Светлана снова улыбается в ответ — ей это нравится… Именно улыбаться… Жаль, это случается не часто.
Я читаю данность в её глазах.
— Было и такое… Хотя ты и прав: ведение дневников, в большей степени, свойственно детям из западных стран… Особенно в то время! Но так уж вышло… Шевченко предположил теорию, согласно которой, синдром рассеянности можно победить усилием собственного разума. Он считал, что мозг нужно лишь заставить поверить, будто его стимулирует что-то извне, — тот же дневник — и, в этом случае, он сам себя вылечит… Однако теория так и не переросла в факт…
— Отчего же? — Волков сопит.
— Для того чтобы заявлять в открытую, что метод действенен, необходимо наблюдать положительную динамику выздоровления у определённого процента пациентов, страдающих рассеянностью… На деле же, я до сих пор остаюсь единственным человеком на всей планете, сумевшим победить СДВГ одной лишь силой воли… Если у меня и впрямь был именно СДВГ…
— Но ведь ты же сама говоришь, что потом лечились за границей… — Я прикусываю язык и виновато кошусь на Волкова. Тот на меня даже не смотрит.
— Да, лечилась… Но совсем от другого…
— Прости.
Светлана пристально смотрит на меня.
— Ведь ты писатель… — Это не вопрос — она рассуждает.
Я всё равно киваю.
— Ты способен придумывать миры, населять их жизнью и не только… Скажи, может ли существовать жизнь при отсутствии эмоций и чувств?..
Я откашливаюсь.
— Ты про что-то конкретное?
Светлана мнётся в нерешительности.
— Я не знаю, стоит ли мне рассказывать про это… Этого никто не знает, кроме меня… Точнее кое-кто всё же догадывается, но вряд ли верит так же, как я… — Светлана ставит кружку перед собой и снова смотрит на Луну за окном.
Мне кажется, будто жёлтая блямба приближается к окну — схожу с ума. Снова заставляю себя на неё не смотреть.
— Что произошло?
— Ты не ответил на мой вопрос… Так может ли?
Я киваю.
— Только этот мир будет принадлежать либо бездушным машинам, либо… монстрам…
Светлана вздрагивает. Кивает в ответ.
— Я, собственно, знала, что он был чудовищем…
Волков нездорово хрипит.
— Прости, что ты сказала? — Он явно принимает последнее на свой счёт.
Светлана этого не замечает.
— Вы, скорее всего, посчитаете меня идиоткой, помешанной шизофреничкой или и того хуже… Но я всё равно расскажу! Тяжело это постоянно хранить в себе… Ещё тяжелее выслушивать в свой адрес усмешки… Порой я просто хочу всё забыть, но не могу позволить себе этого… Потому что я дала слово! Слово себе и…
Я вижу на её щеках слёзы. Она борется с ними. Неуловимым движением смахивает блестящие капельки — так могут делать только женщины.
Я молча протягиваю ей салфетку.
— Спасибо. Извините… Так или иначе, завтра мы разбежимся — если, конечно, уцелеем, — и каждый останется при своём мнении. А я, скорее всего, буду в очередной раз корить себя за проявленную слабость…
— Светлана, не говори так. — Я спешу её поддержать, пока не стало слишком поздно — близость дома явно давит на чувства. Я просто уверен, что в любом другом месте, она даже и не подумала бы касаться столь тяжёлой для себя темы. — Если ты уверена, что хочешь поделиться с нами чем-то сокровенным, то мы тебя обязательно выслушаем…
Светлана тут же кивает, словно ждёт только этих моих слов.
— Да, хочу… Я не знаю почему! Просто смотрю на вас двоих и… Я не могу объяснить этого! Мне кажется, что я знаю вас уже много лет! Мы просто давно не виделись!.. — Она вконец смущается. Заламывает руки.
Я слышу, как Волков снова скрипит зубами.
— Так что же произошло?
Светлана глубоко вздыхает. Прижимает влажную салфетку к трепещущим губам.
— Для меня всё началось в восемьдесят пятом. За год до аварии на АЭС. Той весной в Припяти начали пропадать дети… Мои одноклассники… Мой брат…
— Твой брат?
— Да. У меня был брат-двойняшка. Старше меня на пару минут… Павлик… Его… Его тело тоже не нашли, как не нашли тела и всех остальных! От детей оставались лишь вещи, по которым можно было определить, где именно их настигла смерть… Хотя я знала это и так!.. — Она шмыгает носом. — От Павлика осталась верёвка…
— Верёвка?
— Да. Экспертиза показала, что его задушили именно ею… — Светлану просто трясёт.
Мне не по себе. Я не уверен, что было правильно позволять ей затрагивать столь откровенную тему… Но она упорно продолжает вспоминать ужас двадцативосьмилетней давности.
— По официальной версии, озвученной летом восемьдесят пятого: в Припяти орудовал душегуб… На современный лад — маньяк. В городе был объявлен комендантский час для детей — нам не разрешалось выходить из дому после наступления темноты. Ещё было рекомендовано, по возможности, не передвигаться по городу в одиночку и избегать малолюдных мест… Хотя это и не особо помогало… В конце концов, начали пропадать и взрослые… Из всего города лишь я одна… плюс мой… друг, более-менее представляли, как всё обстоит на самом деле…
Я вижу, как нездорово вздрагивает Волков.
Светлана смотрит в пустоту…
Я чувствую на ладонях холодный пот.
— После того, как я начала вести дневник, в моём сознании наступил просвет… Я стала видеть страшные сны, в которых за мной сначала гнались, а как только догнали — принялись… домогаться… Плюс все эти смерти… Точнее это были даже не смерти!.. Их просто забирали на ту сторону, в тот самый мир, где царила синева, и отсутствовали эмоции!.. Он был мёртвым и холодным! Его населяли монстры, про которых ты упомянул, когда давал характеристику бесчувственным мирам!..
Она на секунду умолкает. Отчаянно смотрит то на меня, то на Волкова — старается определить, верим ли мы её рассказу.
Мы верим уже давно!