Шли ради этого третьего, ради своего счастья.
Шли, сознавая, что еще лежит город в развалинах и еще бушует где-то война, сея смерть и унося человеческие жизни, а тут бьется внутри у Верочки новый человек. При этой мысли Алексей заулыбался, и Верочка, заметив его улыбку, попросила:
- Не загадывай, Алешка, не надо. Мне так тяжко... Ноги подкашиваются. А ты... Чему ты смеешься?
- Верочка, глупышка, ребенок у нас будет. На радостях...
Трудно поднялись на возвышение, и проходящие люди сказали, что вон там, посреди каштанов, в белокаменном доме родильня.
После того как наконец добрались до спасительного дома и Верочку сразу, без проволочек с оформлением документов, положили в палату, Алексей ни на час не отлучался отсюда - он и спал в прихожей приемного отделения, мирясь с неудобствами, зная, что ей там не легче.
На другой день Верочка что-то сказала ему сквозь стекло, пыталась разъяснить на пальцах, поднося их ко рту, и ему показалось, что есть уже ребенок, просит молока, и он опрометью побежал на базар, купил молока, пучок синих подснежников, а потом, возвратившись, отдал передачу дежурной сестре, спрашивая:
- Ну как у нее?..
- Ничего пока... Ваша жинка устала с дороги. И был очередной приступ.
На третий день Верочку выписали, врач велел ехать дальше, строжайше предупредив не допускать никакого волнения.
- Довезу ли?
- Довезете. Просто она устала, натряслась.
Они снова садились в поезд. Верочка уверяла, что чувствует себя отдохнувшей, совсем прилично. И, к радости обоих, держали они путь к себе, в Ивановку...
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Намедни Митяй позвал к себе Игната и, уединившись с ним в комнате, высказал ему давнюю, засевшую в голову думку.
- Помнишь наш уговор насчет губителей?
- Каких губителей? - не понял Игнат.
- Ну, которые изничтожают сады, ровно короеды. Вспомяни меня, найдем на них управу. Намылим холку!..
- Надумал? - спросил Игнат.
Митяй закивал головой.
- Обрадовать тебя хочу, сваток. Слушай внимательно, - заговорил он. Поеду. Семь бед - один ответ. К тому же наверняка примет... Немца отшвырнули. За границей его доколачивают, малость нажать - и крышка. Передохнув от высказывания этих соображений, Митяй продолжал: - На радостях он, Сталин, теперь небось попивает чаек с вареньем да табачок редкостных сортов покуривает.
- А тебе от этого какой прок? - развел руками Игнат. - К чему ты клонишь?
- Смотришь, и меня угостит, - запросто ответил Митяй. - Как думаешь, примет?
- Эге, куда хватил! - подивился Игнат, внутренне крепко завидуя свату. "Ишь, меня обскакал в разъездах. Сижу, как наседка на яйцах, никак не слезу... А он, вишь, куда ехать затеял". А вслух озабоченно заметил: Оно, конешно, должон принять. Не в такое лихолетье Ленин мужиков принимал. Ходоками звались. А тут и путь недалекий. Садись на сталинградский - и на другой день утречком в Москве. Только дело не в дороге. Ты ему заготовь бумаги.
- Какие такие бумаги? - переспросил Митяй.
- Ну этот самый доклад, чтоб по писаному с ним толковать.
- Зачем по писаному? Что у него, ушей, что ли, нет слухать? Заботы до людских дел отпали? Али не может он войти в наше положение?
- А-а, брось ты, слова - ветер, - возразил Игнат. - Случись, резолюцию захочет наложить, ты ему бумагу-то вовремя подашь, он и ублаготворит просьбу. Ты потом бумагу-то в карман, и дело на мази.
Митяй посидел раздумчиво, кажется, серьезно внял словам свата, но вдруг ни с того ни с сего побледнел.
- Ты чего? Какие тебе страхи привиделись? - забеспокоился Игнат.
- Какие могут быть страхи? К вождю, еду, а он - страхи, - отмахнулся Митяй. - Ты вот скажи, где мне опосля переночевать? Москва-то хоть и велика, да, говорят, движение сильное, наедут машины, ежели на улице - в кустах приткнешься. Фу ты, леший меня дери! - вдруг воссиял Митяй, хлопнув себя по лодыжке. - Да у нас же родня в Москве! Помнишь Феодосию, ну, которая ложками торговала и ворожить складно умела?
- Что-то не упомню.
- Ну, горбатая которая... Все село знает, - продолжал обрадованно Митяй, - с плотником приезжим увязалась она в Москву. Дворничихой там, говорят, деньгу зашибает... Вот я и заявляюсь: мол, в гости к вам, родственнички. Не обессудьте.
- Только насчет Сталина им - ни гу-гу... Все дело завалишь.
- Почему?
- Какой ты, прости, непонятливый, - с видимой сердитостью ответил Игнат. - Едешь, можно сказать, по государственной важности, а будешь болтать всяким родственникам. Если хочешь, чтобы твое дело не накрылось, держи язык за зубами, пока не сдвинется.
- Да-а, правду говоришь... Позволь, приду в Кремль, примет меня, а что же ему докладать? - с неожиданной растерянностью развел руками Митяй.
- Голова садовая, так о чем же я и толковал. Надо письменно все изложить. И покороче. Ходит молва, Сталин не любит длинные доклады слушать. Время у него по минутам размерено: когда ложиться, когда вставать. Вот ты ему и короче излагай...
- Помоги мне, сваток, - с мольбою в голосе попросил Митяй. - Я же помню, как ты в трудное времечко об этих самых плутонгах Алешке отписал. Небось по сю пору не забывает. И... - Митяй прижал к груди руку, - помогли наши учения. Вишь, как турят немчуру, еле поспешают гнаться... Поможешь изложить доклад, тоже пойдет на пользу обществу. У тебя, сваток, - давно я приметил - голова генеральская! Жаль только, лампасов да папаху не имеешь.
- Ну-ну, хватит меня жалобить, - перебил Игнат. - А ежели всурьез, не уехал бы я в свое время с Крыма, то, глядишь, и выбился бы в черноморские адмиралы. У меня по морю до сей поры душа болит. Когда-нибудь махну к морю. Может, и тебя прихвачу с собой. Все-таки подлечиться тебе не грех, на поясницу жалуешься, на ревматизм.
- Порадей, век буду благодарить, - кивнул Митяй. - А покудова давай доклад обмозгуем.
Он встал, принес из смежной комнаты чернильницу с ручкой и ученическую тетрадь.
- Бумага нужна не такая, - возразил Игнат.
- Какая же?
- Слоновой кости, чтоб лоснилась и не мялась.
- Где такую взять? В кооперации только оберточная.
- А у тебя на печке, кажись, церковная книга имеется. Помню, Верочка мне приносила читать. Вот и вырви оттуда плотный изначальный лист.
Действительно, как это Митяй сам не докумекал: в этой церковной книге оказался чистейший лист, только, правда, по краям маленько мухами засижен, да не беда - кончики можно обрезать.
Сели. Призадумались. Игнат запустил пятерню в волосы и почесывал затылок. А Митяй, сложив под его взором крест-накрест руки, глядел на свата с превеликим умилением. Похоже, еще минута, и он раздобрится до того, что полезет целовать своего мудрейшего свата.