки. Как мне кажется, они уже — по Героев Сталинграда. Справа снова пятиэтажные «хрущёвки».
— Интересно выходит…
— Что именно?
— Дома.
— А что в них интересного? — Волков смотрит на меня со странным выражением, будто не совсем понимает. Хотя так, скорее всего, и есть.
— Повсюду пять, девять и шестнадцать этажей… Я про жилые дома.
— Хм. — Волков тут же теряет интерес. — Припять — это современный город… Был. А в современных городах, думается, всюду так. Пока перестройки не начинаются, всё однообразно и однотипно. Может и выглядит скучновато, но уж как есть…
— А мне кажется, наоборот.
— И отчего же?
— Девственность какая-то прослеживается… Нетронутость.
Волков сопит. Потом всё же говорит:
— Нетронутость… Возможно, так и было. Но после того как Припять покинули, её имели многие… Причём, всяк как хотел.
Я хочу что-то возразить, но не могу. Мною снова завладевает какой-то трясун.
Волков замирает.
— «Олимпия». Помнится, по выходным мы всей семьёй тут обедали… Потом отец давал мне двадцать пять копеек, и я бежал по Лен Кому в тир… Славное было время, пока…
Волков осекается, но я вижу по его глазам, что он вовсе не про аварию. Его «пока» — замерло намного раньше…
Сворачиваем на аллею Ленинского Комсомола. Всё заросло тополями. По обочинам — кустарник и вездесущий мох. В центре аллеи друг за другом выстроились невысокие стелы, так похожие на современные таблоиды. Подхожу ближе… Надпись на полинялом боку гласит: «За выдающиеся заслуги в годы Великой Отечественной войны против гитлеровской Германии». Чуть выше навечно застыл герб СССР: портрет Ленина, окружённый колосками и лаврами, с традиционным серпом и молотом под ними.
Подходит Волков. Смотрит на надпись.
— Не помню, сколько их здесь всего… Каждая в честь очередной великой победы или ударной стройки…
— Не то, что у нас. Повсюду реклама…
— Уж что есть, то есть. Идём.
Мы двигаемся дальше. Внезапно я понимаю, что уже давно вижу колесо обозрения, возвышающееся над тополями… Я просто никак не осознаю, что сегодня всё взаправду…
Подходим ближе.
Волков просто молчит.
Я смотрю. Вот оно. Рыжее от многолетней ржавчины, с синим основанием и жёлтыми стаканчиками кабинок… У самой нижней отломана крыша — хит «сети». Все знают, где именно она лежит, так что опустим это.