— Муж ваш знает об этом?
— Нет. Я ему не призналась. Сами понимаете…
— А вам давала та женщина деньги за детей?
— Нет, что вы! Сохрани господь! Да я бы и не взяла.
— А заведующей Домом ребенка, Валентине Прохоровне, она могла дать? За услуги, так сказать. Как вы думаете?
— Не знаю. Но думаю, что нет. Она запомнилась мне порядочной женщиной.
— А теперь скажите, кто был отцом тех ваших детей?
— Он был военный. Старшина, сверхсрочник. Познакомилась с ним на танцах. Хорошо танцевал, остроумным был, красивым. Понравился, и я… доверилась ему. А когда сказала, что забеременела, он испугался, признался, что женат, советовал сделать аборт. Я побоялась и родила. Он же, пока я была в больнице, демобилизовался и уехал домой.
— Вы знаете его фамилию, адрес?
— Знаю. Малинин, Сергей Васильевич. Село Маяки Белявского района Одесской области.
— После того вы с ним не виделись, не переписывались?
— Нет.
— Какой он из себя? Брюнет, блондин? Какой рост? Особые приметы?
— Среднего роста. Худощавый, лицо продолговатое, красивое. Светлый, синеглазый.
— Вставных зубов или коронок не имел?
— Нет. Зубы красивые, ровные.
— После того как выписались с детьми из больницы и сдали их в Дом ребенка, вы возвратились в общежитие?
— Конечно.
— А как объяснили девчатам, с которыми жили в одной комнате, куда подевали детей? Ведь они знали, что вы легли в больницу рожать?
— Знали. Я им соврала, сказала, что ребенок, один, был недоношенным, родился квелым и через несколько дней умер.
— Они вас не приходили навещать в больницу?
— Нет, я им не разрешила.
— Значит, они вам поверили?
— Повесили.
— Фамилии и адреса их помните?
— Фамилии помню. Одна — Елена Григорьевна Приходько, другая — Екатерина Васильевна Шкребтий. Адреса забыла. Знаю, что обе из Одесской области. Еще помню — Елена дружила с солдатом Сашей Ивановым, из той же части, что и Малинин. Где сейчас те девочки, не знаю.
— Скажите, пожалуйста, за эти годы вы хоть раз вспоминали о тех своих детях? Где они? Что с ними?
Ответила не сразу. Низко склонила голову, всхлипнула.
— Думала, вспоминала. Не раз. И сейчас вспоминаю, мучит совесть. Но сами понимаете мое положение…
Евгений посочувствовал ей:
— Понимаю. Двое вас, безрассудных, мучитесь теперь совестью. Да вам легче, а у той, другой, беда.
Унгур вопросительно посмотрела на него.
— Что с ней? Скажите.
Я взглянул на Евгения: скажет или нет?
Рассказал. Всю драматическую историю Ирины Гай.
Унгур слушала внимательно, время от времени смахивая с глаз слезы. А когда Евгений закончил, спросила: не может ли она чем-то помочь той бедной женщине?
— Вы уже ей помогли своим признанием, — ответил Евгений. — Больше ничего не надо.
Она вытерла глаза, вздохнула и снова взглянула на Евгения:
— А дети как? Они ничего об этом не знают?
— Не знают, — ответил Евгений. — Просто переживают за мать очень, любят ее.
— Как бы хоть издали увидеть их? Так хочется, — едва слышно прошептала Унгур.
Евгений сказал, что делать этого не следует, пускай все будет так, как было до сих пор, и поблагодарил ее за беседу.
Тяжело поднялась женщина с краешка дивана, поправила на голове косынку.
— Мне можно идти?
— Можно, — кивнул Евгений.
Дошла до дверей, взялась за ручку, оглянулась.
— Разрешите вас попросить? — обратилась к Евгению.
— Пожалуйста.
Облизнула языком пересохшие губы.