Не кладя трубку, домыслив конец сражения, маршал Жуков ответил с решимостью в голосе:
- Завтра, 17 апреля, к исходу дня оборона на зееловском рубеже будет прорвана. Считаю, что, чем больше противник будет бросать своих войск навстречу нашим войскам здесь, тем быстрее мы возьмем затем Берлин, так как войска противника легче разбить в открытом поле, чем в городе.
- Вижу, для широкого маневра у вас разбега нет. В этой ситуации у полководца одна возможность: сокрушать оборону согласованной силой всех родов оружия, - проговорил Сталин.
- Разумеется, только так, - ответил Жуков. - Для усиления удара общевойсковых армий ввел в сражение две танковые армии. Им крепко помогает бомбардировочная авиация. Оборону взломаем.
Сталин попрощался и повесил трубку. Жуков снова поднялся на наблюдательный пункт.
- Георгий Константинович, - выждав, проговорил Телегин, - отлучусь на время. Съезжу в части фронтового подчинения.
- Какая надобность?
- Вручать партийные билеты.
- Много вступило?
- Если собрать выдаваемые билеты со всего фронта... наши сейфы не вместят. А патриотических писем, заявлений и высказываний на партийных собраниях - гора, целая гора!
- Да, я сам когда-то, в гражданскую войну, вступил в партию, приосанился Георгий Константинович. - Помню, принимая билеты, мы, окопные, солдаты, клялись жизни не жалеть ради защиты революции... Поздравь лично от меня молодых коммунистов, скажи им, что, соединяя себя с партией, они тем самым отдают сердца и ум нашему общему делу... Ленинским идеалам!
...Назавтра линзы бинокля приблизили и увеличили до невероятных размеров идущие на штурм войска, и маршал, потер ладони:
- Пошли. Попутного ветра им! - Переждал, пока пехота появилась на высотах, и, обращаясь к Малинину, стал диктовать: - Пиши: "Москва, товарищу Сталину. Докладываю - 17 апреля оборона Зееловских высот прорвана. Наступление успешно развивается. Жуков".
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Сражение, железной бурей начавшееся и на юге от Берлина фронтом Конева, вот уже трое суток длилось беспрерывно. И днем и ночью расколото содрогалась земля, перекатисто гремело заволоченное дымами небо.
Если обозреть гигантское поле битвы, вместившее в себя-огромное количество полков, дивизий, корпусов и армий, массу техники - танков, пушек, гаубиц, минометов; если проникнуть в душу солдат, волнами идущих и штурмующих сейчас последние германские укрепления, если все это глубинно увидеть и понять, то можно назвать одним-единственным словом: порыв. Этот порыв овладел маршалом Коневым в первый же миг, когда он, стоя на командном пункте, поглядел на часы, которые бились в унисон его сердцу, и строго сказал: "Начинайте!" - и воля командующего отозвалась всплесками и гулом тысяч орудий.
Понимая, что и после артподготовки не все будет разрушено и подавлено и противник не отдаст без боя побережье Нейсе, а эту реку надо форсировать на виду у немцев, маршал Конев решил поставить дымы. И не на узких участках, а на триста девяносто километров вдоль западного побережья Нейсе, так, чтобы спутать противника, не дать ему разгадать истинные места переправ.
Гремит и гремит артиллерия. С минуты на минуту командующий ждет, когда появятся щтурмовики, ведь им же поручено ставить дымы. Вот уже и стрельба ближних батарей смолкает, а их все нет и нет.
- Почему медлят авиаторы? - спрашивает командующий у начальника штаба Петрова. - Прозевали? Шкуру с них!..
- А вы разве сдвинули им время, изменили час вылета?
- Я вот им сдвину!.. Время было строго спланировано и утверждено.
- Так в чем же дело, голубчик мой... - по обыкновению, сказал Петров и, поперхнувшись, проговорил в самое ухо: - Товарищ командующий, время у них еще в запасе... три минуты... Хронометр держу вот... - протянул он ладонь, на которой посверкивали во мгле часы с фосфорным циферблатом.
Начальник штаба генерал Иван Ефимович Петров - недавно на фронте у Конева. Неприязненно встретил командующий генерала Петрова. Наслышан был о его чудачествах: дескать, во время затишья за мольбертом просиживает, художеством занимается. А главное - сумеет ли этот Петров быть исполнительным штабистом, коль а войну командовал армиями, а под конец и фронтом, теперь, правда, расформированным. "Как поведет себя, будет заниматься художеством - избавлюсь", - помышлял Конев, но скоро мнение свое изменил: пришлись они друг другу кстати и твердостью характеров, и волей. "Вот только почему он называет меня голубчиком? Да уж привычку не выбьешь!" - махнул рукой маршал.
Минута в минуту появились над рекой и штурмовики. Плыли стройно и кучно, на низких высотах, потом растянулись парами, оставляя за собой хвосты оранжево-серых, с подпалинами дымов. Вдоль-русла и по земле того берега они пластались, ослепляя противника. И едва поставили дымовую завесу штурмовики, как по восточному берегу, в кустах и поймах, в спускающихся к самой реке соснах и березняках закопошились люди.
На весу, на лямках солдаты тащили к берегу лодки, до сей поры упрятанные в кустах. Волокли длинные, как конвейеры, штурмовые мостики. Несли сотни лодок и сотни мостиков и тут же опускали их в воду. Плыли. Зависшие над западным берегом и над водой дымы не исчезали. И это было на руку солдатам, скрытно пересекающим вспухшую от весенних паводков и еще не вошедшую в берега реку. И едва лодки тыркались в прибрежную землю, как солдаты спрыгивали и, по колено увязая в иле, мокро и запыханно несли мостки на берег, расстилали их и по мосткам сбегали на берег чередою...
"Первые батальоны главных сил на малых лодках переправились за час десять минут", - докладывали командующему, и он, кивая, шептал одними губами: "Малые... Нужно расширять... Втягивать технику..."
Река бурлила от движения людских масс.
Начальник штаба Петров, протирая запотевшее от утренней сырости пенсне, докладывал: наплавные легкие понтонные мосты наведены на всех переправах за пятьдесят минут... Мосты для тридцатитонных грузов - через два часа. Идет спуск на воду понтонов большой мощности...
Маршал не гневается и не радуется. Лицо его непроницаемо. Неотрывно смотрит в стереотрубу. Что-то певуче прилетело и щелкнуло о штатив, сгоряча маршал и не обратил внимания, лишь позже узнали, что опасную отметину сделала вражья пуля... Маршал напряженно продолжает смотреть на реку; первые танки прошли по настилу парома и, сердито фырча, будто с недовольством, тяжко вынесли свой груз по топям берега и скрылись во мгле сражения, и, видя это, командующий снял фуражку, подставляя стриженую голову прохладной свежести. Потом поглядел на генерала Петрова, улыбчиво сказал:
- Иван Ефимович, прозевать можешь...
- Чего? - поспешно отведя взгляд от карты, спросил Петров.
- Погляди, зрелище-то какое! Берлинская переправа, вот бы для истории все это...
- Что же, можно и для истории, - оживился Петров и пододвинул к себе разложенный мольберт. - Я уж втайне набрасываю... Нужно контуры, общий фон схватить... Кое-какие детали...
- А почему втайне?
- Строгие у нас командующие повелись. Сам таким бывал, - сознался Петров.
Идет битва. Порыв влечет за собой удар и движение. По тридцати трем переправам, наведенным с утра, втянулись на ту сторону пехота, танки, артиллерия. По замыслу операции командующий и не помышлял закрепляться на отвоеванном берегу или расширять плацдарм. Зная, что противник подавлен на первой полосе обороны, маршал решил двинуть с ходу ударные силы на главном направлении. И поначалу катящаяся лавина сминала оборону, рассекала неприятельскую группировку, а в прорыв втягивались все новые и новые инструменты боя - подвижные отряды пехоты, танки, артиллерия на моторной тяге. К исходу второго дня на наблюдательный пункт фронта поступает сообщение: "Прорвана вторая полоса обороны".
А командующий не тешил себя иллюзиями. Если немцы и надломлены до предела, то, право же, это вовсе не значит, что они не будут яростно защищать берлинские рубежи. И немецкое командование, будто оправившись от шока, предприняло контрмеры.
Во второй день обстановка ухудшилась, участились тревожащие донесения. Конев хмурился, словно въявь видя все, что делается там, на поле боя, - и всплески бушующего огня, и движение, в сущности, смешавшихся в единоборстве своих и чужих войск, и горящие леса на пути нашего наступления... У маршала взвинчены нервы, он злится, когда генерал Петров подает ему еще одно донесение, сердито отмахивается:
- Что ты навалился на меня со своими донесениями!
- Не я, а противник... Этого и стоило ожидать.
- Чего? - с недовольством спрашивает Конев и впивается в начштаба сверлящими глазами. И понимает Петров, нутром чувствует, как нелегко в этой ситуации командующему. В нем самом, в генерале Петрове, взыгрывает страсть недавнего командующего.
- Я предлагаю такой вариант: сосредоточить усилия на борьбе с изолированными друг от друга неприятельскими группировками, на правом фланге - в районе Котбуса, а на левом - в Герлице. Эти группировки, наносящие фланговые удары в основание прорыва, имеют намерение сбить нас и потопить в Нейсе и потому особенно опасны... А на главном направлении временно...
- Что, временно? - перебил командующий. - Задержать? Приостановить развитие прорыва?
Угадывая в горящих глазах командующего явное раздражение, начальник штаба сдержанно смолк, а маршал ответил нервно:
- Промедление обернется против нас. Всякие задержки пагубны. И твое решение - отвести угрозу фланговых ударов противника, срубить их - верное. Займись этим сам... Направь массированный удар авиации по ним, подвижные средства артиллерии... А я поеду...
- Далеко, товарищ командующий?
- В горловину прорыва... Двигать, проталкивать войска.
Не прошло и пяти минут, как "виллисы" укатили. "В обычной обстановке спокоен, уравновешен, даже флегматичен, а в деле горяч, поистине под стать своей фамилии!" - подумал вслед маршалу Петров.
...Война для маршала, как и для его товарищей по фронту, была слишком долгой - целой вечностью! Устал маршал и от тяжестей напряжения, и от грохота взрывов, и от поля боя. Сейчас его не занимали ни вдавленные в землю пушки, ни обгорелые и разбитые чужие и свои танки, ни убитые солдаты - командующий отвернулся от поля недавнего боя и смотрел на видневшийся впереди лес. Из-за леса доносилась канонада, и командующий, торопясь туда, знал, что там сейчас ведут сражение наши прорвавшиеся головные силы. Шоссейная дорога, по которой ехал маршал с охраной на трех "виллисах", вползла в гудящий от пожара лес. Жарко пылали подступающие близко к дороге ели, смоляные ветки, будто раскаленные прутья, шипели, брызгая огненными шапками хвои.