- С того и зачну... Не мешай. - Игнат обмакнул перо и начал писать:
"Обращается к вам колхозник села Ивановки, что вблизи Воронежа...
Короче говоря, не буду отвлекать вас от государственных дум, но что-то нужно делать с нашим колхозом. Подзаваливается он, и не по причине только военной порухи. Много плутней развелось в нашем селе. Как пиявки, впились в здоровое тело. Всяк себе хочет, и суют без зазрения совести руки в общественный амбар... Нет у нас толкового руководителя, а без вожака, как известно, птицы далеко не улетят. По сию пору у нас сменилось уже семь председателей. А вы знаете, что говорится в пословице: "У семи нянек дитя без глаза". Хромает наш колхоз на обе ноги, все идет через пень-колоду. Инвентарь ржавеет под открытым небом, где ж тут металла в стране набраться, коль такое безобразие... Аль возьмите вы зерно. Придет весна, сеять надо, а зерна нет. Все подчистую отправил председатель с красным обозом. Я уж не докладываю о том, что трудодень-то, по правде говоря, оказался тощим. Но мы как-нибудь переможем. А вот оставить весною поля незасеянными - это уже пахнет дурно.
Извините, Иосиф Виссарионович, что время у вас дорогое отнимаю, но доложу и по второму пункту: для чего мы живем? Чтобы разорять и, простите, шкодить в собственном доме? Нет. У нас цель великая. А как поступают на местах? Были в нашем селе два сада - старый и новый, более полтыщи корней сортных яблонь и груш - ранний и зимний анис, белый налив, апорт, антоновка, китайка, бергамоты, душистые дули... А что получилось - оба сада, можно сказать, косой скосили, порубили на дрова городским, вплоть до одного дерева. Получилось для кое-кого: после нас хоть потоп. Отбивают человека от земли, лишают радостей жизни...
Прав ли я, дорогой наш Иосиф Виссарионович, растолкуйте мне, не шибко образованному мужику..."
Игнат, написав это, вытер вспотевший лоб и вздохнул:
- Вот примерно в таком духе и докладывай. Только не робей. Будет спрашивать - руби напрямую. Он-то поймет.
- Да мне нечего стращаться, - поддакнул Митяй. - Попаду на прием и всех выведу на чистую воду. Ты только ни-ни... понял?
- Разумею, - уверил сват. - В таких вопросах я твердокаменный.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
В пути Митяй напустил на себя великую важность, а как сошел с поезда и подался сразу к Кремлю, приметно оробел. Им овладел непонятный страх. Шмыгнуть бы сразу вон в те ворота, куда ведет широкая, горбившаяся и выложенная булыжником дорога, ан нет, не слушаются ноги, не идут туда. Митяй вышел на середину Красной площади, приблизился к Мавзолею Ленина и, сняв заячий треух, минут пять стоял в поклонном молчании.
Медленно побрел на улицу - ему даже интересно стало походить по Москве, увидеть, какая она, столица наша, подышать ее воздухом. Несмотря на военную пору, Москва жила, улицы запружены толпами снующих и куда-то спешащих людей. Громады стен, как пояснил один прохожий горожанин, под камуфляжем, но Митяй так и не понял каверзное словцо, пока сам не докумекал, что разукрасили дома для маскировки от налетов вражьих стервецов.
Проплутал Митяй дотемна. Наступил вечер, подошел к одной гостинице, медленно прочел название "Якорь", хотел зайти, но табличка изнутри на стеклянных дверях предостерегала: "Мест нет". Осерчал. Ночевать же к горбатой Феодосии не пошел: заявишься, выпивать усадят, а с разбитой головой как потом идти в Кремль? Враз прогонят. И Митяй, дав себе зарок не гостевать, пока не побывает на приеме, облюбовал в каком-то многоэтажном доме местечко на лестничной клетке, под батареей: и крыша над головой, и сквозняки не гуляют, и спину греет.
Утром опять пришел он на Красную площадь. К радости своей, увидел, как милиционер перекрыл все движение на большом пространстве, и в ворота под башню пронесся черный лимузин. Митяй смекнул, что в этой машине проехал сам Сталин, иначе бы чего ей так спешить. Набравшись смелости и выпятив грудь, Митяй шагнул к воротам, хотел уж шмыгнуть в сводчатый проем, но в этот момент кто-то сзади окликнул его. Митяй оглянулся. Человек в форменной милицейской одежде поманил к себе кивком головы.
- Вы, извиняюсь, ко мне? - спросил, не смущаясь, Митяй. - По какой надобности? Закурить хотите, у меня самосад имеется, да не могу... Время вот так в обрез. Хотите - обождите. - И Митяй шагнул вперед.
- Постойте, гражданин! - окликнул милиционер. - Куда следуете? Ваши документы?
- Мне следовать-то близко, вот в эти ворота, - указал рукой Митяй и ощерился, смолчав про документы.
- Гражданин! Идите за мной! - повысив голос, сказал тот.
Митяй, повинуясь, зашагал следом, думая, что этот мужчина ведет его к другим воротам, а может, впустит с черного хода.
За углом стоял мотоцикл с коляской.
- Забирайтесь, - указал рукой милиционер. Другой сидел за рулем.
- За пропуском везете? Благодарствую, - улыбнулся Митяй и эдак вежливо обил снежок с подшитых кожей валенок, прежде чем забраться в коляску. И не успел умоститься, как мотоцикл рванул с места. Митяй неожиданно подскочил, едва не вывалившись, а не разгневался, лишь подумал: "Мчится-то как угорелый, хоть бы не выпасть, синяки можно набить..."
Милиционер высадил Митяя у двухэтажного серого дома, указал идти внутрь и повел по извилинам длинного затемненного коридора. "Как они только ходят? Небось лбы себе сшибают", - подумал Митяй, а ведший вмиг предупредил его:
- Гражданин, не споткнитесь. Вот туда, направо следуйте!..
- Уже споткнулся, - промямлил Митяй.
В кабинете за дубовым столом, покрытым зеленым сукном, с толстым стеклом для писания, сидел плотный милицейский начальник с энергичным лицом, и он заговорил:
- Пожалуйста, предъявите ваши документы.
Митяй развел руками:
- Откель они, документы? Я сельских местностей... Дозвольте сесть, в ногах-то правды нету. - Митяй придвинул к себе стул, присел, положив на колени треух с мокрым заячьим мехом.
- Так как же вы ухитрились проехать в Москву?
- Чего вы меня пытаете? - в свою очередь спросил, осерчав, Митяй. - Я ж вон к нему, - кивнул он на висящий посреди стены портрет Сталина.
Не слушая его, милицейский начальник что-то быстро записал на бланке и строго спросил:
- Какую цель вы имели, пытаясь проникнуть в Кремль? Только говорите правду. Время военное...
Митяй испуганно встал.
- Сядьте! Кому говорят, сядьте!
Митяй неуверенно повиновался.
- Да вы что, в сам деле, в уме своем? Стращать-то за что? Я к нему хлопочу на прием, к Иосифу Виссарионовичу.
- Не прикидывайтесь простачком!
- Я... я... не прикидываюсь. Нешто можно врать? Хоть и креста на мне нет, а все же не кривлю. Вот письмо к нему заготовленное. У меня сын, Алешка мой, в войну топает... Покалеченный...
Сидевший за столом взял письмо, затем расспросил о месте жительства Митяя, его родичей вплоть до бабушки, допытывался, не был ли кто из близких или дальних родственников под судом, а также раскулаченным, потом все это тщательно записал, нажал кнопку звонка, и тотчас на его вызов явились двое милиционеров. Они сняли с плеч Митяя мешок со съестными припасами, обшарили карманы, потребовали даже снять ремень.
- Придется вас, гражданин, временно задержать... для выяснения личности, - сказал начальник.
Отвели Митяя вниз по куцей лесенке, в отдельную глухую комнату. Поначалу Митяй всякие ужасы на себя нагнал: комната строгая, с железной кроватью, никакого убранства, а как глянул на окно - сразу и обмер. Узкое длинное окно было заделано решеткой из железных прутьев. "Не кутузка ли?" - подумал Митяй, холодея. Но принудил себя не думать об этом.
"Ежели хотите знать - от лаптей еле ослобонился, бедняцкую долю свою мыкал. Опосля, как вступил в артель, пучка сена общественного не брал. За что же меня сажать? Чист как стеклышко!" - подумал Митяй.
Постепенно он внушил себе, что никто его не сажал, просто человеку дали возможность побыть наедине, собраться с мыслями. "Все-таки надоть заявиться к нему с чистой башкой и светлыми соображениями, - решил Митяй и продолжал рассуждать: - А ежели пытали насчет происхождения, так что за оказия? Правильно поступают. Нельзя подпушать всякого чуждого элемента, кулака, положим. Доверяться нашему брату нельзя. Надо проверять и проверять. Верно делают. У них промашки не должно быть".
С превеликим терпением ждал Митяй своей участи. С минуты на минуту, казалось ему, откроется дверь, и товарищ начальник скажет: "Ну, Костров, дождались. Пожалуйте на прием!" При этой мысли Митяю не сиделось, так и подмывало ходить по комнате и перебирать в уме все, что он задумал выложить на приеме. "Напрасно они письменный доклад забрали, - пожалел он. - Я бы за это тихое времечко выучил его назубок". Но ждать-пождать, а окромя еды ему ничего не давали. Ни пропуска, ни вызова. Он уже начинал тяготиться и этой одиночной комнатой, и собою. "И зачем я приволокся? попрекал себя Митяй. - Ему не до меня. Вон какими государственными делами ворочает! Вся земля в огне, надо спасать, а я со своей порухой..." Но Митяй тут же возразил себе вслух:
- Но, товарищ Сталин, вы уж извините, война войной, а ведь всем надоть хлеб есть. Сколько городов разоренных, земель в войну бурьяном заросло, садов порубано. Так что давайте сообща кумекать о хлебе... об устройстве жизни.
На третьи сутки к вечеру распахнулась дверь камеры. Митяя провели по коридору к тому плотному начальнику.
- Так вот, мы разобрались, - сказал начальник уже совсем вежливым тоном. - И рекомендую вам ехать обратно.
- Дозвольте, а как насчет приема?