- Какая погодка чудная выдалась, - замечала Верочка.
- Настоящее бабье лето. Вон даже паутина плывет.
- Где, где? - встрепенулась Верочка и, увидев плывущую прямо на машину длинную прядь паутины, хотела поймать, высунула из бокового опущенного стекла руку, но Алексей легонько отстранил ее, сказав:
- Осторожнее, может встречная машина попасться.
- И в нашей Ивановке сейчас погода стоит, теплынь, и небось плывут паутины... - Верочка взгрустнула, вспомнив Наталью. "Узнают и попрекать будут: как же это я дорогу перешла ей? - подумала она в который раз. Может, сошлись бы еще они". Но внутренне она понимала, что с совестью своей не была в разладе, верила в свою правоту: и родной сестре не уступит Алексея, а Наталья все-таки ей неродная. Порывалась с Алешкой об этом поговорить, а язык не поворачивался, будто онемел. Да и просто неудобно, совсем непристойно затевать разговор о Наталье: зачем же бередить ему рану?
Верочка глядела через оконце на тротуар, по которому шагали люди. В одной черноволосой молодой женщине, идущей вразвалку, Верочке почудилась сама Наталья. "Точь-в-точь, как она. И даже нос немножко вздернутый", подумала Верочка, и ей почему-то стало страшно жалко старшую сестру.
Пугало Верочку и то, как Наталья отнесется к этой свадьбе: пройдет равнодушно, благословит или возненавидит и ее?.. "Но при чем же я здесь? И за что меня бранить, осуждать? Что я наделала такого? Алексея отняла? Нет, нет, я не отнимала, я не виновата! - кричал в ней внутренний голос. - И наша любовь пришла позже, когда Наталья и Алексей уже были в разладе и между ними все рухнуло. А то, что позже я полюбила Алексея, - так что тут зазорного? Сердцу, говорят, не прикажешь! Я мыкалась с ним по госпиталям, дрожала за него, мучилась, страдала его горем... И вот скажут мне: "Отдай жизнь за Алешку!.." Не пожалею, отдам!" Она сжала кулачок и невольно взмахнула рукой, как бы утверждаясь в своих думах.
- Ты чего это? - заволновался Алексей, словно догадываясь, что ее тревожило, и легонько потрогал за локоны Верочку. Они чувствовали, как волнение передается друг другу...
Свадебный банкет состоялся в клубе, принадлежавшем земледельческому союзу. И когда в сопровождении дружков и подружек Алексей и Верочка вошли в зал, народу было уже полно, и все обратили взгляд на молодоженов, на Кострова, одетого в ладную новенькую, с иголочки, форму майора. Он правой рукой слегка поддерживал Верочку под локоть, а левую, пустую, с протезом (его все-таки подобрал на поле боя Тубольцев), отводил назад, стараясь прятать в рукаве. Верочка шла чуть впереди, не в силах взглянуть на собравшихся, лишь еле заметным поклоном головы отвечая на приветствия. На нее же откровенно глазели, и была она собой удивительна. Ее одухотворенное лицо пылало. Изящная, полная грации, в белом длинном платье и в такой же белой фате, она казалась плывущей лебедушкой.
Их провели на самое почетное место за передним столом, и Гребенников, заранее уговоренный гостями быть посаженым отцом, а заодно и распорядителем, встал и провозгласил:
- Сегодня у нас, дорогие друзья, необычный банкет, он необычен и для виновников торжества, для Алексея и Верочки. - Иван Мартынович на миг склонился в их сторону, улыбаясь, и продолжал: - Необычен этот банкет и для всех нас. На многих мы бывали, многие события отмечали, а это, теперешнее, ни на какие не похоже. Мы справляем фронтовую свадьбу!
Гром аплодисментов покрыл его слова.
- Я думаю, президиум не будем избирать, - отшутился Иван Мартынович, - и регламент для речей излишне устанавливать...
- А вдруг найдется чересчур прыткий и речистый, такой, что и выпить не даст! - насмешливо заметил командарм Шмелев.
- А мы звоном бокалов перебьем, - ответил Гребенников, как заправский тамада.
- Зачем? - поддел голос из зала. - Пусть себе говорит, нам больше перепадет вина и закуски!
- Итак, прошу наполнить бокалы, - обратился Иван Мартынович.
Столы густо были уставлены бутылками разных форм и с разными сортами вин, вплоть до французского шампанского и румынского рома. Командарм Шмелев увидел в углу бочонок с краном, ничего не сказал, только покачал головою. Иван Мартынович, держа бокал, произнес:
- Поднимем, друзья, тост за то, что отныне наши молодожены - будем их просто называть Алексеем и Верочкой - соединяются обоюдными узами счастья и радости, узами семьи! - Иван Мартынович уже намерился было выпить, как грянул звонкий голос:
- Горько!
- Горько! - подхватили другие.
Сидевший справа от Верочки Алексей поднялся, поднялась и Верочка, и они поцеловались. Гостям этого казалось мало, и они кричали "горько!", и Алексей не отпускал в поцелуе свою суженую.
Гости, поздравляя во время пира молодоженов, дарили им подарки, прекрасно сшитые болгарские дубленки. Дружки ходили с глиняными кувшинами, и сыпались в них со звоном монеты...
На длинных столах, расставленных в зале буквой П (какой-то шутник, а такие всегда находятся в любой компании, сострил по этому поводу, что молодоженам не отделаться от поцелуев!), рдели в вазах розы, гладиолусы, георгины, астры и какие-то, похожие на сирень, ветки, хотя пора была явно не сиреневая, осенняя. И кто-то сказал, что для полного цветочного ассортимента не хватает лишь... шиповника, обыкновенного шиповника.
- Зачем? - спросил, недоумевая, Гребенников.
- Это чтобы Верочка, в случае крайней надобности, могла колюче ощетиниться, ну и вдобавок он ведь съедобный... Как говорят, поедом есть своего муженька!
Не все сразу поняли шутку, а поняв, рассмеялись.
- В таких кустарниках, надеюсь, нужды не будет, ни Алексей, ни Верочка никаких ссор и размолвок не допустят, а вот некоторым в семьях они бы сгодились, - парировал в адрес шутника Иван Мартынович и велел снова наполнить бокалы.
Слово взял генерал Шмелев. Начав издалека, Николай Григорьевич, давая совет молодоженам, как бы извлекал опыт из собственного семейного пути тернистого, полного разлук и тревожных ожиданий, что неизбежно постигает военную кочевую семью. Но право же, путь этот - завидный, путь счастливой судьбы!
- В чем дело, каковы истоки этого пути? - спросил Шмелев. - А в том, что и я, и моя супруга - мы оба до конца верили друг другу и верим посейчас. И вам, молодым, советую: какие бы невзгоды ни обрушивались на вас в пути, верьте в самих себя, как... в восход солнца! - вдруг воскликнул он и поглядел на молодоженов, прошел к ним между рядами, сказал дрогнувшим голосом: - Разрешите по праву старшего поцеловать вас... За вашу обоюдную веру в жизнь! - И они поочередно расцеловались - вино из бокала, который держал в руке Шмелев, полилось на пол, и близко стоящие увидели, как в глазах командарма заблестели слезы.
- Чудесный тост, - сказал Иван Мартынович. - Но расстраиваться, Николай Григорьевич, не надо. Не надо. А мы заслужили право и смеяться и веселиться. Давай музыку! - кивнул он на изготовившихся в ожидании сигнала музыкантов.
То были болгарские музыканты, сидевшие на возвышении сцены, на хорах. Заиграли флейты, длинные пастушечьи свирели, бил в барабан старый усатый болгарин - точно мало ему было одних этих звуков, и он в такт ударял по полу ногами, обутыми в постолы из сыромятной кожи, и гикал.
Милейшая хозяйка украдчиво протиснулась меж столами к тамаде, казавшемуся ей большим начальником, что-то шепнула ему и удалилась, довольная. Выждав, пока музыканты доиграют мелодию, Иван Мартынович поднял руку:
- Внимание, товарищи! К нам пожаловали на свадьбу болгарские танцоры. Поэтому прошу вас слегка фланги столов раздвинуть... Вот так... Поприветствуем наших дорогих гостей, - завидев танцоров в расшитых национальных костюмах, сказал Иван Мартынович, и зал захлопал.
Насколько позволяло место, танцующие вытянулись в цепочку: мужчины чередовались с женщинами, держа друг друга за руки. На середину - к истинному удивлению всех! - вышел, передав на время барабан парню, усатый болгарин из музыкантов. Он взмахнул красным кушаком, и люди пришли в движение. Они делали на необычайной легкости: то медленно и грациозно наклонялись вправо-влево, то притопывали в каком-то азартном ритме, то вдруг смыкали круг и тотчас разлетались в стороны. А усач, не выходя из круга, задорно пел куплеты, и все танцоры подхватывали дружным хором. Болгарский язык очень схож с русским, и собравшиеся улавливали содержание песня.
По ритму движений и напеву угадывалось, что танец посвящен военному событию. Он распадался на отдельные колена. Каждое колено повторялось во все ускоряющемся темпе.
Вот парни и девушки, держась за руки, неожиданно подпрыгнули, бросились в одну сторону и моментально остановились, притихли, устремив взоры куда-то далеко-далеко... Потом вновь стремительно перебежали и разом вскинули головы, выжидательно поглядели вдаль. Тем временем усатый болгарин, находясь в кругу хоровода, мелодичным грудным голосом исполнял куплет. Он пел: девойка в гору бежит, смотрит девойка, высматривает, откуда придет Россия, Глянула на восток - там солнце восходит, оттуда придет Россия...
Куплет обрывается, и хоровод начинает плавные движения.
Спустя минуту девушки и парни стали легко перебегать по кругу, то приседали на миг, то вдруг вскакивали. Разом приложив ладони рук ко лбу, они вновь глядели на горизонт. А куплетист исполнял: диву девойка дается, или то дикие гуси, или то белые лебеди?.. Это не дикие гуси, это не белые лебеди - это милые гости, это братушки руснаки...
Танец заканчивался в бурном темпе - хоровод плясал и кружился, как в вихре.
Немного подождав, танцоры выпили по бокалу и, закусив, снова образовали цепочку. Подождали усатого болгарина, который вместе со всеми опорожнил еще один бокал, провозгласив: "Здраве, младые!" - и вошел в круг. Завертелся опять хоровод. Теперь исполнялся совсем другой, не похожий на прежний танец. Неистощимый усач снова импровизировал, и все дружно подпевали ему, не сбиваясь с такта. Песня выражала и печаль матери, у которой дочь на выданье, и веселье по случаю свадьбы... Несколько минут длился танец, а ведущий и исполнители не чувствовали усталости. Темп танца становился все задорней и быстрей.
Дверь клуба была открыта, и виднелось, как из-за гор вышла полная и белая, словно перламутровая, луна, и небо как будто распахнулось, стало неоглядно высоким и светлым.
Болгары, точно по уговору, выстроились в одну линию, раскланялись и начали выходить. Их просили, умоляли присесть к столу, со всеми провести вечер. Нет, не захотели: видно, мешал долг вежливости. Собрались покинуть клуб и музыканты, но эти по домам не разошлись, а ходили по улице, вокруг клуба и пиликали, насвистывали на своих инструментах.
Через некоторое время подошел к командарму его адъютант, возбужденный и разгоряченный, что-то полушепотом сказал на ухо, и Николай Григорьевич, выждав недолгую паузу, встал, извинился, что неотложные дела службы вынуждают его покинуть зал, прошел мимо бочки, остановясь на минуту и постучав костяшками руки по крышке, затем приподнял руку, погрозил кому-то в зал пальцем, давая понять, чтобы не особенно пировали.
- Да нет, товарищ командарм, будьте спокойны. Это дело нас не сшибет, - ответил ему шутник.
- Посмотрю. А как ваша фамилия? - поинтересовался Шмелев улыбаясь.
- Лейтенант Голышкин, можете потом проверить.
- Зачем? Верю, - снова улыбнулся Николай Григорьевич и удалился.
А пир не прекращался. И продолжали веселиться в танцах, - теперь уже и молдаванин Митря вырвался в круг, и пошел, пошел то ходко на одних носках, то вприсядку, то на руках вертелся и скакал по полу, ровно юла, и закончил так, что зал ахнул, - дважды перевернулся через голову...