- Братцы, наши! Танки наши! Шмелев послал.
Милица в мгновение вскарабкалась на скалу и тоже кричала:
- Войники! Тенки наши! Тенки!
И когда гремящая колонна стала утюжить подступы к горе, стрелять из пушек и пулеметов, фашисты пришли в ужас. Одни суматошно разбегались по кустарникам, уползали в горы, другие бросали оружие и поднимали руки, шли в плен...
Когда бой утих, Милица слезла со скалы. Она оббила с одежды комья глины, потом сняла башмак и, прыгая на одной ноге, вытрусила песок. Так сделала и с другим башмаком. Приведя себя в порядок, Милица ловко перепрыгнула через сточную канаву, вышла на дорогу. Запрокинув голову, задержала взгляд на скале, откуда стреляла с русским друже. Глянцевито-темные, покрытые замшелым пересохшим мохом и лишайником камни были иссечены пулями и осколками, покрыты серыми пятнами сплющенного свинца. Узловатые, местами перебитые ветви чудом росшего на скале кустарника тихо подергивались на ветру.
- Ой как вы-со-о-ко! - все еще глядя на скалу, подивилась Милица.
Майор Костров подошел к ней, чтобы пожать руку. Милица, не смущаясь, только рдяно вспыхнув лицом, обняла его и поцеловала в щеку. Потом она прижала к груди висевший автомат и с той же настойчивостью, как и перед боем, сказала:
- Дайте мне оружие! Вот это...
- Что ж, пусть у вас остается. Вы доказали, что можете стрелять из него, - ответил майор.
Часом позже Костров уезжал. Оставшиеся на горе ее защитники махали им вслед руками. Особенно бурно прощалась Милица. Она не раз подкинула кверху свою пилотку, но казалось, ей и этого было мало - дала очередь из автомата в воздух.
- Отчаянная дивчина, - сказал Костров.
- Ничего себе. Больно крепко тебя прижимала, а так все нормально, весело рассмеялась Верочка.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Все чаще Роман Семенович и Наталья находили утешение в вечерних прогулках или за чашкой кофе. Случалось, минута в минуту встречались по дороге в госпиталь и шли вместе, рука об руку. Когда же поутру раздевались в ординаторской, работавшая там хроменькая женщина, как многие пожилые женщины, блюдя нравственность молодых, порывалась как-то повлиять на Наталью. А вчера не вытерпела, возьми да и брякни вслед им:
- Не пойму нынешние нравы. Он, поди, уродился в прошлом веку, хроменькая так и сказала, сделав ударение на слове "веку", - а она еще совсем молодуха. Перебесились!
Было не понять, то ли порицала она, то ли просто сорвалось с губ... А Наталью это ущемило. Больно ущемило. Внутри у нее будто что-то перевернулось.
День был для нее испорченным, каким-то потерянным. Наталья мучилась. Может, хроменькая женщина вовсе и не желала причинить ей душевную боль. Но это заставило по натуре чувствительную и впечатлительную Наталью всерьез задуматься.
Той гармонии отношений, что влечет друг к другу и называется нравственной и физической близостью, между Романом Семеновичем и Натальей не могло быть: слишком большая разница в возрасте. И если сколько-то лет эта разница не будет столь ощутима, то позже, год за годом, возрастное различие даст о себе знать резко, и Наталья понимала это. Она знала, и как медик, и по книгам, что бывает в таких семьях, когда муж старше жены на много лет или, наоборот, намного моложе ее. Разлад физический ведет к разладу духовному. Но именно в единстве духовном и физическом она видела семейное счастье и сейчас, думая об этом, невольно вспомнила Кострова, вероятно, жизнь их сложилась бы нормально, не измени Наталья ему, но искать вчерашний день глупо, и она лишь втайне ругала себя за прошлую вольность.
Хирург увидел сегодня Наталью расстроенной.
- Что это с тобой? Похоже, тебя кто-то опечалил? - сбеспокоенно спросил Роман Семенович.
- Так себе. Переживания одни, - уклончиво ответила Наталья.
- А все-таки?
- От того, что я скажу, легче не будет.
- Так ли? - выжидающе приподнял брови хирург. - Боль, если ее загоняют вглубь, рано или поздно дает о себе знать.
- Согласна, - кивнула Наталья.
- Ну и о чем же ты подумала, какую болячку пытаешься загонять вглубь? - Он убежденно настаивал, вопрошающие глаза его становились требовательными, и Наталье казалось, что молчать больше нельзя, но и говорить напрямую, о чем думала, что переживала последнее время, когда убедилась, что хирург к ней неравнодушен и намерен просить ее руки, не хотела и не могла. "Зачем обижать? Зачем? Ведь он мне жизнь спас..." подумала она сейчас. Ей все еще казалось, что завязывающиеся отношения временные, что это всего-навсего увлечение: вспышка погаснет, и все пройдет, они останутся просто товарищами - ни больше ни меньше.
- Я когда-нибудь потом сознаюсь, о чем думаю. Только не обижайтесь, попросила она.
Роман Семенович старался угадать по ее лицу, о чем Наталья думала, а допытываться было не в его характере, и поэтому он обронил с недовольством в голосе:
- Ты становишься какой-то замкнутой. Отчего бы? - Хирург смолк, ожидая ответа, затем встал, походил по комнате, чувствуя себя неловко, и спросил: - Может, я в чем-либо виноват? Скажи.
Помедлив, Наталья наконец выговорила раздумчиво:
- Просто мне нужно разобраться... в самой себе.
В тот вечер они сидели в комнате Натальи, и разговор между ними не ладился. Хирург ушел к себе раньше, чем ему хотелось.
Наталья убрала со стола, вытряхнула окурки из пепельницы - накурился же он, нервничая! - сложила посуду в раковину и вернулась в комнату, посидела за столом, подперев ладонями голову и мучительно думая все о том же - о хирурге и о себе, о неравенстве их возможного брака. То, что он духовно может удовлетворять и даже радовать ее всю жизнь, вплоть до глубокой старости, - в этом она не сомневалась. Знала она и другие семьи, в которых духовный разлад ведет к физическому, знала и то, что с духовным неравенством часто смиряются, а с разладом физическим сплошь и рядом муж и жена если и уживаются, то обманывают друг друга.
Наталья еще терялась, не знала, как же ей поступить. Нужно что-то решать. Она уже склонялась к мысли, что им вместе быть не суждено. Но и вырвать из своего сердца сразу, бесповоротно чувство была не в силах.
Днями позже, когда вновь встретились и Роман Семенович перво-наперво спросил, что же ее тогда так мучило и разобралась ли она в самой себе, Наталья по тону его голоса и выражению лица поняла, что он настроен все выяснить сразу. Она почувствовала, что уходить от настойчивого вопроса больше не может, прибегать к женскому лукавству не было смысла. Видно, настало время для прямого разговора. Придав лицу озабоченно-строгое выражение, она проговорила:
- Роман Семенович, я вам сейчас все расскажу. Только ответьте прежде всего на мой вопрос, согласны?
- Буду рад.
- Скажите, пожалуйста, играет ли какую-нибудь роль возрастная разница?
- Смотря в чем и между кем? - спросил в свою очередь хирург и спохватился: - А что тебя так занимает?
- Просто в порядке любопытства. Влияет ли разница в летах между, как бы сказать... между любящими?
- А как ты думаешь? - вопросом на вопрос ответил Роман Семенович.
- Полагаю, влияет, и даже очень, - добавила она.
- Склоняюсь и я к этой мысли, - не покривив душой, сдержанно проговорил Роман Семенович и, чувствуя подводное течение в затеянном разговоре, вынужден был осторожничать: - Разница лет, понятно, влияет, но не всегда. Далеко не всегда. - Сделал паузу, как бы давая этим осмыслить сказанное, продолжил: - Надо учитывать не только разницу лет, но и разницу натур. История медицины знает примеры, когда ученые и вообще люди напряженного умственного и, стало быть, нервного труда до старости... до глубокой старости, - подчеркнул он, - жили во всех отношениях полноценной жизнью... Семьи не только не распадались, но появлялись у них и дети. Все зависит от индивидуумов... Выходит, тебя это и мучило? - спросил Роман Семенович и, не дав ей выговорить, упрекнул: - Женщина ты проницательная, умная, а окружающих не можешь до сих пор понять и по достоинству оценить их... - Говорил он о многих, хотя и делал очевидный намек на себя.
Наталье стало неловко, и она пыталась мягче объяснить свое замешательство.
- Чтобы понять, нужно время, а поступать вот так, сгоряча, необдуманно - можно и впросак попасть. Ошибку легко допустить, трудно будет ее исправить. - Сказав это, она неожиданно сменила разговор: Теперь пора и подумать, где кому быть после войны...
Роман Семенович догадался, что сказано это было для него, и ответил загадочной фразой:
- Готов служить. Куда игла, туда и нитка!
- Вы что имеете в виду?
- Захотите в деревню или в город, туда и я помчусь.