- Недурно бы и в сам деле под перинами косточки погреть, - встрял, переча ему, Тубольцев, готовый тоже ослабить ремни и прилечь.
- Вы где находитесь? - спросил нечаянно пугающе-громко Гребенников.
Услышав голос начальника политотдела, показавшийся окриком, все разом повскакали: воинская субординация неумолима, даже если с начальником порой и кашу ешь из одного котелка.
- Нет, вы лежите, лежите, - уже мягче проговорил Иван Мартынович. - Я вообще говорю... Где мы находимся, знаете ли?..
- Надо полагать, обложены ихними войсками, - сказал Нефед.
- "Обложены... Обложены..."! - передернул его слова Тубольцев. Заявляй уж напрямую, немец в тыл к нам забредает... А то ведь, ровно красная девица, кокетничаешь.
- Если все время напрямую заявлять, то и соображать совсем перестанешь, - осерчал Нефед. - Непутевый!
- Злиться не надо, не рекомендую, - утешливым тоном проговорил Гребенников. - Я хочу знать, как будем вести себя... Занимать круговую оборону и вести бой или... сдаваться?
- Хм... хм... сдаваться? Да вы шутите чи пугаете нас, товарищ начальник? - послышался тонкий голос из темноты, похоже, солдата-украинца. - Мне батько не велит такое слово в голове держать. Яки воно поганое слово!..
- Можем переждать заваруху, - сказал Тубольцев. - Провизия у нас есть. Концентраты, галеты вон у каждого... Сухари... Кое у кого и колбаса сухая припрятана... А как прояснится...
- Не пойдет, - и тут нашелся что возразить ему Нефед Горюнов. - Одни, стало быть, биться должны, а мы пережидать... Как сурки возле норы... Столбиком стоят и посвистывают, а почуют опасность, юрк в нору... Так вот, немец нынешний, он пужливый, острасткой хочет брать, нахрапом... Наступает, а у самого небось поджилки трясутся.
- Откуда вам знать, товарищ Горюнов, что у немцев поджилки трясутся?
- Визуальным наблюдением доказано, - ответил Горюнов.
- Больно мудрено говоришь, вроде тумана напускаешь, - попрекнул Тубольцев. - Надысь мы наступаем... Ну и колотит пулемет. Залегли мы, а он колотит. Думаем, дурной, что ли: сами на износе, каждый патрон на учете, а он знай себе шпарит в небеса, будто ангелов грешных вознамерился сбивать. Строчит и строчит поверх лежачих. А когда мы сызнова поднялись, пулемет перестал стрелять. Видим, немец крутится вокруг пулемета, как пес на привязи. Ну, взяли его за шкирку; пытаемся оттащить от пулемета - не могли силком оторвать. Его и вправду приковали к пулемету цепью, мол, нет у тебя никакой дороги, окромя одной - могила, умирай на месте, и крышка.
- Принудиловку отбывал, - не унимался Горюнов. - А вообще-то дело гораздо сложнее. Сплошь и рядом мы наблюдаем, как гонят наперед ихние войска и особливо этих... как их...
- Нигилистов, - подсказал Тубольцев, чем вызвал насмешку, и почувствовал, что сел в лужу.
- Каких тебе нигилистов! - поддел Горюнов. - Венгров, которые не одумались и держатся за старый режим. Как же зовут их?
- Ну вот! А попрекаешь. Грамотей! - отшучивался Тубольцев.
Гребенников мог часами слушать мудреные солдатские истории, но ему было сейчас некогда, и он заторопился уходить.
- Ладно, ребята, готовьтесь, - сказал он, пожав руку персонально Нефеду Горюнову и Тубольцеву, а остальным кивнул и пошел на командный пункт армии.
Командарм Шмелев лежал в крытой полуторке, на койке-раскладушке, весь перебинтованный. Вчера при отражении контратаки произошло такое сближение с немцами, что дело дошло до рукопашной. Генерал Шмелев очутился в самой гуще свалки. Солдаты из комендантской роты и адъютант пытались его прикрыть, и не удалось. У самых ног разорвалась граната. Двоих из охраны насмерть положило осколками, а Шмелева ранило: подкосились ноги, упал, пытался встать, даже шагнул и будто споткнулся, клюнув носом оземь. Теперь он лежал на раскладушке с перевязанными лицом и ногою. Врач, осмотревший и обработавший раны, сказал, что, к счастью командарма, граната была противопехотная и разорвалась, наверное, неблизко, шагах в семи, иначе бы... "Что могло быть иначе, - слушая врача, перебил тогда командарм, - не будем гадать. Запомни: Шмелевы такой породы - целиться в них можно, а убить нельзя..."
Вчера же Иван Мартынович, имевший на него особое влияние, хотел переправить командарма в безопасное место.
- Покуда идет война, нет безопасных мест. Всюду фронт, - говорил Шмелев без всякой бравады, как вполне разумеющееся.
После случившегося Николай Григорьевич в душе выругал себя, что очутился в гуще схватки, - все-таки не дело командарма попадать врукопашную, его дело командовать. Но а как же иначе, коль обстановка принудила... У него был жар, от болей потел, рубашку хоть выжимай. Завидев протиснувшегося в полуторку Гребенникова, он посмотрел на него воспаленно-жалостливыми глазами, сказал постанывая:
- Худы дела у меня...
- Крепись, Николай Григорьевич! Был сейчас у солдат.
- Ну и как они? Неважно себя чувствуют, поругивают нас, полководцев?
- Народ понимает обстановку. И быть может, не хуже, чем мы с тобой. Разговорил я Нефеда Горюнова, Тубольцева, ты их знаешь, со Сталинграда с ними дюжим. Так что ты думаешь? Они тоже вышли на оперативный замысел. В самый корень зрят: предлагают ударить по немецкой наступающей группировке во фланг...
Шмелев задумался, потом сделал жест рукою, пытаясь выразить этим: "А ведь как неплохо?", но вскрикнул, задев больное место. Ругнулся матерно. Медленно, поддерживая руками раненую ногу, с искаженным от боли лицом встал, попросил подать ему хотя бы ящик из-под макарон, разложил на нем карту, провел одну нежирную красную стрелку, упирающуюся с юга в сторону озера Веленце и дальше на Эстергом, намеревался провести и вторую стрелку. Он знал, что сил у немцев, двинувшихся в горловину прорыва, на рассечение нашего фронта ради того, чтобы выручить своих осажденных в Будапеште, много: против одной только армии Шмелева и на самом левом фланге, в устье реки Драва, где размещены позиции болгарских и югославских войск, действуют 2-я танковая армия неприятеля, артиллерийские и инженерные подразделения... И надо полагать, гораздо больше танков, артиллерии и пехоты брошено на развитие прорыва. А в самом городе, в Будапеште, закупорено сто восемьдесят восемь тысяч, говоря на военном языке, активных штыков! Нешуточная группировка: попробуй одолеть. И все знают, что жить надо, все надеются на жизнь и поэтому борются. Но все-таки окружены. И положение у них катастрофическое, а у нас что?.. Временное тактическое осложнение, да и только. И если нападут и разгромят КП армии, то от этого мировой политике будет ни жарко ни холодно... Был такой Шмелев, и нет Шмелева... "Фу, гадость какая пришла на ум!" - перебил себя Николай Григорьевич и настроился додумать предполагаемые контрмеры. Искушение брало, силился провести вторую, более жирную стрелу, нацеленную ударом с севера. Но войска, стоящие на севере, не были в его власти, он ими не командовал, и карандаш из его руки беспомощно выпал.
- Вызывайте комфронта, и немедленно. Тотчас!
- Проводная связь с фронтом оборвана, - ответил ему дежурный связист-офицер.
- А рация зачем? Рация, я говорю, зачем? Чтоб комариный писк слушать?
- Рацию можно, - сказал офицер-связист и начал настраивать волну, вызывать позывные. - Молчат, товарищ командарм, - сокрушенно промолвил офицер.
- Вызывайте, - и, охнув, командарм повалился на раскладушку.
Часа три, до утра, до седьмого пота колдовал связист над рацией. Изредка поглядывал офицер-связист на койку, на командарма - тот спал, слегка похрапывая, и связист мысленно заклинал в помощь себе и мать, и детей, и, кажется, всех духов, чтобы помогли ему все же связаться с командующим фронтом. "Надо срочно доложить. Ранен ведь... Сможет ли выдержать напряжение", - волновался офицер-связист.
С утра сражение закипело вновь. Противник, по всей вероятности, вышел на переправу фронта и теперь стремился расширить полосу прорыва вдоль Дуная, тесня наши войска на северном и южном флангах. Фронт рассекло надвое. Размещаясь в городе Пакш, штаб фронта очутился под ударом: туда прорвались несколько танков неприятеля. Больше того, противник вознамерился сокрушить весь фронт в теснине задунайского плацдарма. Это поняли и в Москве, в Ставке. Верховный главнокомандующий по прямому проводу посоветовал маршалу Толбухину самому решить вопрос о возможности отвода всех сил фронта за Дунай...
Маршал Толбухин отвечал: "Спасибо. Совет учту", - а на самом деле думал о другом: "Уходить за Дунай нельзя, обидно - Вена станет казаться далекой, а на вторичное форсирование Дуная в ближайшее время и надежд не будет". И командующий фронтом принимает дерзкое решение: выстоять, за Дунай не уходить.
Приказ идет в войска армий, корпусов и дивизий. Как бы предугадывая это, командарм Шмелев через наконец-то налаженную связь дает телеграмму: "Плацдарм терять не собираемся. Бой ведем с перевернутым фронтом. Готовимся ударить по основанию клина зарвавшегося неприятеля".
В войне бывают кульминационные моменты, когда одна сторона, кажется, вот-вот выиграет сражение, а другая потерпит крах. Предвидеть этот момент, вовремя ввести в сражение свежие подкрепления - значит вырвать победу. В такой критический час, когда, казалось, неприятель вот-вот начнет топить в водах Дуная измотанные войска 3-го Украинского, командующий соседним фронтом маршал Малиновский отважился переправить на задунайский плацдарм 23-й танковый корпус. Целый танковый корпус! Через Дунай, по широченной реке, бушующей и скрипящей взломами льда. И пожалуй, именно эта смелая переправа танков вдохнула силы утомленному, изнуренному долгими боями соседнему фронту. Корпус с ходу нанес неожиданный удар, обрубая танковый клин врага с севера, со стороны осажденной Буды.
Дождался своего часа и Шмелев!
Уже неделю раненый командарм не покидал пункта управления в своей полуторке. Мало ел, пища не шла впрок, пил крепко заваренный чай, стакан за стаканом. У него поднимался жар. Не отходивший лечащий врач принимал все меры, чтобы сбить температуру, накладывая повязки на раненую ногу, стремясь предотвратить возможную вспышку гангрены. Весть о вводе в сражение танкового корпуса, переправленного через покрытую льдом реку, передали Шмелеву из штаба фронта. Командарм почувствовал, что настал и его момент, пытался в волнении встать и опять рухнул на койку. Сжав зубы, он перемог боль и продиктовал армии, сводной ее группе приказ наносить удар по прорвавшимся войскам неприятеля с юга...
Ни на час не утихало сражение. Дневное время сменялось ночным, но и в темноте войска продолжали врубаться в позиции неприятеля, нанося ему фланговый отсечный удар. Шаг за шагом отвоевывали потерянные рубежи, и Шмелев требовал продвинуть его полуторку поближе к войскам, чтобы "самому все видеть"... И когда наметился успех его удара с южной стороны, когда доложили ему, что передовые танки корпуса, посланного в подмогу соседним фронтом, лично Малиновским, встретились с головными силами армии Шмелева, обрубив таким образом вражеский клин прорыва, - командарм вдруг почувствовал, что нервное напряжение, не дававшее ему покоя, отхлынуло от сердца, и он ощутил невольную слабость и лег спать, велев не будить его...
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Часы ожидания тянутся, как сама вечность.
В путь-дороженьку Верочка собиралась не один день, и еще заранее постирала белье, начала укладывать скудные вещи, раздумывала, брать ли с собою чью-то полковничью парадную шинель, подобранную в разбитой военной машине у города Печ. Нажитого ничего не было: шерстяные кофты, платья и платки, дареные Алексеем и его дружками на свадьбе, - все осталось в Бельчке после суматошного переезда. Позже наведывался туда Алексей за личными вещами - дом мадьярки сгорел дотла. Но худо-бедно, а из полковничьей парадной шинели можно сшить себе шикарное пальто.
Итак, все подогнано, высушено, поглажено, старательнейшим образом уложено - хлопотны и мучительны все-таки сборы в дорогу. Но теперь можно и передохнуть. Присела, а беспокойная мысль заставила встать и вновь - в который раз! - заглянуть в окно: день разгорался на диво, а Алешки все нет.
"Чего он задержался? Уж не случилось ли что? - западала мысль. - Да нет же, что может случиться. Не полезет он в пекло, хотя бы перед самым отъездом".
Глядела в окно и размечталась: вернется, затем подойдет машина, погрузимся - и кати по европейским дорогам аж до Бухареста, как уверял Алешка, а там в поезд и до Грязей, в родную Ивановку. "Чудно даже, вчера, кажется, в адском огне бывали, а сегодня - отъезд, тишина... - мимоходом промелькнуло в сознании Верочки, и она опять почувствовала ноющую в сердце боль: - Где же Алешка? Ну просто терпения нет! Сколько можно ждать!"
Раным-рано захотелось Кострову - вот уж непоседливый! - заглянуть в свой бывший батальон, хоть краешком глаза повидать ребят, попрощаться... Ну, взглянул, увидел и Нефеда Горюнова, и Тубольцева, и озорного лейтенанта Голышкина... Но потолковать как следует и отвести душу за махоркой не смог, так как батальон поднимался по тревоге, спешно занимал боевой рубеж, откуда завтра, а может и сегодня, предстояло ему идти в наступление. Подполковник Костров пытался отыскать командира батальона, чтобы узнать, какую задачу получили, - все-таки интересно, и он, Костров, вроде бы в ответе за батальон, за своих ребят. Застал командира на рекогносцировке, ввязался в это дело, хотя ему и вовсе не следовало торчать на какой-то рекогносцировке.