- Растолкуйте, что вы конкретно хотите? Какой меморандум?
- Мы всехотим помогайт!..
- Кому?
- Рус... Идем... Стреляйт швабов!
- Понятно, - заулыбался Костров. - Так что же мне с вами делать? Куда поместить? - указал он на тесноту кабины.
Тщедушный не отступал:
- Рус давай вместе... Борьба. Куда рус, туда мадьяр.
- Добро, - кивнул Костров, хотя и терялся, не зная, как это на деле получится и в чем они могут быть полезными.
Сел в кабину. Мадьяры, как по уговору, расступились, пропустили машину и повалили следом за колонной; одни сразу поотстали, другие - среди них и старичок - еще немного бежали вслед трусцой.
От суматошной езды по проселочной дороге, выложенной разбитым булыжником, машину трясет как в лихорадке. Будто едут вовсе не по дороге, а по ребристым валькам. Раненый старший лейтенант охает. Ему невмоготу, кричит в полусознании сквозь зубы одно и то же: "Убейте, режьте, не уйду!" Костров слышит эти крики старшего лейтенанта и мысленно ставит себя на его место. Ведь он тоже, наверное, так кричал бы: "Не уйду!" - грыз родимую землю зубами, тоже корчился, обливаясь кровью. Но думать о себе некогда и незачем - голова забита совсем другим: где занять оборону, будут ли поблизости наши войска и что случилось с фронтом?.. Как там, на переправе, и успела ли Верочка выскочить?.. Тысячи вопросов раздирают голову, ломит в висках от нервного напряжения.
Верст через десять показались наши. Танки с красными звездами на башнях стоят прямо на главной магистрали, стоят дугой, перекрыв все пути и тропы к переправе. Тут, примостясь к ним, останавливается и батарея "сорокапяток", разворачиваются пушки с ходу, машины отъезжают прочь, и орудия ввергаются стволами в сторону противника; лязгает прислуга замками, и отовсюду голоса: "Первое готово... Второе... Четвертое... Готово!"
Все-таки проворны до виртуозности наши артиллеристы!
К батарее подъезжает командир бригады. Он уже знает о представителе штаба армии майоре Кострове. Кто-то успел доложить. И здоровается с ним, как с давно знакомым, достает портсигар, звонко щелкает крышкой и предлагает выскочившую из гнезда сигарету.
- Мы их дальше не пустим. Приказ дан умереть, а не пустить, раскуривая, говорит командир бригады.
- Зачем же умирать? Сейчас умирать совсем не годится, - отзывается повеселевшим голосом майор Костров.
- Это просто к слову... Умирать не собираемся, - басит командир бригады и велит старшего лейтенанта-храбреца с машины не снимать, а везти прямо на переправу, на ту сторону Дуная. - Вам тоже не мешает туда поехать. Зачем вам быть прикованным к одной батарее? Незачем. Вы представитель штаба армии и, полагаю, там нужнее...
- А где штаб армии, хозяйство Шмелева? Вы не связывались?
- Связывался. И лично от него задачу получил, - ответил командир бригады, и тотчас лицо у него потускнело, обозначились мешки под усталыми глазами: - Штаб стоял в городе Печ и частично в Бельчке... Но туда прорвались разведывательные танки неприятеля... Надо полагать, перекочевали... - тихо сказал он.
Спешно распрощавшись, майор Костров поехал на той же машине, на которой лежал, скрипя зубами, старший лейтенант.
Переправа показалась вскоре. На ближнем берегу - полная неразбериха: въездные пути стиснуто заполнили повозки, крытые штабные фургоны, полуторки с мешками, накрытыми брезентами... С одной машины брезент сполз, волочился по земле, из прорванного или пробитого осколком мешка сыпалась мука. Возле самой реки стояли санитарные машины, из них медики вытягивали на носилках раненых и несли на уже готовый отойти паром...
Утробные крики, шум, гвалт заглушались ржанием коней и стрельбой, которая велась из-за насыпи. Небо ревело, раскалывалось от гула самолетов и от разрыва зенитных снарядов, вспыхивающих ржавыми клубками. Когда отдельным немецким самолетам удавалось прорваться в зону самой переправы, наземная стрельба особенно учащалась. Косо падающие бомбы визжали, кладя людей на землю, рвали сам воздух, поднявшиеся кверху от разрывов столбы воды обрушивались на реку всей тяжестью.
Попытка прорваться к переправе и бомбить не обходилась немецким самолетам безнаказанно. Один самолет, распустив шлейф дыма, грохнулся в реку, другой, снижаясь, полз с надрывным ревом, а остальные держались на порядочной высоте. Шпарили по ним советские и заодно с ними суетившиеся у своих орудий румынские зенитчики.
Костров различил их, стоя на откосе, по песочно-зеленым шинелям и пышным барашковым шапкам и почему-то особенно обрадовался их присутствию на переправе.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Будоражащий, поневоле сдавленный голос в трубку:
- Доложите, в каком состоянии ваша армия? Где находятся войска и как вас колотят?
Первая часть вопроса обычна, можно бы попросту доложить о положении армии, мысленным взором перемещаясь справа налево по карте, - только, конечно, не открытым текстом, не по телефону. Пользоваться телефоном запрещено категорически. А второе: "Где и как колотят?" - можно ему, генералу Шмелеву, дать взбучку, а при чем тут армия? Кстати, не по вине одного Шмелева армия поставлена в невыгодное, прямо-таки казусное положение. Требовали до самого последнего дня наступать, рвать коммуникации неприятеля, и теперь такая заваруха... Армия оказалась в положении спутанного коня. В мгновение подумав об этом, генерал Шмелев дунул в трубку, словно этим стараясь прочистить ее, и наконец осторожно переспросил:
- Кодом доложить или лично подъехать?
Голос с того конца провода нервный, с нотками насмешки:
- Пока закодируете или поедете лично, немцы сядут вам на хвост, отрубят этот хвост... Доложите прямо, никто вас за язык не повесит... Уже тот факт, что мы теряем успех, а немцы приобретают этот успех, ни для кого не является секретом.
- Понимаю.
- Мало понимать! - перебил голос раздраженно. И через паузу: - Нам известно, немцы предприняли контрудар, судя по всему, более сильный, чем два предыдущих... Прорвали на широком фронте передний край, смяли оборону. Угрожают... Знаете об этом?
- Знаю.
- Заходят в тылы...
- Знаю.
- Подвижная группа танков совершает глубокое вклинивание, вплоть до угрозы штабу фронта.
- Возможно.
- Прорывается к переправам Дунафельдвар и Дунапентеле.
- Возможно и это...
- Что ты заладил как попугай: "Знаю... Возможно!.." - вспылил командующий.
Редко бывало с Толбухиным, чтобы он ругал кого-то и так раздражался. А вот сейчас вышел из себя. И Шмелев зримо увидел его, как утратил он спокойные, медлительные и даже флегматичные манеры, напоминающие манеры и привычки ученого: полные губы, полный подбородок, лицо, нервно подрагивающие бугристые надбровья, лоб, иссеченный морщинами, и глаза, некогда добрые, - все сурово скомкано, напряжено. Он слышал, как командующий сильно дышал в трубку, ожидая ответа.
Шмелев, однако, не обиделся. Поистине, впитал в себя старое военное правило: на резкость начальства не обижаться, видя в этом не свою личную, а чью-то слабость, но что касается перечить или возражать, то это уж, простите, в характере генерала Шмелева - клин клином вышибать. И он парировал упрек командующего резкостью:
- Не по адресу обратились, товарищ маршал... Кто-то проморгал, а теперь... на меня все шишки валите!
Помолчала трубка.
- Теперь поздно кого-то винить, - враз сбавленным, точно охлажденным голосом проговорил Толбухин и уже миролюбиво: - Скажи, Николай Григорьевич... милок... как ты намерен выправлять положение?
- Отбивать направо и налево, - трудно перестраиваясь на иной лад разговора, строго ответил Шмелев и, перегодя немного, спокойно пояснил: На левом фланге, на Драве, держат оборону войска 1-й болгарской армии Стойчева... Стойкий, скажу, генерал, оправдывает свою фамилию, и болгары дерутся - восхититься можно... А на правом фланге мотострелковая дивизия потеснена. Но совместно с танковым корпусом и конниками корпуса, спасибо им, свалились как снег на голову, и очень кстати, рубятся... От клинков аж свист идет...
- По твоему докладу получается, вроде все нормально, - проговорил Толбухин. - А фронт рассечен надвое: вот-вот будут захвачены переправы, и войска, а вместе с ними и мы, грешные, будем опрокинуты в воды Дуная и будем кунаться.
Это простецкое слово Шмелеву понравилось, и он ответил столь же просто:
- Окунуться бы не мешало... Так накалены обстановкой...