- Разрешите объявить экипажам боевую тревогу?
- Больно горяч. Не следует, - возразил маршал. - Просто собери ребят, потолкуем.
Танкисты в черных комбинезонах, пропахшие горючим, скоро кучно обступили приезжих, некоторые облокотились на борта танка, сняли было шлемы, так как стояла жара. Они знали своего командующего Катукова, человека покладистого и добродушного, а вот кто был с ним - плотный, кряжистый, одетый в синий комбинезон, без знаков отличия - им было неведомо. И вольность, допущенная одним стоявшим чуть в стороне танкистом, который позволил себе громко выругаться, заставила генерала Катукова возмутиться:
- Поосторожней, а то уши натреплю! Среди вас маршал Жуков.
Танкисты разом подобрались, застегнули комбинезоны, нахлобучили шлемы.
- Ничего, чувствуйте себя свободно. Жуков тоже солдат, - улыбчиво сверкая карими глазами, заметил маршал и спросил: - Готовы вступить в дело?
- Само собой, товарищ маршал, - бойко ответил молоденький, видимо только из училища, лейтенант.
- Как это понять?
- Будем жечь, как нас учили.
Жукову понравился ответ, но он озабоченно заметил:
- Немец, по нашим данным, "пантеры" наготовил, "тигры" выпустит на поле боя... Все это - новейшие его танки. Вам об этом известно?
- Известно. Пусть не устрашают названиями, металл все равно горит, по-прежнему самоуверенно отвечал лейтенант.
- С какого расстояния бьет наша "тридцатьчетверка"?
- Прямым выстрелом попадает с расстояния в тысячу метров.
- На километр, значит?
- Да.
- Но "тигры" и "пантеры" сжигают танк с двух тысяч метров. Есть разница? - в упор глядя на лейтенанта, спросил маршал.
- Есть, - ответил лейтенант.
- Как же выйдете из положения?
Лейтенант смутился, не ответив.
- А чтобы подбить в борт эту "пантеру" или "тигра", о которых мы еще мало знаем, нашему Т-34 придется бить с расстояния трехсот метров. Такова толщина брони самых уязвимых мест у этих танков... Как же поступить, чтобы жечь их? - допытывался маршал, еще больше озадачивая вконец сникшего лейтенанта.
За него взялся ответить средних лет танкист со скошенным подбородком - от шрама на лице. Он сделал шаг вперед и проговорил:
- Позвольте внести коррективы для ясности? - И, получив утвердительный ответ маршала, сказал: - Мы будем скрестись бортами о борта.
- То есть как это скрестись? - не понял маршал.
- А так... Ежели пойдут, саданем из засад. А ежели и такая тактика не поможет пересилить, то тогда подожмемся вплотную... впритык... чтобы бока да брюхо ихним "пантерам" и "тиграм" вспарывать... Немец хоть и в броне, а побоится принять сближение.
- Вы имеете в виду ближний бой? - не переставал расспрашивать маршал. - Пойдете на таран?
- Можно и на таран, нам не привыкать.
- Хотите учинить рубку, настоящее танковое побоище, так я вас понял? - спросил маршал.
- Как ни назовите, а схлестнуться придется люто, - отвечал танкист с обезображенным подбородком. - Помню, на Березине была мялка... Такая мялка, что свет белый померк в дыму, глохли от скрежета и грохота... Танки в танки ударялись. Смешались и наши и немецкие... И вот памятная на всю жизнь метка.
Жуков до того расчувствовался, что подошел и обнял танкиста:
- Спасибо тебе, всем вам отеческое спасибо, родные. Действуйте, как велит совесть и опыт.
Они уехали.
Допоздна в тот день Жуков объезжал позиции обороны.
Где-то в стороне погромыхивала артиллерия. Ночь зрела грозами.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
В ставке немецкого верховного командования жили упованиями на победы, еще не веря, однако, в необратимость судьбы. Настроения менялись с чувствительностью барометра.
Вчера еще мертвецки холодная тишина подземелий - будто внесли туда покойника да так и не осмелились вынести его - и удручающее настроение, осевшее там прочно и надолго, сменились шумной помпезностью и напыщенностью.
С утра 5 июля, когда были приведены в движение группировки войск на Курском выступе и поступили уже вести о первых успехах, все воспрянули духом. Заглядывая к телеграфисткам, которые наклеивали мокрые узкие полоски лент на бланки телеграфных сообщений, офицеры узнавали новости первыми и на радостях бесцеремонно хлопали по бедрам белокурых девиц в форме.
Коридоры подземелий гудели, как никогда, от преувеличенно громкого стука каблуков, то и дело слышались гортанно-звучные голоса приветствий: "Хайль!.."
Младшие чины, те, что позволяли себе вольности в силу привилегированной службы в ставке, шли в близко расположенное казино или прямо в рабочих комнатах раскупоривали припасенные граненые бутылки шнапса, пили "по сему поводу", лезли лобызаться и выкрикивали:
- За мир-ро-вое господство!
А те, что рангом и чином повыше, мнившие себя стратегами, не отводили глаз от карт, расстеленных на рабочих столах, подходили к настенным крупномасштабным картам, гадали, каким образом немецкие войска будут окружать Москву, и как скоро русская столица падет, и куда денутся жалкие остатки бегущих большевистских орд. И, гадая, боялись принять решение без фюрера, куда направить дальше доблестные немецкие войска - оставить ли зимовать в Москве, в Центральной России, или сразу приказать им двигаться вглубь, перевалить через Уральский хребет, в Азию...
Потирая лысину, сухопарый генерал-полковник Йодль шел поделиться радостью к фельдмаршалу Кейтелю. Но того с самого утра не было в кабинете. "Ну и умеет обставлять. Наверное, уже у фюрера, любит быть на виду", откровенно завидуя в душе карьере фельдмаршала, думал Йодль и тоже спешил в главный бункер.
В приемной уже собралось много высших чинов, каждый стремился первым зайти в кабинет, но старший адъютант Шмундт сдерживал:
- Господа, фюрер занят. Наберитесь терпения, повремените, господа!
Важно прошествовал через приемную, выходя от фюрера, Герман Геринг второе лицо империи. Раскланивался направо-налево и был расцвечен, как павлин. Следом за ним вышел Геббельс, этот был в строгом темном костюме с единственным на груди золотым партийным значком, и столь же строгими, крупными и пожирающими глазами. В ответ на приветствия он лишь приподнял руку, ничего не сказав, и направился по коридору к себе в кабинет.
Между тем приемная пополнилась новыми лицами: зашел начальник генштаба сухопутных войск Цейтцлер, маленький, округлый, - мячиком вкатился, затем появился генерал Хойзингер, выбритый до синевы, причесанный, надушенный одеколоном. Все спешили доложить последние вести с фронтов и по возможности высказать свои соображения, скорее ради того, чтобы понравиться Гитлеру. Завидев Хойзингера, Кейтель ревниво подумал, что когда-то Гитлер предпочел именно его, заметив: "Хонзингер умеет соображать. Пусть он докладывает". Неужели и теперь фюрер предпочтет его всем остальным, даже в обход и Кейтеля. Это неприятно коробило фельдмаршала.
- У меня весьма срочное дело... - склонившись к уху адъютанта, шепнул Кейтель.
- Господин генерал-фельдмаршал, фюрер никого не велел принимать, словно нарочно громко ответил Шмундт.