- Кумекаю одно: ежели бы там был бог, - указала она перстом в небо, он бы наказал супостата.
- А-а, - промычал, чему-то усмехаясь, Митяй и натянул вожжи, пытаясь завернуть мерина.
- Хоть бы охапку сена с артельного двора принес, овса в картузе...
- Нельзя, мать. И раньше не мог, а в войну тем более...
Митяй отвел мерина на конюшню и приплелся домой. Аннушка в это время загоняла в закуток клушу с уже крупными, отпустившими крылья цыплятами.
- Аннушка, брось ты там чепухой заниматься, сама найдет гнездо. Дело есть экстренное, - сказал Митяй голосом, полным достоинства. И Аннушка по этому голосу, как это не раз бывало, угадала, что сообщит он что-то серьезное, может, и радостное. Выдавало его и улыбающееся худое лицо.
Велев Аннушке принести из погреба махотку квашонки, которую в деревне делали из топленого молока, и пару соленых огурцов, Митяй проследовал к рукомойнику, висевшему у входа на стенке. Помыл руки, потом лицо, взбрызнул водой волосы, расчесал. Когда жена вошла, он сидел уже за столом, как новый пятиалтынный.
- Ну вот что, жена, - сказал он со строгостью в голосе. - Пришли вести особой важности... - Макая корочкой хлеба в тянучую квашонку, он отправлял ее в рот.
Митяй помедлил, степенно полез в карман, взяв оттуда уже надорванное письмо, но читать сразу не стал, выждал и потом, не читая, только размахивая письмом, заговорил:
- Ты помнишь наши догадки насчет Игнатовой Верки, как она в нашей избе дневала и ночевала, лисой возле тебя увивалась... Свершилось! Ждут нашего родительского согласия. А какое надобно согласие? Пусть приезжают и живут. Так и отпишем, Анна... Гнетомые времена, полагаю, скоро отпадут, то есть я имею в виду войну... Только в семейных делах пусть не повторяют прежнее злосчастье, пускай ищут согласие между собой. Покудова не будет уважения друг к другу - не жди ладу. Одни раздоры...
- Кабыть так, - слегка пригорюнясь, молвила Аннушка, - заведется с боков червь, так и до сердца доберется. Только вот морока, - заскорбела Аннушка. - Прикончат наши войну, будут молодые вертаться по домам, а где им жить-то?
- В том и загвоздка, где жить? - растерянно развел руками Митяй. Аннушка, ненаглядная моя, кумекай, тебе виднее по женской части, потому как невестку к нам вселим...
- Прожи-иве-ем! - неожиданно протянула Аннушка. - В тесноте - не в обиде. Побелим стены, помоем полы, уберемся... Кроватку уже теперь нужно делать, корыто, правда, есть... И надо приданое готовить...
- Пускай об этом позаботится Игнат, ан ведь обязан приданое для Верочки выделить, а мы востребуем!.. Мы вроде бы поладили, помирились со сватом после того... Помнишь? И надо бы теперь для общей гласности и для крепости собраться нам и чекалдыкнуть. Наскреби-ка в своем загашнике на четвертинку.
- Не дам ни медного гроша. У тебя только и на уме выпивка.
- Без этого не обойтись. Случай-то - просто праздник. Обоюдно сошлись, и внучка нам привезут, нового мужика в дом - эге, как заживем!
- Больно прыткий. Уже и внучек, и мужик в доме...
- Будет. Все будет. Попомни меня, - заверил Митяй. - Куда он денется, такой постреленок будет - не налюбуемся.
- Не загадывай, говорю, - перебила Аннушка.
- И потолковать с тобой нельзя, прикинуть умом, - отворачиваясь, буркнул Митяй и поглядел в окно: - Вон Игнат по этому же поводу идет. Сейчас потолкуем вдосталь, погоняем чаи. Оживи-ка самовар.
Но Игната вовсе не это заботило, и, едва переступив порог, он забушевал:
- Спотыкаемся мы. Теперь бы в гору подниматься, ан нет: обкрадываем землю, обкрадываем самих себя. И все по одной причине: не мое, не родное, значит, давай руби, разбазаривай, изничтожай... Конечно, вроде бы чужое, а поглядеть: ведь наше... и губим. А схлынет военная лихорадка - тужить будем.
- Пошто, сваток, гуторишь? Не пойму, кого какая лихоманка трясет. Мы вот с Аннушкой кумекаем о свадьбе Алешки с Верочкой. Ведь приспичило...
- Само собой, - отмахнулся Игнат. - Но горячку пороть не след... Ну, посуди сам: какая может быть свадьбы, когда они на фронте и врага еще надо доконать. Я о другом пекусь. Ну, скажи, на что это похоже?.. Сады рубим, старый оголили, так за новый взялись. Нет бы ограничиться одним кустарником, шут с ним, куда ни шло, так запрета не дали, взялись и за яблони, за груши, за белые березы...
- Топиться нечем, - посомневался Митяй, хотя его и раньше, еще прошлой зимой, коробило, когда уничтожали яблони в артельных садах. Он уже порывался однажды схлестнуться из-за этих яблонь с председателем колхоза Лукичом, да толку никакого, лишь себе навредил, вызвав недовольство председателя. Из района на машинах нагрянули за дровами, деревья-то дармовые... Пытался пожаловаться в милицию, не помогло. Оказывается, распоряжение рубить сады было дано РИКом, председателем Шурыгиным... - Вот те и жалуйся! А на кого и кому? - развел руками Митяй, разделяя, конечно, гнев Игната.
- Значит, будем сидеть сложа руки и потакать безобразиям?
- Временно это, по случаю бедствия войны, когда и с хлебом и с дровами туго.
- А потом?
- Потом посадим саженцы, года через три-четыре будут плодоносить молодые деревья.
- Не тешь себя, сваток. Что упадет, то не встанет. Когда-то ждать, а пока можно защитить и остатние деревья.
- Каким манером?
- Запрет наложить. Вплоть до привлечения к суду.
Митяй почесал за ухом.
- Но ведь топиться надо, обогреваться. Не будешь в стылых да промерзших избах зимовать. Надо входить в положение.
- Какое положение? - не переставал кипеть Игнат. - Ты срубил хоть одно дерево? Срубил, спрашиваю?
- Ну, а ежели бы срубил, то и меня в суд потянешь? Хорош сваток!
- То-то и оно, что твоя рука не поднимется с топором на яблоню. А почему другие произвол учиняют? Почему из района едут рубить? Кто им давал право? Кто? Ты же топишься кизяками. Хоть и вонюч дым, а глотаешь... Да и прикинь в уме. Какие у нас на Фонталке залежи торфа! Всю область можно отопить! Так вместо торфа подавай им полешки сухие, чтоб в печи потрескивало да пламя играло. Я им поиграю! Провалиться мне на этом месте, ежели не наведу порядок.
- Как его навести, сваток? - участливо спросил Митяй. - В чем нужна моя подмога?
- Давай сообща, - проговорил Игнат, присаживаясь к столу.
Скоро они пили чай, обливаясь потом, Игнат расстегнул ворот рубашки, оголив волосатую грудь. А Митяй накинул себе на грудь полотенце, то и дело вытирал лицо, шею.
Посидели молча.
- Ну и что надумал? - приподымал голову Митяй.
Игнат уклончиво качал головой и от мучимых раздумий то и дело отпыхивался.
В тот вечер они многое перебрали в уме: то собирались жаловаться районным властям, то порывались добровольно караулить сад, чтобы сберечь оставшиеся яблони от порубки...
- Обратаем. Взнуздать надо ретивых и охочих до обчественных полешек, - уходя домой, ворчал Игнат.
- Мы им учиним оказию, учиним, - поддакивал Митяй, провожая до калитки свата.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Справляли свадьбу.
Молодожены - Алексей и Верочка - селились пока порознь в отдельных комнатах и даже в разных концах болгарского городка и перед самой свадьбой дня два не виделись, будто давая отстояться чувствам в ожидании того часа, затаенного, чего-то обещающего в своей жданности и пугающего обоих, а больше невесту, неизбежного в своей сбытности и, ковечно, счастливого, когда жених навсегда привезет молодую жену к себе...