Париж
Мелкий дождик, встретивший Габриэля, когда он вышел из вокзала Гар-де-Лион, превратился в весенний ливень. Стемнело, и Габриэль был рад этому. Он припарковал машину на тихой зеленой улице возле площади Колумбии и выключил мотор. Поскольку было темно и шел проливной дождь, он был уверен, что никто не заглянет в машину. Он протер часть запотевшего переднего стекла и посмотрел наружу. Дом, в котором находилась конспиративная квартира, стоял на противоположной стороне улицы. Габриэль хорошо знал квартиру. Он знал, что это квартира 4-Б и что на табличке у звонка выцветшие синие буквы гласили: «Гусман». Знал он и то, что прятать ключ негде, а это значило, что квартира должна быть отперта заранее кем-то из парижской резидентуры. Обычно такими вещами занимался bodel – так на языке Службы именовали местных, нанимаемых для выполнения черной работы в иностранной резидентуре. Но через десять минут Габриэль, к своему облегчению, увидел, как мимо его окошка протопал парижский katsa Узи Навот с прилипшими к большой круглой голове светлыми волосами и с ключом от квартиры в руке.
Навот вошел в дом, и через минуту в окне четвертого этажа появился свет. Лия зашевелилась. Габриэль обернулся и посмотрел на нее – на миг взгляды их, казалось, встретились. Он протянул руку и взял то, что осталось от ее руки. От прикосновения к жесткой, покрытой шрамами коже по телу Габриэля пробежал холод. Лия была неспокойна всю поездку. А теперь, казалось, успокоилась и выглядела как всегда, когда Габриэль посещал ее в солярии. Он снова выглянул наружу и посмотрел на окно на четвертом этаже.
– Это ты?
Габриэль вздрогнул от голоса Лии и резко перевел на нее взгляд – должно быть, слишком резко, потому что в глазах ее вдруг появилась паника.
– Да, это я, Лия, – спокойно произнес он. – Это Габриэль.
– Где мы? – Голос у нее был тоненький и сухой, как шелест листвы. Он был совсем не похож на тот, каким Габриэль помнил его. – У меня такое чувство, что это Париж. Мы в Париже?
– Да, мы в Париже.
– Меня привезла сюда та женщина, верно? Моя медсестра. Я пыталась сказать доктору Эйвори… – Она умолкла, не докончив фразы. – Я хочу домой.
– Я и везу тебя домой.
– В больницу?
– В Израиль.
Мелькнула улыбка, легкое пожатие его руки.
– У тебя горячая рука. Ты хорошо себя чувствуешь?
– Отлично, Лия.
Она погрузилась в молчание и посмотрела в окошко.
– Посмотри, какой снег, – сказала она. – Господи, до чего же я ненавижу этот город, но снег делает его таким красивым. Снег очищает Вену от ее грехов.
Габриэль поискал в памяти, когда впервые он услышал эти слова, и вспомнил. Они шли из ресторана к машине. На плечах у него сидел Дани. «Снег очищает Вену от ее грехов. На Вену падает снег, а на Тель-Авив сыплются ракеты».
– Красиво, – согласился он, постаравшись, чтобы голос не звучал безнадежно. – Но мы ведь не в Вене. Мы – в Париже. Помнишь? Тебя привезла сюда та женщина.
Но она уже не слышала его.
– Поспеши, Габриэль, – сказала она. – Я хочу поговорить с мамой. Я хочу услышать мамин голос.
«Пожалуйста, Лия, – подумал он. – Вернись. Не делай с собой такого».
– Мы сейчас ей позвоним, – сказал он.
– Позаботься, чтобы Дани был крепко пристегнут. Улицы такие скользкие.
«Он в порядке, Лия, – сказал в тот вечер Габриэль. – Поезжай домой осторожно».
– Я буду осторожна, – сказала она. – Поцелуй меня.
Он перегнулся и прижался губами к пораненной щеке Лии.
– Поцелуй на прощание, – прошептала она.
Глаза ее вдруг широко раскрылись. Габриэль держал ее израненную руку и смотрел в сторону.
Мадам Тузэ высунула голову из своего жилища, когда Мартино вошел в вестибюль.
– Профессор Мартино, слава Богу, это вы. Я до смерти беспокоилась. Вы там были? Это было ужасно?
Он находился в нескольких сотнях метров от вокзала в момент взрыва, правдиво сказал ей Мартино. Да, это было ужасно, но не так ужасно, как он надеялся. Вокзал должно было снести взрывной волной от трех бомб в чемоданах. Что-то явно пошло не так.
– Я только что сварила немного шоколада. Вы не хотите посидеть со мной и посмотреть телевизор? Я терпеть не могу смотреть на такой ужас в одиночестве.
– Боюсь, у меня был ужасно долгий день, мадам Тузэ. Я собираюсь пораньше лечь.
– Эмблема Парижа в развалинах. Что дальше, профессор? Кто мог такое сделать?
– Наверное, мусульмане, хотя никто не может знать мотивы того, кто мог совершить столь варварский поступок. Я подозреваю, что мы никогда не узнаем правды.
– Вы думаете, это мог быть заговор?
– Пейте ваш шоколад, мадам Тузэ. Если вам что-то понадобится, я буду наверху.
– Спокойной ночи, профессор Мартино.
Bodel, желтоглазый марокканский еврей из района Марэ по имени Моше, явился через час на конспиративную квартиру. Он принес две сумки. В одной была смена одежды для Габриэля, в другой – продукты. Габриэль прошел в спальню и снял с себя то, что дала ему девушка в Мартиге, потом долго стоял под душем и смотрел, как стекает по трубам кровь жертв Халеда. Он надел свежую одежду, а старую положил в сумку. Гостиная, когда он вышел туда, тонула в полумраке. Лия спала на диване. Габриэль поправил на ней цветастое стеганое одеяло и прошел на кухню. Навот стоял у плиты с лопаточкой в руке, – за пояс его брюк было заткнуто чайное полотенце. Bodel сидел за столом, глядя на бокал красного вина. Габриэль протянул ему сумку с грязной одеждой.
– Избавься от этих вещей, – сказал он. – Брось их в такое место, где никто их не найдет.
Bodel кивнул и исчез из конспиративной квартиры. Габриэль занял его место за столом и посмотрел на Навота. Парижский katsa был плотно сбитым мужчиной, не выше Габриэля, с мускулистыми плечами и толстыми руками борца. Габриэль всегда видел в Навоте что-то от Шамрона, и он подозревал, что и Шамрон это видит. Они ссорились в прошлом – Габриэль и Навот, но со временем Габриэль понял, что молодой офицер вполне компетентен в оперативной работе. Совсем недавно они работали вместе по делу Радека.
– По этому поводу разразится черт знает какая буря. – И Навот вручил Габриэлю бокал вина. – Стоит уже сейчас ударить по хлыщам.
– Как задолго мы их предупреждаем?
– Французов? За два часа. Премьер-министр звонил прямо Грею Пупону. Грей Пупон произнес несколько отборных слов, а потом поднял уровень тревоги до Красного. Ты об этом не слышал?
Габриэль сказал Навоту, что в машине отказало радио.
– Я впервые услышал о повышении уровня безопасности, когда входил в вокзал. – Он сделал несколько глотков вина. – Много ли премьер-министр рассказал им?
Навот сообщил Габриэлю известные ему подробности разговора.
– Как они объяснили мое присутствие в Марселе?
– Они сказали, что ты ищешь человека, связанного со взрывом бомбы в Риме.
– Халеда?
– Не думаю, чтобы они пускались в подробности.
– Что-то говорит мне, что нам необходимо уравнять наши истории. Почему они так долго не предупреждали французов?
– Они явно надеялись, что ты объявишься. Они хотели также убедиться в том, что все члены марсельской команды покинули французскую землю.
– А они покинули?
Навот кивнул.
– Я полагаю, нам повезло, что премьер-министр разговаривал с Елисейским дворцом.
– Почему?
Габриэль рассказал Навоту про трех шахидов.
– Мы вместе сидели за одним столом в Каире. Я уверен, что кто-то сделал очень милую фотографию этого события.
– Подстава?
– С умыслом, чтобы это выглядело так, будто я причастен к заговору.
Навот кивнул в сторону гостиной.
– Она будет что-нибудь есть?
– Пусть поспит.
Навот сбросил со сковородки на тарелку омлет и поставил перед Габриэлем.
– Приметы нашего дома: грибы, сыр, свежие травы.
– Я тридцать шесть часов ничего не ел. Когда покончу с яйцами, съем тарелку.
Навот стал бить в миску новые яйца. Деятельность его прервал красный огонек, замигавший на телефоне. Он схватил трубку, послушал, затем пробормотал несколько слов на иврите и повесил трубку. Габриэль поднял глаза от пищи.
– Кто это был?
– Бульвар Царя Саула. План выезда будет готов через час.
Оказалось, что им пришлось ждать плана всего сорок минут. Его передали на конспиративную квартиру безопасным факсом – три страницы текста на иврите, составленного с помощью «Нака», оперативного кода Службы. Навот, сидя рядом с Габриэлем за кухонным столом, расшифровал текст.
– Сейчас в Варшаве на земле стоит чартерный самолет компании «Эль-Аль».
– Польские евреи решили посетить родину?
– Собственно, решили посетить место преступления. Это тур по лагерям смерти. – Навот покачал головой. Он был в Треблинке в тот вечер с Габриэлем и Радеком и бродил среди гор пепла рядом с убийцей. – Не понимаю, как можно хотеть посетить такое место?
– Когда самолет вылетает?
– Завтра вечером. Одного из пассажиров попросят согласиться выполнить спецзадание – поехать домой по фальшивому израильскому паспорту из другого места.
– А Лия займет ее место на чартерном рейсе?
– Совершенно верно.
– У бульвара Царя Саула есть кандидат?
– Даже три. Они сейчас принимают окончательное решение.
– Как они объяснят состояние Лии?
– Заболела.
– А как мы доставим ее в Варшаву?
– Мы? – Навот покачал головой. – Ты поедешь домой другой дорогой – наземным транспортом по Италии, затем ночью тебя заберут с берега в Фьюмичино. Кажется, ты знаком с этим местом?
Габриэль кивнул. Он хорошо знал берег.
– Так как же Лия доберется до Варшавы?
– Я довезу ее. – Навот увидел по глазам Габриэля, что он против. – Не беспокойся, я не допущу, чтобы что-то случилось с твоей женой. Я буду сопровождать ее в полете. В том туре есть трое врачей. Она будет в хороших руках.
– А когда она прилетит в Израиль?
– Ее будет встречать команда из психиатрической больницы на горе Херцль.
Габриэль с минуту обдумывал услышанное. Он был не в том положении, чтобы возражать против такого плана.
– А как я переберусь через границу?
– Ты помнишь фургон «фольксваген», каким мы пользовались в деле Радека?
Габриэль помнил. Там был тайник под задней складной кроватью. Туда упрятали накачанного лекарствами, лишенного сознания Радека, когда Кьяра везла его через австро-чешскую границу.
– Я перегнал фургон обратно в Париж после операции, – сказал Навот. – Он стоит в одном из гаражей семнадцатого округа.
– Ты его растаможил?
Навот рассмеялся.
– Он чист, – сказал он. – Куда важнее то, что я переправлю тебя через границу и дальше – в Фьюмичино.
– А кто повезет меня в Италию?
– Это может сделать Моше.
– Он? Да он же мальчишка!
– Он знает, как себя вести, – сказал Навот. – К тому же кто лучше Моисея приведет тебя домой, на Благословенную Землю?
Фьюмичино, Италия
– Сигнал! Две коротких вспышки и долгая.
Моше включил «дворники» и согнулся над рулем «фольксвагена». Габриэль спокойно сидел на пассажирском месте. Его так и подмывало сказать парню, чтобы успокоился, но он решил все же позволить ему получить удовольствие от происходящего. Предшествующие поручения Моше состояли в том, чтобы заполнять кладовки конспиративных квартир и убирать после того, как агенты покинут город. Полуночная встреча на исхлестанном дождем итальянском пляже станет величайшим событием в том, что он делал для Службы.
– Вот опять! – воскликнул bodel. – Две короткие вспышки…
– …и вслед за ними – долгая. Я это уже слышал. – Габриэль похлопал парня по спине. – Извини, что эти два дня тянулись так долго. И спасибо, что довез. Будь осторожен на обратном пути и измени…
– …место пересечения границы, – сказал Моше. – Я это слышал от вас уже четыре раза.
Габриэль вылез из фургона и перешел через стоянку для машин возле пляжа, затем перелез через невысокую каменную стену и пошел по песку к краю воды. Он остановился там, глядя, как волны накатывают на его туфли, а к берегу приближается лодка. Через минуту он уже сидел на носу, спиной к Иакову, устремив взгляд на «Верность».
– Не следовало тебе приезжать сюда, – крикнул Иаков, перекрывая гудение мотора.
– Если бы я остался в Марселе, я никогда бы не вытащил Лию.
– Неизвестно. Возможно, Халед разыграл бы все иначе.
Габриэль повернул голову.
– Ты прав, Иаков. Он, безусловно, разыграл бы все иначе. Для начала он убил бы Лию и бросил ее тело где-нибудь на дороге на юге Англии. Затем он послал бы своих трех шахидов на Гар-де-Лион и превратил бы вокзал в руины.
Иаков притормозил.
– Это была глупейшая затея, какую я когда-либо видел, – сказал он и примирительно добавил: – И наихрабрейшая. Когда мы вернемся на бульвар Царя Саула, им следует дать вам медаль.
– Я попал в расставленную Халедом ловушку. А офицерам, попавшим в ловушку, медалей не дают. Их оставляют в пустыне на съедение стервятникам и скорпионам.
Иаков подвел лодку к боку «Верности». Габриэль вылез на площадку для пловцов и поднялся по лесенке на палубу. Там его ждала Дина. Она была в толстом свитере, ветер трепал ее черные волосы. Она бросилась к Габриэлю и обвила руками его шею.
– Ее голос, – произнес Габриэль. – Я хочу услышать звук ее голоса.
Дина вложила диск в машину и нажала на кнопку «Воспроизведение».
«Что вы с ней сделали? Где она?»
«Она у нас, но я не знаю, где она».
«Где она? Отвечай же! И не говори со мной по-французски. Говори со мной на своем языке. Говори по-арабски».
«Я говорю тебе правду».
«Значит, ты умеешь говорить по-арабски. Где же она? Отвечай, или тебе конец».
«Если ты убьешь меня, то уничтожишь себя… и свою жену. Я – твоя единственная надежда».
Габриэль нажал на кнопку «Стоп», затем на «Перемотку», затем на «Воспроизведение».
«Если ты убьешь меня, то уничтожишь себя… и свою жену. Я – твоя единственная надежда».
Стоп. Перемотка. Воспроизведение.
«Я – твоя единственная надежда».
Стоп.
Он посмотрел на Дину.
– Ты провела это через базу данных?
Она кивнула.
– В наших файлах такого голоса нет.
– Не важно, – сказал Габриэль. – У меня есть кое-что получше ее голоса.
– Что же это?
– Ее рассказ о себе.
И он рассказал Дине, как та женщина на последних милях перед Парижем выложила ему свою историю, полную горя и утрат. Что семья ее была из Сумайрийи в Западной Галилее; что их выгнали оттуда при проведении «Операции Бен-Ами» и заставили эмигрировать в Ливан.
– Сумайрийя? Это совсем маленькое местечко, так? Тысяча жителей.
– Восемьсот, судя по рассказу женщины. А она, казалось, знала свою историю.
– Не все обитатели Сумайрийи послушались и бежали оттуда, – сказала Дина. – Некоторые остались.
– А кое-кто сумел пересечь границу и вернуться, прежде чем ее закрыли. Если дед этой женщины был действительно старейшиной деревни, кто-то должен его помнить.
– Но даже если мы сумеем узнать имя женщины, какой от этого прок? Она мертва. Как она может помочь нам найти Халеда?
– Она была влюблена в него.
– Она это вам сказала?
– Я просто знаю.
– Какой же вы проницательный. Что еще вам известно об этой женщине?
– Я помню, как она выглядела, – сказал он. – Я доподлинно помню, как она выглядела.
Блокнот нелинованной бумаги она нашла на мосту; два обычных черных карандаша – в мусорном ящике. Габриэль устроился на диване и принялся за работу при свете галогеновой лампы для чтения. Дина попыталась заглянуть ему через плечо, но он строго посмотрел на нее и отослал на овеваемую ветром палубу дожидаться, пока он закончит. Она встала у поручней и стала смотреть, как исчезают огни итальянского берега на горизонте. Десять минут спустя она вернулась в салон и обнаружила, что Габриэль спит на диване. Портрет мертвой женщины лежал рядом. Дина погасила лампу и не стала его будить.
На третьи сутки, днем, у надветренной стороны «Верности» появился израильский фрегат. А через два часа Габриэль, Иаков и Дина уже садились на вертолетной площадке воздушной базы к северу от Тель-Авива. Представители Службы встречали их. Они стояли кружком и явно чувствовали себя скованно, как посторонние на похоронах. Льва среди них не было, впрочем, Лев никогда не потрудился бы совершить нечто столь заурядное, как отправиться встречать агентов, возвращающихся с опасного задания. Габриэль, выходя из вертолета, с облегчением увидел, как в ворота въехал бронированный «пежо» и помчался к ним на большой скорости. Не произнеся ни слова, он отделился от остальных и пошел к машине.
– Куда вы, Аллон? – крикнул один из людей Льва.
– Домой.
– Босс хочет немедленно вас видеть.
– В таком случае он мог бы отменить одну-две встречи и приехать сюда, чтобы лично встретить нас. Скажи Льву, что завтра утром я постараюсь обменяться с ним рукопожатием. А пока мне надо парочку вещей передвинуть. Скажи ему это.
Задняя дверца «пежо» распахнулась, и Габриэль залез в машину. Шамрон молча смотрел на него. Он заметно постарел за время отсутствия Габриэля. Он поднес огонек к очередной сигарете рукой, которая дрожала больше обычного. Машина рванула с места, и он положил Габриэлю на колени газету «Монд». Габриэль опустил глаза и увидел две свои фотографии: одна – на Гар-де-Лион за несколько минут до взрыва и другая – в ночном клубе Мими Феррере в Каире, где он сидел за столиком с тремя шахидами.
– Все это наводит на разные мысли, – сказал Шамрон, – и потому в итоге более опасно. Намек на то, что ты каким-то образом причастен к организации взрыва железнодорожного вокзала.
– И какие же у меня могли быть для этого причины?
– Дискредитировать палестинцев, конечно. Халед нанес удар что надо. Сумел взорвать бомбу на Гар-де-Лион и обвинить нас в этом.
Габриэль прочел первые два-три абзаца статьи.
– У него явно есть друзья в высших сферах – для начала в египетской и французской разведках. Из «Мукабарата» за мной следили с той минуты, как я ступил на землю Каира. Это они сфотографировали меня в ночном клубе, а после взрыва послали эту фотографию французам. Но организовал все Халед.
– К сожалению, на этом дело не кончается. Дэвид Киннелл был найден мертвым на своей каирской квартире вчера утром. Вполне возможно, что нас и в этом обвинят.
Габриэль вернул газету Шамрону, и тот положил ее обратно в дипломат.
– Выпад осадков уже начался. Министр иностранных дел должен был на будущей неделе посетить Париж, но приглашение отозвано. Поговаривают о временном разрыве отношений и высылке дипломатов. Нам надо обелить себя, чтобы избежать серьезного разрыва отношений с Францией и остальным Европейским Сообществом. Я полагаю, что со временем мы сумеем возместить понесенный ущерб, но лишь до некоторой степени. Ведь большинство французов до сих пор считают, что это мы послали те самолеты на Всемирный торговый центр. Как же нам их убедить, что мы не имеем никакого отношения к взрыву на Гар-де-Лион?
– Но вы же предупреждали их до взрыва.
– Верно, но конспираторы увидят в этом лишь еще одно доказательство нашей вины. Откуда мы могли знать, что бомба взорвется в семь часов, если не имели никакого отношения к заговору? Нам придется в какой-то момент раскрыть наши карты, а значит, и тебя.
– Меня?
– Французы захотят поговорить с тобой.
– Скажите им, что я буду во Дворце правосудия в понедельник утром. Попросите их зарезервировать мне номер в отеле «Крийон». Мне никогда не удавалось получить хороший номер в «Крийоне».
Шамрон рассмеялся.
– Я уберегу тебя от французов, а вот Лев – другое дело.
– Смертный приговор, вынесенный комиссией?
Шамрон кивнул.
– Расследование начнется завтра. Ты – первый свидетель. Считай, что твои показания займут несколько дней, и это будет чрезвычайно неприятно.
– У меня есть кое-что поважнее присутствия на комиссии Льва.
– А именно?
– Найти Халеда.
– И как же ты намерен это сделать?
Габриэль рассказал Шамрону про девушку из Сумайрийи.
– Кто еще знает об этом?
– Только Дина.
– Иди втихую по этому пути, – сказал Шамрон, – и, ради Бога, не оставляй следов.
– К этому причастен Арафат. Он подослал к нам Махмуда Арвиша, а потом убил его, чтобы замести следы. А теперь он получит дарованные общественностью награды за наше мнимое участие в заговоре по поводу вокзала Гар-де-Лион.
– Он уже их получает, – сказал Шамрон. – Представители средств информации всего мира толпятся у «Мукаты» в ожидании интервью. Мы сейчас не в том положении, чтобы указать на него.
– Значит, мы не делаем ничего и каждое восемнадцатое апреля, затаив дыхание, ждем, когда взорвут очередное посольство или синагогу? – Габриэль покачал головой. – Нет, Ари, я намерен найти его.
– Постарайся не думать об этом сейчас. – И Шамрон по-отечески похлопал его по плечу. – Отдохни. Навести Лию. Потом проведи какое-то время с Кьярой.
– Да, – сказал Габриэль, – провести вечер без осложнений пойдет мне на пользу.
Иерусалим
Шамрон отвез Габриэля на гору Херцль. Начинало темнеть, когда Габриэль шел по обсаженной деревьями дороге ко входу в больницу. В вестибюле его ждал новый доктор Лии. Он был толстенький, в очках, с длинной, как у раввина, бородой и неизменно приятными манерами. Он представился – Мордехай Бар-Цви, затем взял Габриэля за локоть и повел по коридору, выложенному прохладным иерусалимским камнем. Своими жестами и интонацией он дал понять Габриэлю, что знает многое из весьма необычной истории болезни пациентки.
– Должен сказать, она выбралась поразительно хорошо.
– Она разговаривает?
– Немного.
– А она понимает, где находится?
– Иногда. Одно могу сказать несомненно: она очень хочет видеть вас. – Доктор взглянул на Габриэля поверх грязных стекол очков. – Вы, похоже, удивлены.
– Она тринадцать лет не разговаривала со мной.
Доктор пожал плечами:
– Сомневаюсь, чтобы это повторилось.
Они подошли к двери. Доктор постучал и впустил Габриэля. Лия сидела в кресле у окна. Она обернулась, когда Габриэль вошел в комнату, и улыбнулась. Он поцеловал ее в щеку и сел на край кровати. Лии с минуту молча смотрела на него, потом отвернулась и снова стала смотреть в окно. Так, точно его тут и не было.
Врач извинился и, выйдя, закрыл за собой дверь. Габриэль сидел с ней, радуясь тому, что ничего не надо говорить, а за окном сосны постепенно исчезали в сгущавшейся тьме. Габриэль просидел так целый час, пока не появилась медсестра и не сказала, что Лие пора спать. Габриэль встал, и Лия повернула голову.
– Куда ты?
– Сказали, что тебе надо отдохнуть.
– Я ведь только этим и занимаюсь.
Габриэль поцеловал ее в губы.
– Еще раз… – И умолкла. – Ты снова придешь ко мне завтра?
– И на следующий день.
Она отвернулась и стала смотреть в окно.
На горе Херцль не было такси, поэтому он сел в автобус, переполненный людьми, едущими с работы. Все сидячие места были заняты; он стоял в центре и чувствовал, как сорок пар глаз впились в него. На Яффа-роуд он вышел и стал ждать на остановке автобус, идущий на восток. Затем решил не делать этого – после одной поездки он остался жив, другая может оказаться гибельной, поэтому он пошел пешком, подгоняемый ночным ветром. Он на секунду остановился у входа на рынок Макаде Иегуда, затем пошел дальше – на Наркисс-стрит. Кьяра, должно быть, услышала его шаги на лестнице, потому что ждала его на площадке у их квартиры. Ее красота – после изрезанного шрамами лица Лии – поражала еще больше. Когда Габриэль нагнулся, чтобы поцеловать ее, она подставила ему только щеку. От ее недавно вымытых волос пахло ванилью.
Она повернулась и вошла в квартиру. Габриэль последовал было за ней и остановился. Квартира выглядела совсем иначе: новая мебель, новые ковры и светильники, свежеокрашенные стены. Стол был накрыт, и на нем горели свечи. Они были совсем маленькие, и это указывало на то, что они горели уже какое-то время. Кьяра, проходя мимо стола, задула их.
– Как красиво, – сказал Габриэль.
– Я потрудилась, чтобы закончить все до твоего приезда. Я хочу, чтобы это был настоящий дом. Где ты был? – Она постаралась – не очень успешно – задать этот вопрос без конфронтации.
– Ты же это не серьезно, Кьяра?
– Твой вертолет сел три часа назад. И я знаю, что ты не был на бульваре Царя Саула, потому что от Льва звонили и спрашивали тебя. – Она помолчала. – Ты ездил к ней, да? Ты ездил повидать Лию.
– Конечно.
– А тебе не пришло в голову сначала приехать сюда и повидать меня?
– Она ведь в больнице. И не знает, где она находится. Она в смятении. Напугана.
– Видимо, у нас с Лией много общего.
– Не надо так, Кьяра.
– Как?
Он прошел по коридору к ним в спальню. Здесь тоже все было переделано. На ночном столике Габриэля лежали бумаги, которые, когда он их подпишет, разорвут его брак к Лией. Рядом с ними Кьяра положила ручку. Габриэль поднял глаза и увидел, что она стоит в дверях. Она смотрела на него, пытаясь понять по глазам, что он чувствует, – так детектив, подумал он, смотрит на представляющего интерес человека на месте преступления.
– Что с твоим лицом?
Габриэль рассказал, как его избивали.
– Болит? – Она не казалась очень озабоченной.
– Чуть-чуть. – Он сел на край кровати и стал стаскивать туфли. – Как много тебе известно?
– Шамрон сразу мне сказал, что разделаться не удалось. Он весь день держал меня в курсе. И когда я услышала, что ты в безопасности, это был счастливейший момент в моей жизни.
Габриэль отметил про себя, что Кьяра не упомянула про Лию.
– Как она?
– Лия?
Кьяра закрыла глаза и кивнула. Габриэль сообщил прогноз доктора Бар-Цви: Лия справилась поразительно хорошо. Он снял рубашку. Кьяра прикрыла рот рукой. Синяки после трех дней путешествия по морю стали темно-лиловыми и черными.
– На вид это хуже, чем на самом деле.
– Ты был у доктора?
– Нет еще.
– Раздевайся. Я приготовлю тебе горячую ванну. Хорошенько помокнешь – тебе станет лучше.
И она вышла из комнаты. Через несколько секунд он услышал плеск воды по эмали. Он разделся и прошел в ванную. Кьяра снова осмотрела его ушибы, затем взъерошила его волосы и посмотрела на корни.
– Они достаточно длинные – надо подстричь. Я не хочу сегодня ночью заниматься любовью с седым мужчиной.
– Так подстриги их.
Он сел на край ванны. Кьяра стала стричь его, напевая, как всегда, одну из этих дурацких поп-песенок, которые она так любила. Габриэль, нагнув голову, смотрел на то, как последние посеребренные остатки волос герра Клемпа полетели на пол. Он вспоминал Каир и то, как его провели, и в нем снова закипела ярость.
– Вот теперь ты опять выглядишь сам собой. Черноволосый, с сединой на висках. Как это Шамрон говорил про твои виски?
– Он называл их следами пепла, – сказал Габриэль. «Следы пепла на властителе огня».
Кьяра проверила температуру воды в ванне. Габриэль снял полотенце с талии и соскользнул в воду. Она была слишком горячая – Кьяра всегда делала ее слишком горячей, – но после двух-трех секунд боль из тела ушла. Кьяра какое-то время посидела с ним. Она рассказала про квартиру и про вечер, проведенный с Гилой Шамрон, – обо всем, кроме Франции. Затем она прошла в спальню и разделась. При этом она тихонько напевала. Кьяра всегда напевала, раздеваясь.
От ее поцелуев, обычно таких нежных, у него заболели губы. Она так лихорадочно любила его, словно пыталась изгнать из его крови яд Лии, а пальцы ее оставили новые царапины на его плечах.
– Я думала, что ты умер, – сказала она. – Я думала, что никогда больше не увижу тебя.
– Я и был мертвецом, – сказал Габриэль. – Долгое время был мертвецом.
Стены их спальни в Венеции были увешаны картинами. В отсутствие Габриэля Кьяра перевесила их сюда. Некоторые из картин были нарисованы дедом Габриэля, известным немецким экспрессионистом Виктором Фрэнкелем. Нацисты в 1936 году объявили его работы «дегенеративными». Обнищавший, лишенный возможности писать или хотя бы преподавать, он был в 1942 году депортирован в Аушвиц и по прибытии туда отправлен в газовую камеру вместе с женой. Мать Габриэля Ирен была депортирована вместе с ними, но Менгеле послал ее на работы, и она выживала в женском лагере Биркенау, пока его не эвакуировали перед наступлением русских. Некоторые ее работы висели тут, в личной галерее Габриэля. Под впечатлением воспоминаний о виденном в Биркенау она создала такие картины, какие по своей напряженности не уступали даже полотнам ее знаменитого отца. В Израиле она носила имя Аллон, что означает на иврите «дуб», но свои полотна всегда подписывала «Фрэнкель» в память об отце. Только теперь Габриэль мог смотреть на ее картины как таковые, а не видеть перед собой сломленную женщину, создавшую их.
Одна работа была без подписи – портрет молодого человека в стиле Эгона Шиле. Художником была Лия, а натурой – Габриэль. Она написала его вскоре после того, как он вернулся в Израиль с кровью шести палестинских террористов на руках, и это был единственный раз, когда он согласился ей позировать. Этот портрет никогда ему не нравился, так как он был изображен таким, каким видела его Лия, – молодой человек, весь во власти пережитого, преждевременно состарившийся под грузом тени смерти. Кьяра же считала, что это – автопортрет.
Она включила свет над кроватью и посмотрела на бумаги, лежавшие на ночном столике. Этот ее взгляд был демонстрацией – она знала, что Габриэль не подписал их.
– Я подпишу их утром, – сказал он.
Она подала ему ручку.
– Подпиши сейчас.
Габриэль выключил свет.
– Сейчас я хочу заняться кое-чем другим.
Кьяра впустила его в себя и проплакала в течение всего акта.
– Ты никогда их не подпишешь, да?
Габриэль попытался поцелуем заставить ее умолкнуть.
– Ты лжешь мне, – сказала она. – И используешь свое тело в качестве орудия обмана.
Иерусалим
Его дни быстро обрели свой уклад. Он рано просыпался утром и сидел в заново обставленной Кьярой кухне за кофе и газетами. Статьи о выходке Халеда удручали его. «Хааретц» окрестила происшедшее «провалом», а Служба признала свой проигрыш, чтобы имя Габриэля не попало в печать. В Париже французская пресса осаждала правительство и израильского посла, требуя объяснить таинственные фотографии, появившиеся в «Монде». Министр иностранных дел Франции, иссохший бывший поэт, подлил масла в огонь, выразив уверенность в том, «что в холокосте на Гар-де-Лион действительно присутствовала рука Израиля». На следующий день Габриэль с тяжелым сердцем прочел, что на рю де Розье была разгромлена кошерная пиццерия. Затем группа французских мальчишек напала на девочку, шедшую домой из школы, и вырезала на ее щеке свастику.
Кьяра обычно просыпалась через час после Габриэля. Она читала о событиях во Франции скорее с беспокойством, чем с огорчением. Каждый день она звонила своей матери в Венецию, чтобы удостовериться, что ее родные в порядке.
В восемь утра Габриэль покидал Иерусалим и ехал по Бабаль-Вад на бульвар Царя Саула. Заседания проходили в конференц-зале на верхнем этаже, так что Льву не приходилось далеко ходить, когда ему хотелось заглянуть и посмотреть, чем они занимаются. Габриэль был, конечно, звездным свидетелем. Его поведение с момента, когда он вернулся в лоно служебной дисциплины, и до его побега с Гар-де-Лион было рассмотрено до мельчайших подробностей. Несмотря на страшные предсказания Шамрона, никакого кровопускания не было. Результат подобного рода расследований был обычно предопределен, и Габриэль с самого начала понял, что из него не собираются делать козла отпущения. Здесь была допущена коллективная ошибка – это почувствовалось в самом тоне допросов членов комиссии, – простительное прегрешение, совершенное аппаратом разведки, чтобы избежать еще одной катастрофической потери жизней. Тем не менее вопросы порой звучали целенаправленно. У Габриэля не было подозрений относительно мотивации поведения Махмуда Арвиша? Или лояльности Дэвида Киннелла? События приняли бы другой оборот, если бы он послушался своих коллег в Марселе и вернулся, вместо того чтобы поехать с той женщиной? По крайней мере, тогда план Халеда уничтожить доверие к Службе провалился бы.
– Вы правы, – сказал Габриэль, – и моя жена была бы мертва, и погибло бы гораздо больше невинных людей.
Остальные – по одному – тоже предстали перед комиссией: сначала Иосси и Римона, затем Иаков и последней – Дина, чьи открытия в первую очередь подстегнули расследование деятельности Халеда. Габриэлю больно было видеть, как их – одного за другим – вытаскивают на допрос. Его карьере пришел конец, а что же до остальных, то «История с Халедом», как это стали называть, поставит нестираемое черное пятно в их биографиях.
В конце дня, когда комиссия расходилась, Габриэль ехал на гору Херцль провести время с Лией. Иногда они сидели в ее комнате, а иногда, если было еще светло, он сажал ее в инвалидное кресло и медленно возил вокруг. Она всегда замечала его присутствие и обычно говорила ему несколько слов. Галлюцинации, связанные с поездкой в Вену, стали менее заметными, хотя Габриэль никогда не был уверен, о чем именно она думает.
– Где похоронен Дани? – спросила она однажды, когда они сидели под развесистой сосной.
– На Оливковой горе.
– Ты когда-нибудь свозишь меня туда?
– Если разрешит твой доктор.
Однажды Кьяра поехала с ним в больницу. Когда они вышли, она села в вестибюле и сказала Габриэлю, чтобы он не спешил.
– Ты не хочешь с ней познакомиться?
Кьяра никогда не видела Лии.
– Нет, – сказала она, – я считаю, будет лучше, если я подожду тут. Не для меня, а для нее.
– Она ничего не поймет.
– Поймет, Габриэль. Женщина всегда знает, когда мужчина влюблен в другую.
Они больше не ссорились из-за Лии. Их битва с этого момента стала черной операцией, засекреченным делом, которое протекало в атмосфере долгих молчаний и высказываний, окрашенных двойным смыслом. Кьяра никогда не ложилась в постель, не проверив, подписаны ли бумаги. Ее любовь была полна конфронтации, как и ее молчание. «Мое тело ничем не запятнано, – казалось, говорила она Габриэлю. – Я действительно существую, а Лия – лишь в воспоминаниях».
Квартира стала их душить, и они все чаще ели не дома. В иные вечера они шли на Бен-Иегуда-стрит или в «Мону», модный ресторан, помещавшийся в погребе на старом кампусе Безалельской академии искусства. Как-то вечером они поехали по автостраде номер 1 в Абу-Гош, одну из единственных арабских деревень на этой дороге, выживших после эвакуации по плану Дале. Они ели гумус и жареного ягненка в открытом ресторане на деревенской площади и на какой-то миг сумели представить себе, как все могло бы быть, если бы дед Халеда не превратил эту дорогу в зону убийства. Кьяра в память об этой поездке купила Габриэлю дорогой серебряный браслет у деревенского мастера. На следующий вечер она купила ему на улице Короля Георга серебряные часы к браслету. «Памятки, – назвала она их. – Мелочи, чтобы помнил обо мне».
Когда они в тот вечер вернулись домой, на автоответчике было сообщение. Габриэль нажал на кнопку «Воспроизведение» и услышал голос Дины Сарид, сообщившей ему, что она нашла человека, который был в Сумайрийе в ту ночь, когда она пала.
На следующий день, когда комиссия разошлась, Габриэль поехал на Шейнкин-стрит и забрал Дину и Иакова из кафе на улице. Они отправились на север в пыльном красноватом свете по идущему вдоль берега шоссе, мимо Нетаньи. Через несколько миль после Казарии перед ними встала гора Кармель. Они объехали залив Хайфы и направились в Акко. Габриэль, продолжая путь на север – к Нахарийе, вспомнил об «Операции Бен-Ами», когда колонна «Хаганы» ехала ночью по этой дороге, получив приказ уничтожить арабские деревни в Западной Галилее. Тут он увидел странное коническое сооружение, сверкавшее белизной над зеленым покровом апельсиновой рощи. Габриэль знал, что это необычное здание создано в память о детях Яд-Лайеледа, это музей в память о холокосте в кибуце Лохамей-Хагетаот. Это поселение было основано после войны людьми, пережившими восстание в Варшавском гетто. Рядом с кибуцем, едва видимые в высокой, дико разросшейся траве, были развалины Сумайрийи.
Габриэль свернул на проселочную дорогу и поехал в глубь страны. Когда они въехали в аль-Макр, затем начало быстро темнеть. Габриэль остановился на главной улице, не выключая мотора, вошел в кофейню и спросил у хозяина, как проехать к дому Хамзы аль-Самара. Последовала минута молчания, пока араб холодно рассматривал Габриэля с противоположной стороны стойки. Он явно решил, что этот еврей является офицером ШАБАКа, и Габриэль не попытался исправить это впечатление. Араб вывел Габриэля назад на улицу и целой серией жестов указал ему, куда ехать.
Дом был самым большим в деревне. Казалось, несколько поколений аль-Самара жили тут, судя по тому, сколько маленьких детей играло на небольшом пыльном дворе. В центре его сидел старик. На нем были серая галабия и белая кафия, и он курил кальян. Габриэль и Иаков остановились у входа во двор и ждали разрешения войти. Дина осталась в машине – Габриэль знал, что старик никогда не станет говорить откровенно в присутствии еврейки с непокрытой головой.
Аль-Самара поднял глаза и взмахом руки поманил их. Он произнес несколько слов, обращаясь к старшему из детей, и через минуту появилось два стула. Затем пришла женщина – по-видимому, дочь – и принесла три стакана чая. Все это произошло еще прежде, чем Габриэль объяснил ему цель своего визита. Какое-то время они сидели в молчании, прихлебывая чай и слушая стрекот цикад в окрестных полях. На двор забрела коза и тихо боднула Габриэля в щиколотку. Босой мальчишка в халате отогнал животное. Время, казалось, остановилось. Если бы в доме не зажегся электрический свет, а на крыше не было сателлитного блюдца, Габриэль легко мог бы счесть, что Палестиной все еще правит Константинополь.
– Я в чем-то провинился? – спросил по-арабски старик. Это прежде всего приходило в голову многим арабам, если двое крепких мужчин из правительственных кругов неожиданно появлялись у их двери.
– Нет, – сказал Габриэль, – мы просто хотим с вами поговорить.
– О чем?
Старик, услышав ответ Габриэля, задумчиво затянулся своей трубкой. У него были серые, гипнотизирующие глаза и аккуратно подстриженные усы. Ноги в сандалиях выглядели так, будто никогда не знали пемзы.
– Откуда ты? – спросил он.
– Из долины Джезреель, – ответил Габриэль.
Аль-Сарама медленно кивнул.
– А раньше где находился?
– Мои родители приехали из Германии.
Серые глаза с Габриэля переместились на Иакова.
– А ты?
– Хадера.
– А раньше?
– Россия.
– Немцы и русские, – покачивая головой, произнес аль-Самара. – Если бы не немцы и русские, я бы все еще жил в Сумайрийе, а не здесь, в аль-Макре.
– Вы были там в ту ночь, когда пала деревня?
– Не совсем. Я шел по полю недалеко от деревни. – Он помолчал и доверительно добавил: – С девушкой.
– А когда начался налет?
– Мы спрятались в поле и видели, как наши семьи уходили на север, к Ливану. Мы видели, как саперы-евреи динамитом взрывали наши дома. Мы пробыли в полях весь следующий день. А когда снова стемнело, мы пошли сюда, в аль-Макр. Вся моя семья – отец и мать, братья и сестры – все остались в Ливане.
– А девушка, с которой вы были в ту ночь?
– Она стала моей женой. – Еще одна затяжка кальяном. – Я тоже беженец – только внутренний беженец. У меня все еще есть право на землю отца в Сумайрийе, но я не могу туда вернуться. Евреи конфисковали ее и не потрудились компенсировать мои потери. Подумай только: кибуц, построенный выжившими в холокосте на развалинах арабской деревни.
Габриэль окинул взглядом большой дом.
– Вы ведь неплохо устроились.
– Куда лучше тех, кто эмигрировал. Мы все могли бы так жить, если б не было войны. Я не виню тебя в моих потерях. Я виню арабских руководителей. Если бы Хадж-Амин и другие согласились на раздел, Западная Галилея была бы частью Палестины. Но они выбрали войну, а когда ее проиграли, стали кричать, что арабы – жертвы. Точно так же поступил и Арафат в Кэмп-Дэвиде, да? Он отвернулся от новой возможности раздела. Он начал новую войну, а когда евреи ответили ударом, закричал, что он – жертва. И когда только мы чему-нибудь научимся?
Коза вернулась. На этот раз аль-Самара ударил ее по носу концом своего кальяна.
– Вы, конечно, проделали весь этот путь не за тем, чтобы услышать рассказ старца.
– Я ищу семью из вашей деревни, но я не знаю их имени.
– Мы все знали друг друга, – сказал аль-Самара. – Если бы мы с тобой пошли сейчас на развалины Сумайрийи, я мог бы показать тебе мой дом… и мог бы показать дом моего друга и дома моих двоюродных братьев. Расскажи мне что-нибудь про эту семью, и я скажу тебе, как их звали.
Габриэль пересказал старику то, что рассказывала ему та женщина, когда они подъезжали к Парижу: что ее дед был старейшиной деревни – важным человеком, что у него было сорок дунамов земли и большое стадо коз. Был у него по крайней мере один сын. После падения Сумайрийи они пошли на север, в Айн аль-Хильве в Ливане. Аль-Самара внимательно слушал Габриэля, но был, казалось, озадачен. Он что-то крикнул через плечо в дом. Оттуда вышла женщина, такая же пожилая, как он, с головой, покрытой шарфом. Она что-то сказала аль-Самаре, тщательно избегая встречаться взглядом с Габриэлем и Иаковом.
– Ты уверен, что у него было сорок дунамов? – спросил старик. – Не двадцать, не тридцать, а сорок?
– Так мне сказали.
Старик задумчиво затянулся кальяном.
– Ты прав, – сказал он. – Эта семья поселилась в Ливане, в Айн аль-Хильве. Во время ливанской гражданской войны худо им стало. Мальчики стали бойцами. Все они погибли, как я слышал.
– И вы знаете их фамилию?
– Их звали аль-Тамари. Если встретишь кого-нибудь из них, пожалуйста, передай от меня привет. Скажи им, что я бывал в их доме. Но не говори про мою виллу в аль-Макре. Это только разобьет им сердце.
Тель-Авив
– Айн аль-Хильве? Ты что, не в своем уме?
Было раннее утро следующего дня. Лев сидел за своим пустым стеклянным столом, держа кофейную чашечку между блюдцем и губами. Габриэль умудрился проникнуть в Контору, пока секретарша Льва была в дамской комнате. Когда Габриэль уйдет, девушка дорого заплатит за такой недосмотр по части безопасности.
– Айн аль-Хильве находится в запретной зоне и точка, конец дискуссии. Там сейчас хуже, чем было в восемьдесят втором. Там окопалось с полдюжины исламистских террористических организаций. Это не место для слабонервных… или для агента, чья фотография была распечатана во всей французской прессе.
– Но кому-то следует туда поехать.
– Ты ведь даже не уверен, что старик все еще жив.
Габриэль насупился, затем без приглашения сел в одно из гладких кожаных кресел у стола Льва.
– Но если он жив, он может сказать нам, куда поехала его дочь после лагеря.
– Может сказать, – согласился Лев, – а может и не знать ничего. Халед наверняка сказал девице не говорить правды семье из соображений безопасности. Судя по тому, что нам действительно известно, вся история насчет Сумайрайи может быть ложью.
– У нее не было оснований лгать мне, – сказал Габриэль. – Она считала, что будет убита.
Лев долгое время задумчиво смотрел на свой кофе.
– В Бейруте есть человек, который, возможно, сумеет нам в этом деле помочь. Его зовут Набиль Азури.
– Кто он?
– Он ливанец и палестинец. Занимается понемногу всем. Работает на несколько западных новостных компаний. Владеет ночным клубом. Немного занимается продажей оружия, известно, что время от времени переправляет морем гашиш. Ну и конечно, работает на нас.
– Похоже, настоящий столп своего сообщества.
– Дерьмо, – сказал Лев. – Ливанец до мозга костей. Настоящий ливанец. Но как раз такой человек, какой нам нужен для отправки в Айн аль-Хильве и для разговора с отцом той женщины.
– А чего ради он работает на нас?
– Ради денег, конечно. Набиль любит деньги.
– Как мы с ним общаемся?
– Мы оставляем сообщение на телефоне его ночного клуба в Бейруте и авиабилет у консьержа отеля «Комодор». Мы редко разговариваем с Набилем на его территории.
– Куда же он полетит?
– На Кипр, – сказал Лев. – Набиль любит также и Кипр.
Пройдет три дня, прежде чем Габриэль будет готов двинуться в путь. Отдел командировок позаботился обо всем. Ларнака – популярное место поездок израильских туристов, поэтому не было необходимости делать фальшивый иностранный паспорт. Правда, путешествовать под своим настоящим именем Габриэль не мог, поэтому Отдел командировок приготовил ему израильский паспорт на весьма обычное имя Майкла Нойманна. За день до отъезда Оперативный отдел разрешил ему посидеть час в безопасном читальном зале и посмотреть досье Набиля Азури. Когда он закончил чтение, ему дали конверт с десятью тысячами долларов и пожелали удачи. На следующее утро, в семь часов, он сел в аэропорту Бен-Гурион на самолет компании «Эль-Аль», чтобы совершить часовой перелет на Кипр. По прибытии он арендовал в аэропорту машину и проехал небольшое расстояние до прибрежного отеля «Палм-Бич». Там его ждало сообщение с бульвара Царя Саула. Набиль Азури приезжал в тот день. Остаток утра Габриэль провел в своем номере, затем вскоре после часа спустился в ресторан у бассейна на ленч. Азури уже сидел за столиком. В серебряном ведерке стояла выпитая ниже этикетки бутылка дорогого французского шампанского.
У Азури были черные кудрявые волосы с первыми прядками седины и густые усы. Сняв солнечные очки, Габриэль увидел перед собой пару больших сонных карих глаз. На левом запястье у Азури были непременные золотые часы; на правом – несколько золотых браслетов, которые зазвенели, когда он подносил бокал шампанского к губам. На нем были хлопчатобумажная кремовая рубашка и мятые после полета из Бейрута поплиновые брюки. Он поднес золотую зажигалку к американской сигарете и стал слушать предложение Габриэля.
– Айн аль-Хильве? Вы в своем уме?
Габриэль ожидал такую реакцию. Азури рассматривал свои отношения с израильской разведкой, словно это была часть его бизнеса. Он был торговцем на базаре и клиентом Службы. Торговаться о цене было неотъемлемой частью процесса. Ливанец пригнулся к столу и устремил на Габриэля сонный взгляд.
– Вы были там недавно? Это же как Дикий Запад в стиле Хомейни. Там все пошло к черту, после того как вы, ребята, ушли оттуда. Все мужчины в черном, благодарения Аллаху всемилостивому. У пришлых нет ни малейшего шанса. Пошли все к черту, Майк. Выпей шампанского и забудь об этом.
– Но вы же не пришлый, Набиль. Вы всех знаете, вы можете всюду пройти. Потому мы так щедро вам и платим.
– Денежки на чаевые, Майк, вот все, что я от вас получаю, – на сигареты, да шампанское, да немножко на девочек.
– Должно быть, у вас вкус на дорогих девочек, Набиль, потому что я видел ваши расходные ордера. Ваши отношения с моей фирмой принесли вам кругленькую сумму.
Азури поднял свой бокал, чествуя Габриэля.
– Мы хорошо поработали вместе, Майк. Я не стану это отрицать. И я хотел бы продолжать работать с вами. Поэтому пусть лучше кто-нибудь другой поедет для вас в Айн аль-Хильве. Это слишком сильное вливание для моей крови. Слишком опасное.
Азури поманил официанта и заказал еще бутылку шампанского. Отказ от предложенной работы не мог воспрепятствовать ему хорошо поесть за счет Службы. Габриэль бросил на стол конверт. Азури задумчиво посмотрел на него, но не сделал ни движения, чтобы взять его.
– Сколько тут, Майк?
– Две тысячи.
– Чем пахнут?
– Долларами.
– Так сколько предлагаете? Половину сейчас, половину по исполнении? Я просто тупой араб, но две тысячи и две тысячи – получается четыре тысячи, а я не поеду в Айн аль-Хильве за четыре тысячи долларов.
– Две тысячи – это всего лишь аванс.
– А сколько за представленную информацию?
– Еще пять.
Азури покачал головой:
– Нет, еще десять.
– Шесть.
Снова покачал головой:
– Девять.
– Семь.
– Восемь.
– Согласен, – сказал Габриэль. – Две тысячи аванса и еще восемь по получении информации. Не так плохо за работу в течение одного дня. Если будете хорошо себя вести, мы можем даже прибавить на бензин.
– О, за бензин, Майк, вы, конечно, заплатите. Мои расходы всегда отделены от гонорара. – Тут официант принес вторую бутылку шампанского. Когда он отошел, Азури спросил: – Так что же вы хотите узнать?
– Я хочу, чтобы вы кое-кого нашли.
– В этом лагере, Майк, сорок пять тысяч беженцев. Так что помогите мне немножко.
– Это старик по фамилии аль-Тамари.
– А его имя?
– Этого мы не знаем.
Азури глотнул вина.
– Фамилия не слишком распространенная. Большой проблемы быть не должно. Что еще вы можете сказать мне о нем?
– Он беженец из Западной Галилеи.
– Большинство оттуда. Из какой деревни?
Габриэль сказал, из какой.
– Семейные подробности?
– Двое его сыновей были убиты в восемьдесят втором.
– В лагере?
Габриэль кивнул.
– Они были из «Фатах». Кажется, жена его тоже была убита.
– Прекрасно. Продолжайте.
– У него была дочь. Она уехала в Европу. Я хочу знать все, что вы сумеете выяснить о ней. Где она училась? Что изучала? Где жила? С кем спала?
– Как зовут девушку?
– Я не знаю.
– А возраст?
– Я бы сказал, тридцать с небольшим. Прилично говорит по-французски.
– Почему вы ее ищете?
– Мы думаем, что она участвовала в атаке на Гар-де-Лион.
– Она еще жива?
Габриэль отрицательно покачал головой. Азури долго смотрел на берег.
– Значит, вы считаете, что, узнав прошлое этой женщины, вы доберетесь до большого босса? До мозга, затеявшего эту операцию?
– Нечто вроде этого, Набиль.
– Какую игру мне вести со стариком?
– Какую хотите, – сказал Габриэль. – Только добудьте для меня то, что мне нужно.
– Эта женщина, – сказал ливанец, – как она выглядела?
Габриэль протянул ему журнал, который он принес из своего номера. Азури раскрыл его и начал листать, пока не наткнулся на рисунок, сделанный Габриэлем на борту «Верности».
– Вот как она выглядела, – сказал Габриэль. – Она точно так выглядела.
Три дня он ничего не слышал от Набиля Азури. Габриэль мог думать, что ливанец сбежал с деньгами или был убит при попытке проникнуть в Айн аль-Хильве. А на четвертое утро зазвонил телефон. Звонил Азури из Бейрута. Он приедет к ленчу в отель «Палм-Бич». Габриэль положил трубку, спустился на берег и предпринял долгую пробежку до края воды. Его синяки начали бледнеть, и тело уже так не болело. После пробежки он вернулся в свой номер принять душ и переодеться. Когда он появился в ресторане у бассейна, Азури уже поглощал второй бокал шампанского.
– Мерзопакостнейшее место, Майк. Ад на земле.
– Я плачу вам десять тысяч долларов не за отчет о состоянии Айн аль-Хильве, – сказал Габриэль. – Это дело ООН. Вы нашли старика? Он еще жив?
– Я нашел его.
– И?..
– Девица уехала из Айн аль-Хильве в тысяча девятьсот девяностом. И больше туда не возвращалась.
– Ее имя?
– Феллах, – сказал Азури. – Феллах аль-Тамари.
– Куда она поехала?
– Судя по всему, она неглупа. Заработала стипендию ООН для обучения в Европе. Старик приказал ей взять стипендию и никогда не возвращаться в Ливан.
– А где она училась? – спросил Габриэль, хотя подозревал, что знает ответ.
– Во Франции, – сказал Азури. – Сначала в Париже, потом где-то на юге. Старик не был уверен. Судя по всему, они подолгу не контактировали.
– А я уверен, что контактировали.
– Не похоже, чтобы он винил свою дочь. Просто хотел для нее лучшей жизни в Европе. Не хотел, чтобы она погружалась в палестинскую трагедию, как он мне сказал.
– А она ни на минуту не забывала Айн аль-Хильве, – с отсутствующим видом произнес Габриэль. – Что она изучала?
– Она была археологом.
Габриэль вспомнил, как выглядели ногти на ее руках. У него тогда возникло впечатление, что она была горшечницей или работала руками на улице. Археолог, безусловно, мог иметь такие руки.
– Археологом? Вы уверены?
– Он на этот счет был безусловен.
– Еще что-нибудь?
– Угу, – сказал Азури. – Два года назад она прислала ему очень странное письмо. Она просила его уничтожить все письма и фотографии, которые за годы присылала ему из Европы. Старик не выполнил пожелания дочери. Ведь у него только и оставались от нее письма и фотографии. А через пару недель в комнате у него появился этакий грубый парень и сжег все это вместо него.
«Друг Халеда, – подумал Габриэль. – Халед пытался стереть ее прошлое».
– Какую же игру вы вели с ним?
– Вы получили информацию, какую хотели. Детали операции оставьте за мной, Майк.
– Вы показывали ему рисунок?
– Показывал. Он заплакал. Он не видел дочери пятнадцать лет.
Через час Габриэль выписался из отеля и поехал в аэропорт, где прождал до вечера самолета на Тель-Авив. На Наркисс-стрит он вернулся уже после полуночи. Кьяра спала. Она пошевелилась, когда он залез в постель, но не проснулась. А когда он прижался губами к ее голому плечу, прошептала что-то нечленораздельное и отодвинулась. Он взглянул на ночной столик. Бумаг там не было.
Тель-Мегиддо, Израиль
На другое утро Габриэль поехал на Армагеддон.
Он оставил свою «шкоду» на парковке для посетителей и пошел по дорожке под палящим солнцем вверх по холму. На минуту остановился посмотреть на долину Джезреель. Габриэль воспринимал долину как место своего рождения, но ученые, работавшие с Библией и приверженные предсказаниям о Конце Света, считали, что именно тут произойдет апокалиптическая конфронтация между силами добра и зла. Независимо от того, какая беда маячила впереди, Тель-Мегиддо видел уже немало пролитой крови. Он находился на перекрестке между Сирией, Египтом и Месопотамией и был тем местом, где за тысячелетия произошли десятки крупных битв. Ассирийцы, израильтяне, ханааниты, египтяне, греки, римляне и крестоносцы – все пролили кровь у этого холма. Наполеон одержал здесь победу над Оттоманской империей в 1799 году, а немногим больше века спустя генерал британской армии Алленби снова нанес им поражение.
Земля на вершине холма была изрезана траншеями и ямами. Свыше века Тель-Мегиддо становился то и дело местом археологических раскопок. Пока что исследователи обнаружили доказательство того, что находившийся на вершине город был раз двадцать пять разрушен и снова отстроен. В данный момент там шли раскопки. Из одной из траншей донеслась английская речь с американским акцентом. Габриэль подошел туда и заглянул вниз. Двое американских студентов – юноша и девушка – стояли, нагнувшись над чем-то в земле. «Кости», – подумал Габриэль, но не был в этом уверен.
– Я ищу профессора Лавона.
– Он сегодня утром работает на «К», – ответила ему девушка.
– Не понял.
– Траншеи раскопок расположены сеткой. Каждый участок имеет свою букву. Это помогает нам знать местонахождение каждого артефакта. Вы стоите рядом с «Ф». Видите надпись? А профессор Лавон работает на «К».
Габриэль прошел к выемке «К» и посмотрел вниз. В глубине ее, в двух метрах от поверхности земли, стоял согнувшись карлик в широкополой соломенной шляпе. Он скреб твердую подпочву маленьким ледорубом и был, казалось, всецело погружен в свою работу – впрочем, так было всегда.
– Нашли что-нибудь интересное, Эли?
Поскребывание прекратилось. Человек обернулся.
– Всего лишь несколько кусочков разбитых горшков, – сказал он. – А у вас как дела?
Габриэль протянул в траншею руку. Эли Лавон ухватился за нее и вылез на поверхность.
Они сели в тени, под синим навесом, и стали пить минеральную воду за складным столом. Габриэль, глядя на долину внизу, спросил Лавона, что он делает тут, в Тель-Мегиддо.
– Существует нынче популярная школа археологической мысли, именуемой библейским минимализмом. Минималисты, среди прочего, считают, что царь Соломон – фигура мифическая, нечто вроде еврейского короля Артура. Мы пытаемся доказать, что они не правы.
– А он существовал?
– Конечно, – сказал Лавон, – и построил город тут, в Мегиддо.
Лавон снял широкополую шляпу и стал сбивать ею серую пыль со своих брюк цвета хаки. Он, как всегда, казалось, носил на себе всю свою одежду – судя по подсчетам Габриэля, три рубашки и красный бумажный платок вокруг горла. Легкий бриз трепал его редкие нечесаные волосы. Он отбросил прядку со лба и внимательно посмотрел на Габриэля смышлеными карими глазами.
– Не слишком ли рано тебе торчать здесь в такую жару?
Последний раз Габриэль видел Лавона на больничной койке в Медицинском центре Хадассы.
– Я всего лишь доброволец. Работаю только два-три часа ранним утром. Мой доктор говорит – это хорошая терапия. – Лавон глотнул минеральной воды. – А кроме того, я считаю, что в этом месте учишься смирению.
– Каким же это образом?
– Люди сюда приходят и уходят, Габриэль. Очень давно наши предки недолго правили здесь. А сейчас мы снова тут правим. Но настанет день, когда и мы уйдем. Вопрос лишь в том, как долго на сей раз мы тут пробудем и что оставим после себя, чтобы такие, как я, люди могли это отрыть в будущем. Надеюсь, это будет нечто большее, чем отпечаток Разделительной Стены.
– Я еще не готов что-либо оставить, Эли.
– Полагаю, что да. Ты – мальчик занятой. Я читал о тебе в газетах. Для твоей работы не очень это хорошо – попадать в газеты.
– Ты ведь этим тоже занимался.
– Однажды, – сказал он, – и давно.
Лавон был многообещающим молодым археологом в сентябре 1972 году, когда Шамрон завербовал его в команду «Гнева Господня». Он был ayin – филер. Он следил за членами «Черного сентября» и изучал их привычки. Во многих отношениях его занятие было наиболее опасным, потому что он целыми днями находился на виду у террористов без всякого прикрытия. Эта работа привела к нервному расстройству и хроническим проблемам с кишечником.
– Насколько ты осведомлен о том, чем я занимаюсь, Эли?
– До меня дошли слухи, что ты вернулся в страну и это как-то связано со взрывом в Риме. Затем однажды вечером ко мне явился Шамрон и сказал, что ты гоняешься за одним юным сабри. Это правда? Неужели этот малыш Халед совершил то, что произошло в Риме?
– Он уже больше не малыш. Это он натворил то, что произошло в Риме и на Гар-де-Лион. А также в Буэнос-Айресе и Стамбуле до того.
– Меня это не удивляет. Терроризм – в жилах Халеда. Он впитал его с молоком матери. – Лавон покачал головой. – Знаешь, если бы я оберегал тебя во Франции, как это было в прошлом, ничего этого не случилось бы.
– По-видимому, это верно, Эли.
О мастерском поведении Лавона на улице ходили легенды. Шамрон всегда говорил, что Эли Лавон мог исчезнуть, пожимая вам руку. Раз в год он отправлялся в Академию учить секретам своего мастерства следующее поколение. Сыщики, которые были в Марселе, наверняка провели какое-то время, сидя у ног Лавона.
– Так что же привело тебя в Армагеддон?
Габриэль выложил на стол фотографию.
– Красивый черт, – сказал Лавон. – Кто это?
Габриэль положил на стол второй вариант фотографии.
На ней рядом с объектом сидел Ясир Арафат.
– Халед?
Габриэль кивнул.
– А какое это имеет ко мне отношение?
– Я думаю, что у вас с Халедом есть нечто общее.
– Что же?
Габриэль посмотрел вдаль, на раскопки.
Трое американских студентов присоединились к ним, ища тень под навесом. Лавон и Габриэль извинились и медленно пошли по периметру раскопок. Габриэль рассказал Лавону все, начиная с обнаруженного в Милане досье и кончая информацией, привезенной Набилем Азури из Айн аль-Хильве. Лавон слушал, не задавая вопросов, но Габриэль видел по умным карим глазам Лавона, что он уже устанавливает связь и ищет пути дальнейших разведок. Он ведь был не только мастером сыска. Подобно Габриэлю, Лавон был дитя выживших в холокосте. После операции «Гнев Господень» он обосновался в Вене и открыл маленькую контору расследований под названием «Рекламации за период войны и справки». Имея крошечный бюджет, он умудрился выследить миллионы долларов, украденных у евреев, и сыграл значительную роль в изъятии из швейцарских банков многомиллиардных сумм. Пять месяцев тому назад в конторе Лавона взорвалась бомба. Две помощницы Лавона были убиты; сам Лавон, тяжело раненный, несколько недель был в коме. Человек, заложивший бомбу, работал на Эриха Радека.
– Так ты думаешь, что Феллах аль-Тамари знала Халеда?
– Безусловно.
– Это как-то не вяжется с характером Халеда. Надо быть очень осторожным малым, чтобы столько лет оставаться в тени.
– Это верно, – сказал Габриэль, – но он знал, что Феллах погибнет при взрыве на Гар-де-Лион и его тайна будет сохранена. Она была влюблена в него, и он солгал ей.
– Я понимаю ход твоих рассуждений.
– Но главное доказательство того, что они знали друг друга, исходит от ее отца. Феллах велела отцу сжечь письма и фотографии, которые она посылала ему на протяжении многих лет. Это означает, что на них был Халед.
– Под своим именем?
Габриэль отрицательно покачал головой.
– Это представляло собой еще большую угрозу для него. Она, должно быть, называла его другим именем – его французским именем.
– Так ты думаешь, что Халед встретил девушку в обычных обстоятельствах и потом завербовал ее?
– Именно так он поступил бы, – сказал Габриэль. – Так же поступил бы и его отец.
– Он мог с ней познакомиться где угодно.
– Или они могли познакомиться где-нибудь вроде этого места.
– На раскопках?
– Она изучала археологию. Возможно, и Халед тоже. Или, может быть, он был, как ты, профессором.
– Или, может быть, она просто познакомилась с красавцем арабом в баре.
– Мы знаем ее имя, Эли. Мы знаем, что она была студенткой и изучала археологию. Если мы будем держаться Феллах, это приведет нас к Халеду. Я уверен.
– Так и держись этого направления.
– По вполне очевидным соображениям я не могу сейчас вернуться в Европу.
– Так почему не передать это в руки Службы, и пусть их сыщики поработают?
– Потому что после провала в Париже напасть на Халеда на европейской земле никто не захочет. К тому же я и есть Служба, и я передаю его тебе. Я хочу, Эли, чтобы ты нашел его. Тихонько. А на это у тебя есть особый дар. Ты знаешь, как делать подобные вещи, не поднимая шума.
– Это правда, но я поотстал на шаг-другой.
– Ты способен путешествовать?
– Если только речь не идет о насилии. Это уж твоя вотчина. Я – книгочей. А ты – еврей-боец.
Лавон выудил сигарету из кармана рубашки и закурил, оградив ее рукой от ветерка. Он с минуту смотрел на долину Джезреель, прежде чем произнести:
– Ты всегда им был, верно, Габриэль?
– Кем это?
– Евреем-бойцом. Ты любишь играть роль тонкого художника, но глубоко внутри ты больше похож на Шамрона, чем тебе кажется.
– Халед снова начнет убивать. Может, он подождет до апреля, а может, цель появится раньше – что-то такое, что позволит ему удовлетворить свою жажду еврейской крови.
– Может быть, ты тоже страдаешь подобной жаждой?
– Немного, – согласился Габриэль, – но сейчас дело не в мщении. Речь идет о справедливости. И о защите невинных людей. Найдешь его мне, Эли?
Лавон кивнул:
– Не волнуйся, Габриэль. Я найду его… прежде чем он сможет снова кого-то убить.
Они постояли молча, глядя вниз – на страну.
– Изгнали мы их, Эли?
– Ханаанитов?[31]
– Нет, Эли. Арабов.
– Мы, безусловно, не упрашивали их остаться, – сказал Лавон. – Возможно, так было легче.
Голубая машина медленно ехала по Наркисс-стрит. Габриэль узнал человека, сидевшего за рулем. Габриэль вошел в дом и быстро поднялся по лестнице. На площадке, возле полуоткрытой двери, стояли два чемодана. Кьяра сидела в гостиной в элегантном черном европейском костюме и в туфлях на высоком каблуке. На лице ее был макияж. Габриэль никогда прежде не видел Кьяры с макияжем.
– Куда это ты собралась?
– Ты прекрасно знаешь – мог бы и не спрашивать.
– На работу?
– Да, конечно, на работу.
– Как долго ты будешь отсутствовать?
Ее молчание подсказало ему, что она не вернется.
– Когда покончу с работой, вернусь в Венецию. – И добавила: – Заботиться о родных.
Он стоял и смотрел на нее. По щекам Кьяры потекли слезы, черные от туши. Они показались Габриэлю грязными потеками дождя на статуе. Кьяра смахнула их рукой и стала смотреть на почерневшие пальцы, злясь на свою неспособность справиться с чувствами. Потом выпрямилась и поморгала несколько раз.
– Ты разочаровался во мне, Габриэль.
– Из-за чего?
– Из-за того, что я заплакала. Ты ведь никогда не плачешь, верно?
– Больше не плачу.
Он сел с ней рядом и попытался взять ее руку. Она отдернула руку и стала бумажной салфеткой промокать макияж, затем открыла пудреницу и посмотрела на себя в зеркало.
– Я не могу в таком виде войти в самолет.
– Вот и отлично.
– Не строй иллюзий. Я все равно уеду. К тому же ведь ты хочешь этого. Ты никогда не прогонишь меня – для этого ты слишком приличный человек, но я знаю, что ты хочешь, чтобы я уехала. – Она захлопнула пудреницу. – Я не виню тебя. Как ни странно, я тебя еще больше люблю. Я хотела бы только, чтобы ты не говорил, что хочешь жениться на мне.
– А я и хотел.
– Хотел?
– Я действительно хочу жениться на тебе, Кьяра, – и помолчал, – но не могу. Я ведь женат на Лие.
– Лояльность, так, Габриэль? Верность долгу или своим обязательствам. Преданность. Верность.
– Я не могу оставить ее теперь – после того, что она пережила по милости Халеда.
– Через неделю она и не вспомнит об этом. – Кьяра, заметив, как покраснел Габриэль, взяла его руку. – Господи, извини. Пожалуйста, забудь, что я это сказала.
– Уже забыл.
– Ты глупо поступаешь, давая мне уйти. Никто никогда не будет любить тебя так, как я любила. – Она поднялась с места. – Но я уверена, что мы еще увидимся. Кто знает, может быть, я скоро буду работать на тебя.
– Что ты имеешь в виду?
– На Службе полно слухов.
– Как всегда. Не надо обращать внимание на слухи, Кьяра.
– Однажды до меня дошел слух, что ты никогда не бросишь Лию и не женишься на мне. Жаль, что я не обратила на это внимания.
Она перекинула сумку через плечо, потом нагнулась и поцеловала Габриэля в губы.
– Последний поцелуй, – прошептала она.
– По крайней мере разреши мне отвезти тебя в аэропорт.
– Нам меньше всего нужно политое слезами прощание в аэропорту. Помоги мне унести чемоданы.
Он снес вниз чемоданы и погрузил их в багажник машины. Кьяра забралась на заднее сиденье и, не взглянув на него, захлопнула дверцу. А Габриэль стоял в тени эвкалипта и смотрел, как отъезжала машина. Поднимаясь по лестнице в пустую квартиру, он осознал, что не попросил Кьяру остаться. Эли был прав. Так было легче.
Тибериас, Израиль
Через неделю после отъезда Кьяры Габриэль отправился в Тибериас на ужин к Шамронам. Там был Ионатан вместе с женой и тремя маленькими детьми. А также Римона с мужем. Они оба приехали прямо со службы и были еще в форме. Шамрон, окруженный семьей, выглядел таким счастливым, каким Габриэль не видел его многие годы. После ужина он повел Ионатана и Габриэля на террасу. В спокойной поверхности Галилейского моря отражалась яркая, на три четверти полная, луна. За морем чернели бесформенные Голанские Высоты. Шамрон любил сидеть на террасе, потому что она выходила на восток, где находились его враги. Он получал удовольствие от того, что имел возможность тихо посидеть и помолчать, пока Габриэль и Ионатан пессимистично обсуждали ситуацию. По прошествии некоторого времени Шамрон взглядом дал понять Ионатану, что ему надо поговорить с Габриэлем без свидетелей.
– Я понял, Абба, – сказал Ионатан, вставая. – Я вас оставляю.
– Он ведь полковник в израильских силах обороны, – сказал Габриэль, когда Ионатан ушел. – И не любит, когда с ним так обращаются.
– У Ионатана своя работа, а у нас – своя. – Шамрон ловко перевел разговор со своих личных проблем на проблемы Габриэля. – Как Лия?
– Я везу ее завтра на Оливковый холм, на могилу Дани.
– Я полагаю, ее доктор разрешил такой выезд?
– Он едет с нами вместе с половиной штата психиатрической больницы на горе Херцль.
Шамрон закурил сигарету.
– Кьяра давала о себе знать?
– Нет, и я не жду от нее ничего. Вам известно, где она?
Шамрон преднамеренно посмотрел на свои часы.
– Если операция развивается, как планировалось, Кьяра скорей всего попивает сейчас коньяк в гостинице для лыжников в Зерматте с неким швейцарским джентльменом сомнительного поведения. Этот джентльмен собирается отправить морем довольно большое количество оружия группе ливанских партизан, действующих отнюдь не в наших интересах. Мы хотим знать, когда это оружие уходит из порта и куда отправляется.
– Пожалуйста, скажите мне, что Оперативный отдел не использует мою бывшую невесту в качестве медовой приманки.
– Мне неизвестны детали операции – только ее главные цели. Что же до Кьяры, то она девушка с высоким представлением о морали. Уверен, она поведет себя жестко с нашим гельвецийским другом.
– Все равно мне это не нравится.
– Не волнуйся, – сказал Шамрон. – Скоро ты будешь решать, как нам ее использовать.
– Куда вы клоните?
– Премьер-министр намерен с тобой поговорить. У него есть место, которое он хочет, чтобы ты занял.
– Быть Джавелином, мастером улова?
Шамрон откинул голову и расхохотался, а потом долго боролся с приступом кашля.
– Собственно, он хочет сделать тебя директором операций.
– Меня? Да к тому времени, когда комиссия Льва покончит со мной, мне еще повезет, если я получу место охранника в кафе на Бен-Иегуда-стрит.
– Ты выйдешь в полном порядке из этой передряги. Сейчас не время устраивать публичные порки. Пусть этим занимаются американцы. Если нам надо говорить кое-кому полуправду, если мы должны лгать такой стране, как Франция, которая не заинтересована в том, чтобы мы выжили, – пусть так и будет.
– «Обманывая, ты воюешь», – процитировал Габриэль лозунг Службы.
Шамрон кивнул и произнес:
– Аминь.
– Даже если я выйду из этой истории целым и невредимым, Лев никогда не даст мне командовать операциями.
– А его и не спросят. Срок службы Льва подходит к концу, а у него не так много друзей на бульваре Царя Саула или на Каплан-стрит. На второй танец его не пригласят.
– Так кто же будет следующим шефом?
– У нас с премьер-министром есть коротенький список. Ни один из этих людей не имеет отношения к Службе. Кого бы мы ни выбрали, ему нужен будет опытный человек в Оперативном отделе.
– Я знал, что дело к этому идет, – сказал Габриэль. – Я это понял, как только увидел вас в Венеции.
– Признаю, мои мотивы эгоистичны. Мой срок службы тоже подходит к концу. Так что если премьер-министр уйдет, уйду и я. И на этот раз возвращения из ссылки не будет. Ты нужен мне, Габриэль. Ты нужен мне, чтобы следить за моим творением.
– За Службой?
Шамрон покачал головой и обвел рукой землю.
– Я знаю, ты сможешь, – сказал Шамрон. – У тебя нет выбора. Твоя мать не без причины назвала тебя Габриэлем. Майкл – самый главный, а ты, Габриэль, – самый могучий. Это ты защищаешь Израиль от его обвинителей. Ты тот ангел, что вершит суд, – ты Властитель огня.
Габриэль молча смотрел на море.
– Есть кое-что, чем я прежде всего должен заняться.
– Эли найдет его, особенно имея твою подсказку. Ты блестяще провел тут детективную работу. Впрочем, у тебя ум всегда работал.
– Это все благодаря Феллах, – сказал Габриэль. – Она обрекла Халеда, рассказав мне о себе.
– Таковы палестинцы. Они зациклены на своих рассказах о потерях и эмиграции. От этого никуда не деться. – Шамрон согнулся, положив локти на колени. – Ты действительно хочешь сам превратить Халеда в мученика? Ведь и другие ребята могут сделать это за тебя.
– Я знаю, – сказал Габриэль, – но мне необходимо это сделать.
Шамрон тяжело вздохнул.
– Делай, раз тебе так надо, но это будет на сей раз твоим личным делом. Никаких команд, никакого выслеживания, ничего такого, что Халед может обернуть в свою пользу. Только ты и он.
– Так и должно быть.
Между ними воцарилась тишина. Они смотрели на огни рыболовецкого судна, медленно плывшего к Тибериасу.
– Мне кое о чем надо спросить вас, – сказал Габриэль.
– Ты хочешь поговорить со мной о «Тохнит-Дале», – сказал Шамрон. – О Бейт-Сайеде и Самайрийе.
– Откуда вы знаете?
– Ты долго блуждал по местам палестинской боли. Так что это вполне естественно.
Габриэль задал Шамрону тот же вопрос, какой неделю назад задавал Эли Лавону в Мегидцо: «Мы их выселим?»
– Конечно, – сказал Шамрон и поспешил добавить: – Из двух-трех мест, ввиду особых обстоятельств. И если спросишь меня, нам следовало их выселить с куда большей территории. Это было нашей ошибкой.
– Не может быть, чтобы вы говорили это серьезно, Ари.
– Разреши объяснить тебе, – сказал он. – История сдала нам проигрышную карту. В тысяча девятьсот сорок седьмом году ООН решила дать нам кусок земли для нашего государства. Вспомни: четыре пятых мандатной Палестины были уже отданы для создания государства Трансиордания. Восемьдесят процентов! Из оставшихся двадцати процентов нам дали половину, десять процентов мандатной Палестины – Прибрежную равнину и Негев. И все равно арабы сказали «нет». Представь себе, что было бы, если б они сказали «да». Представь себе, если б они сказали «да» в тысяча девятьсот тридцать седьмом году, когда хотели произвести раздел. Сколько миллионов мы могли бы спасти? Твои деды были бы все еще живы. Мои родители и мои сестры могли бы еще жить. А что сделали арабы? Они сказали «нет» и, присоединившись к Гитлеру, восторженно приветствовали уничтожение нашего народа.
– Разве это может служить оправданием того, что мы сгоняем их с земли?
– Нет, и мы поступаем так не по этой причине. Они были изгнаны в ходе войны – войны, которую они затеяли. На земле, которую дала нам ООН, было пятьсот тысяч евреев и четыреста тысяч арабов. Эти арабы были враждебной силой, поставившей себе целью наше уничтожение. Мы знали, что в ту минуту, как мы объявим о независимости, мы станем объектом панарабского военного вторжения. Мы должны были подготовить поле боя. Мы не могли вести две войны одновременно. Мы не могли одной рукой сражаться с египтянами и иорданцами, а другой – воевать с арабами Бейт-Сайеда и Сумайрийи. Они должны были уйти.
Шамрон видел, что не убедил Габриэля.
– Скажи мне, Габриэль, ты думаешь, если бы арабы выиграли войну, были бы евреи-беженцы? Смотри, что произошло в Хеброне. Они согнали евреев в центр города и перебили всех. Они напали на автоколонну врачей и медсестер, поднимавшихся на гору Скопус, и всех умертвили. Чтобы никто не выжил, они облили керосином машины и подожгли их. Такова натура нашего врага. Их цель – убить нас всех, чтобы мы никогда не смогли вернуться. Это является их целью и сегодня. Они хотят всех нас перебить.
Габриэль процитировал Шамрону то, что Феллах сказала ему по дороге в Париж: «Мой холокост такой же настоящий, как и ваш, однако вы отрицаете мои страдания и оправдываете свою вину. Вы утверждаете, что мои раны мной и нанесены».
– Это действительно так, – сказал Шамрон.
– Но разве не было стратегии изгнания? Разве частью политики не была этническая чистка и вы не занимались ею?
– Нет, – сказал Шамрон, – и доказательство вокруг нас. Ты ужинал прошлым вечером в Абу-Гоше. Если бы была повсеместная политика изгнания, существовал бы еще Абу-Гош? В Западной Галилее почему Сумайрийя исчезла, а Аль-Макр по-прежнему существует? Потому что жители Абу-Гоша и аль-Макра не пытались нас убивать. Но возможно, тут мы допустили ошибку. Возможно, нам следовало всех их изгнать, вместо того чтобы сохранять арабское меньшинство в нашей среде.
– Тогда было бы еще больше беженцев.
– Верно, но если бы у них не было надежды когда-либо вернуться, может быть, они могли бы интегрироваться в Иордании или Ливане, вместо того чтобы служить объектом пропаганды для демонизации и делегитимизации нас. Почему отец Феллах аль-Тамари после всех этих лет продолжает жить в Айн аль-Хильве? Почему ни одно из его братских арабских государств, где живут народы общих с ним языка, культуры и религии, – почему ни одно из них не приняло его? Потому что они хотят использовать его в качестве орудия, дающего возможность поставить под вопрос мое право на существование. Я – здесь. Я живу, я дышу. Я существую. Я не нуждаюсь ни в чьем разрешении, чтобы существовать. Не нуждаюсь ни в чьем одобрении. И мне безусловно некуда идти. – Он взглянул на Габриэля. – И мне необходимо, чтобы ты оберегал меня. Мои глаза уже не те, что были.
Огни рыболовного судна исчезли в порту Тибериаса. Шамрон показался вдруг уставшим.
– В этих местах никогда не будет мира, да его никогда и не было. С тех пор как мы приковыляли на эту землю из Египта и Месопотамии, мы не переставали воевать. С ханаанитами, ассирийцами, филистимлянами, римлянами, амалекитянами. Обманывая себя, мы поверили, что наши враги покончили с мечтой уничтожить нас. Мы молились о невозможном. О мире без судов, о прощении без компенсации. – Он не без намека посмотрел на Габриэля. – О любви без жертв.
Габриэль поднялся, намереваясь уходить.
– Так что мне сказать премьер-министру?
– Скажите, что я должен подумать.
– Оперативный отдел – всего лишь остановка в пути, Габриэль. В один прекрасный день ты станешь шефом. Memuneh.
– Memuneh – это вы, Ари. И всегда им будете.
Шамрон самодовольно усмехнулся.
– Так что же все-таки мне сказать ему, Габриэль?
– Скажите ему, что мне тоже некуда больше идти.
Телефонный звонок от Джулиана Ишервуда предоставил Габриэлю искомое оправдание, чтобы убрать последние следы пребывания Кьяры в квартире. Он позвонил в «Благотворительность для иммигрантов из России» и сказал, что хочет кое-что им дать. На другое утро к нему явились два тощих парня из Москвы и забрали всю мебель из гостиной: диваны и стулья, столики и лампы, стол из столовой, даже декоративные медные горшки и керамические блюда, которые Кьяра так тщательно выбирала и развешивала. Спальню он не тронул, за исключением простынь и теплого одеяла, от которых все еще пахло ванилью, как от волос Кьяры.
В последующие дни на Наркисс-стрит то и дело приезжали грузовики доставки. Первым прибыл большой белый стол для изучения материалов, за ним – флюоресцентные и галогеновые лампы с подвижными подставками. Знаменитый магазин для художников «Л. Корнелиссен энд Сан» с Грейт-Расселл-стрит в Лондоне прислал морем кисти, краски, растворители для разведения и лаки. Химическая компания в Лидсе прислала несколько ящиков потенциально опасных растворителей, вызвавших немалый интерес у израильских почтовых властей. Из Германии прибыл дорогой микроскоп с убирающейся ручкой; из мастерской в Венеции – два больших деревянных мольберта.
На следующий день прибыла картина «Даниил в клетке со львами», сомнительно приписываемая Эразмусу Квеллинусу. У Габриэля ушло полдня на то, чтобы разобрать затейливую упаковку, и лишь с помощью Шамрона ему удалось поставить огромное полотно на два мольберта. Изображение Даниила в окружении диких зверей заинтриговало Шамрона, и он просидел до позднего вечера, пока Габриэль, вооружившись ватными тампонами, миской с дистиллированной водой и аммиаком, не приступил к нелегкому труду по соскабливанию тысячелетней грязи и сажи с поверхности картины.
По возможности он возродил рабочие привычки, какие были у него в Венеции. Он вставал затемно и поборол в себе желание включать радио, чтобы ежедневные сообщения о кровопролитиях и объявления тревоги не вторгались в состояние, порожденное в нем картиной. Он сидел в своей студии все утро и обычно работал во вторую смену поздно вечером. Он как можно меньше времени проводил на бульваре Царя Саула – собственно, об отставке Льва он услышал по радио, когда ехал с Наркисс-стрит на гору Херцль повидать Лию. Во время их встреч ее воспоминания о поездках в Вену становились все более поверхностными и краткими. Она задавала ему вопросы об их прошлом.
– Где мы с тобой познакомились, Габриэль?
– В Безалеле. Ты ведь художница, Лия.
– А где мы поженились?
– В Тибериасе. У Шамрона на террасе, выходящей на Галилейское море.
– И ты теперь реставратор?
– Я учился в Венеции у Умберто Конти. Ты приезжала ко мне каждые два-три месяца. Ты разыгрывала из себя немку из Бремена. Помнишь это, Лия?
Однажды жарким июньским днем Габриэль пил кофе с доктором Бар-Цви в столовой для персонала.
– Она когда-нибудь сможет отсюда выбраться?
– Нет.
– Хотя бы на короткое время?
– Вот против этого я не вижу возражений, – сказал доктор. – Я даже думаю, что это весьма неплохая идея.
Первые несколько раз Лия приезжала с медсестрой. Затем, когда она попривыкла находиться вне больницы, Габриэль привозил ее домой одну. Она сидела в его студии в кресле и часами смотрела, как он работает. Иной раз ее присутствие приносило ему спокойствие, другой раз – нестерпимую боль. Ему всегда хотелось поместить ее на мольберт и воссоздать ту женщину, которую он посадил в Вене тем снежным вечером в машину.
– А у тебя есть какие-нибудь из моих картин?
Он показал ей портрет, находившийся в спальне. Она спросила, кто был ее моделью, и Габриэль сказал, что он.
– Ты выглядишь грустным.
– Просто усталым, – сказал он. – Меня три года не было.
– Это действительно мой рисунок?
– Ты была хорошим художником, – сказал он. – Куда лучше меня.
Однажды днем, когда Габриэль ретушировал подпорченную часть лица Даниила, Лия спросила его, зачем она приезжала в Вену.
– Мы отдалились из-за моей работы. Я подумал, что достаточно хорошо прикрыт и могу вызвать тебя с Дани. Это была глупейшая ошибка, и ты поплатилась за нее.
– У тебя была там другая женщина, верно? Француженка. Кто-то, работавший в Службе.
Габриэль кивнул и возобновил работу над лицом Даниила. Лия не отступалась, желая узнать больше.
– Кто это сделал? – спросила она. – Кто заложил бомбу в мою машину?
– Арафат. Предполагалось, что я погибну вместе с тобой и Дани, но тот, кто выполнял задание, внес изменение в план.
– Этот человек – он жив?
Габриэль отрицательно покачал головой.
– А Арафат?
Лия не отступала от своего намерения узнать побольше о настоящем. И Габриэль сказал, что Ясир Арафат, смертельный враг Израиля, живет теперь в нескольких милях от них – в Рамалле.
– Арафат здесь? Как такое возможно?
«Из уст невинных…» – подумал Габриэль. И тут он услышал шаги на лестнице. Эли Лавон вошел в квартиру, не потрудившись постучать.
Экс-ан-Прованс, пять месяцев спустя
Первые признаки мистраля появились в равнинах и пропастях Буш-дю-Рон. Поль Мартино, выбравшись из своего «мерседеса», застегнул брезентовую куртку для работы в поле и поднял воротник. В Прованс снова пришла зима. Еще две-три недели, подумал он, и придется закрывать экскавацию до весны.
Он вынул из багажника свой брезентовый рюкзак и пошел по краю древней каменной стены форта. Через минуту там, где стена кончалась, он приостановился. Метрах в пятидесяти, у края горы, стоял художник с этюдником. Художник на вершине горы – в этом не было ничего необычного: сам Сезанн обожал вид, открывающийся на Шэн-де-л'Этуаль. Тем не менее Мартино решил посмотреть поближе на этого человека, прежде чем приступать к работе.
Он переместил пистолет Макарова из рюкзака в карман куртки и направился к художнику. Мужчина стоял спиной к Мартино. Судя по наклону его головы, он смотрел на далекую гору Сент-Виктуар. Подтверждение тому Мартино обнаружил через несколько секунд, когда увидел полотно художника. Картина была в стиле классического пейзажа Сезанна. Собственно, подумал Мартино, перед ним была поразительная репродукция.
Художник был настолько поглощен своей работой, что не слышал, как Мартино подошел к нему. Лишь когда Мартино остановился за его спиной, он перестал писать и оглянулся. На нем были толстый шерстяной свитер и широкополая шляпа, поля которой колебались на ветру. У него была длинная седая нечесаная борода, руки были измазаны красками. Судя по выражению лица, он не любил, когда его отрывали от работы. Мартино посочувствовал ему.
– Вы явно ревностный поклонник Сезанна, – сказал Мартино.
Художник кивнул и возобновил работу.
– Очень неплохо. Вы не согласились бы продать это мне?
– Боюсь, об этой картине уже есть договоренность, но я могу, если хотите, написать вам другую.
Мартино протянул ему свою визитку.
– Вы найдете меня в моем кабинете в университете. Мы договоримся о цене, когда я увижу законченную картину.
Художник взял визитку и бросил ее в деревянный ящик с красками и кистями. Мартино пожелал ему доброго утра и пошел по горе к раскопкам, где работал накануне. Он спустился в выемку и снял со дна синий брезент, обнажив высеченную на камне отрубленную голову в полупрофиль. Открыв свой рюкзак, он достал маленькую лопаточку и кисть. Мартино только собрался приступить к работе, как на дно ямы легла тень. Он поднялся на колени и посмотрел вверх. Он ожидал увидеть Иветту или кого-либо из археологов, работающих здесь. Вместо этого он увидел силуэт художника в шляпе, высвеченный ярким солнцем. Мартино поднес руку к бровям и прикрыл глаза.
– Не отойдете ли отсюда? Вы заслоняете мне свет.
Художник молча протянул Мартино визитку, которую тот недавно ему дал.
– По-моему, тут неверная фамилия.
– Не понимаю.
– Тут сказано: Поль Мартино.
– Да, это я.
– Но ведь это не ваше настоящее имя, верно?
Мартино почувствовал, как кровь прилила к затылку. Он внимательно всмотрелся в фигуру, стоявшую у края траншеи. Неужели это он? Мартино не был уверен – при этой густой бороде и широкополой шляпе. Потом он вспомнил про пейзаж. По тональности и текстуре это было идеальное воспроизведение полотен Сезанна. Конечно, это он. Мартино продвинул руку к карману и сделал еще одну попытку потянуть время.
– Послушайте, приятель, меня зовут…
– Халед аль-Халифа, – сказал художник, заканчивая фразу, начатую Мартино. Дальнейшее он произнес по-арабски: – Неужели вы хотите умереть французом? Вы же Халед, сын Сабри, внук Асада, Льва Бейт-Сайеда. Оружие вашего отца лежит в вашем кармане. Доставайте его. И скажите мне ваше имя.
Халед схватил ручку «макарова» и уже вытаскивал оружие из кармана, когда первая пуля вошла ему в грудь. Второй выстрел выбил оружие из его руки. Он качнулся назад и ударился головой о каменное основание выемки. Теряя сознание, он посмотрел вверх и увидел, что еврей берет пригоршню земли с кучи на краю траншеи. Швырнув землю в лицо Халеду, он в последний раз поднял револьвер. Халед видел вспышку огня, а потом – темнота. Траншея завертелась, и он почувствовал, что летит по спирали вниз, погружаясь в прошлое.
Художник сунул «беретту» обратно за пояс брюк и вернулся туда, где работал. Он обмакнул кисть в черную краску и поставил свою подпись на полотне, потом повернулся и пошел вверх по горе. В тени древней стены он встретил коротко остриженную девушку, которая была слегка похожа на Феллах аль-Тамари. Он пожелал ей доброго утра и сел на мотоцикл. И через минуту исчез.
Ханаан (библ.) – земной рай; ханааниты – обитатели земного рая.