- Нет.
- Ну, чего тебе хочется, скажи?
Алексей и на этот раз упорно отнекивался.
- А знаешь, как я ждала этой встречи. Пускай, думаю, и ранен... И в службе неладно. Но ты же Алешка, и остался для меня Алешкой. Добрый, милый...
Заглядываясь на него, она шлепала ботами по грязи. В одном месте дорогу размыла лужа, и Верочка, не глядя под ноги, нечаянно поскользнулась, поползла по жиже ногами, зачерпнула ботами воды.
- Батюшки мои, потонуть можно! - завизжала она, не уронив, однако, кувшина, который держала за горлышко пальцами. Пока выбиралась из лужи, повозочный глядел на нее, усмехаясь:
- Ну и молодец, драгоценность не разлила. Молоко. - И приветливо добавил: - Хватит тебе месить. Давай-ка, умащивайся тут... - Он подвинулся, уступая место рядом.
- Я пешком, мне так удобнее, - отказалась Верочка, и опять к Кострову: - Чем тебе помочь, что-нибудь надо?
- Не следует тебе мучиться, - буркнул в ответ Костров.
- Почему? - насторожилась она, невольно поджав губы.
- Зачем страдаешь, муки на себя лишние берешь?.. Я прикован... Надолго буду прикован к койке... А ты? - он посмотрел на нее. Она уловила в этом взгляде какое-то внутреннее согревающее тепло, хотя глаза и выражали суровинку, и ответила с придыханием в голосе:
- Я от тебя никуда... никуда не отлучусь... Пока не вылечишься... Буду с тобой...
- Но ведь госпиталь... Где ты будешь скитаться? И вообще... Уезжай!
- Нет, не уеду, - настаивала она. - Я уже договорилась с Иваном Мартыновичем, и он дал согласие оставить меня.
Она всматривалась в его лицо пытливо, ожидая, как он это воспримет осудит или обрадуется? А Костров лежал навзничь, вроде бы ко всему безучастный. И только по лицу, бледному и как будто затравленному, можно было угадать, что внутри у него происходила борьба. Смутная надежда сменялась мрачностью, и он смотрел то ясно и открыто, то морщил лоб, думая в этот миг о чем-то другом, не о своей ране. Насколько она серьезна, Алексей не знал, хотя и ныла колючей болью забинтованная рука, и он едва крепился.
Дорога, как нарочно, была ухабистая: колеса скрипели, то сползая в рытвины, то подкидывая кренящуюся из стороны в сторону повозку. Верочка старалась, как могла, помочь ему: поправляла одеяло, которым-он был накрыт, приглядывала, чтобы не сползала повязка.
- Какое несчастье... Я же просила, не подставляй себя под пули... Не уберегся... - Она поглядела ему в глаза как будто с легким укором, увидела, как он шевелит потрескавшимися губами, не в силах что-то сказать, и встревоженно спросила: - Пить хочешь, да? Дядя, товарищ ездовой, на минутку остановись, пожалуйста. - Она забралась на повозку, поднесла ко рту Алексея кувшин, и он, отпив глотка два, сказал без передыха:
- Спасибо.
- Пей, пей еще... - настаивала Верочка.
Услыхав ее ласковые слова, он оживился, глаза его потеплели.
Дорога пошла через луг, и, завидев на нем зеленую траву, Верочка спрыгнула с повозки, нарвала травы и поднесла Алексею. Для раненого самая ничтожная утеха - в радость. Такой утехой для Кострова был сейчас зеленый пучок травы.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
После изнуряющих передряг и волнений, изведанных вдоволь, - Верочка и сама дивилась, как такое горе можно перенести! - и после того, как уже поместили Алексея в какую-то палату, куда ни ей, Верочке, ни медицинской сестре, привезшей раненых, не дали и заглянуть, чтобы попрощаться, - после всего этого, оставшись одна, Верочка ощутила саднящую обиду в душе. Она стояла, никем не привеченная, совсем забытая, до жути осознав свое положение затерявшейся песчинки. Ей хотелось плакать, и не было ничего досаднее, как оставаться здесь, чтобы сызнова переживать, ждать и мучиться, чувствовать на себе подозрительно-настороженные глаза снующих взад-вперед сестер в запятнанных халатах, принимающих ее вовсе не за ту, кем она считает себя по праву совести.
Она намерилась было ехать обратно в медсанбат, там все-таки приняли ее не так, как здесь, в армейском госпитале, где и слова утешения ни от кого не услышала, - ехать скорее, тотчас, но ни одной повозки, возвращавшейся в медсанбат, уже не было. "Да и как я уеду, на кого покину Алешку? - в отчаянии подумала Верочка. - Но куда же деться?"
Она почувствовала себя самой несчастной на всем свете. Солнце стояло еще высоко, но, боясь остаться без ночлега, Верочка вышла на дорогу, побрела в сторону поселка, видневшегося на пригорке: авось где-нибудь найдет приют.
Путь преградила речушка. Вера перешла ее по плюхающему о воду настилу из досок и поднялась наверх. Вблизи пожарной каланчи, возле забора увидела сидевших селянок, которые что-то продавали. Обрадовалась возможности поспрашивать о ночлеге. И еще больше порадовалась случаю, когда неожиданно среди крестьянок распознала знакомую по вагону женщину в плисовом саке. Та скользящим взглядом обвела ее и, совсем не узнав, потупилась, скорее занятая своим товаром, который зачем-то перебирала в руках, - пучки зеленого лука, редиса. В плошке лежало десятка полтора яиц.
- Тетя, почем лук? - притворно не сознаваясь, спросила Верочка.
- Десять карбованцев за пучок.
- А яички?
- Три червонца...
- Так дорого?
- Зараз все дорого.
"Сознаться или нет?" - кольнуло сомнение Верочку, а вслух, сама того не желая, спросила:
- Вы не узнаете меня? Помните, недавно ехали... Вы еще приглашали в свой хутор Верба?
- Ой, риднесинька! - в волнении промолвила женщина, встала, вытерла руки о подол и прижала ее к себе: - Моя дивчина... Пийдемо до хаты.
Приличия ради Верочка заупрямилась было, сказав, что торопиться не следует, пусть продаст все, а потом можно идти.
- Да що торговатысь? Сестра не буде в обиде. С ее огорода. - И женщина в плисовом быстро убрала скудные свои товары в корзину, взвалила на плечо и промолвила: - Пийдемо до хаты!
Шли километров пять пустырем, изрытым траншеями и заваленным ржавым железным ломом. Встреченную речку женщина переходила на неглубоком месте, сняв башмаки и приподняв юбку, за ней в ботах, ступая по камням, перешла и Верочка. Зачерпнула немного воды, а не подала вида, полагая, что в хате обсушится.
Поселилась Верочка на хуторе, в белой мазанке, и через день-другой так свыклась с хозяйкой Ганной и ее малыми хлопцами, что та души в ней не чаяла, находя в голубоглазой Верочке свою дочь, такую же, видать, голубоглазую, с косами до пояса... Порой, из закутка поглядывая на прихорашивающуюся Верочку, хозяйка горестно вздыхала и принималась плакать, утирая рушником глаза.
Ненароком забежав в чулан, чтобы попить колодезной воды, Верочка застала хозяйку всю в слезах и остолбенела:
- Что это, вы вроде плачете?
- Ничего... Горя зараз не поправишь...
- Но что у вас за горе? - встревожилась Верочка.
- Дивлюсь я на тебе и ластивку свою вспоминаю... Де вона зараз блукае?
- Какая ластивка? - не поняла Верочка.
- Германец в полон забрал мою дочку, - заговорила женщина. - На тебе схожа, як ридни сестры.
- Как же это случилось? - пытала Верочка.
- Люди бачили. Кажуть, ироды вирвалися в город, в квартиру, де вона гостевала... Стягнули мою дочку с кровати, пидхватили в спидныци... И погнали по шляху в полон... Ой, бедна моя дитыно, ластивка моя, деж ты зараз?.. - Ганна опять заплакала.
Верочка и сама чуть не разревелась. Обняв Ганну за шею, старалась утешить ее.