— В нашу?!
— Да, в вашу. Зачем? Что ему было нужно?
— Понятия не имею, — недоумевал Афоня.
— Игнат, у вас с Серовым были общие дела?
— Никаких.
— Может, он хотел что-то вам сообщить?
— Да он за час до того видел нас на футболе! — воскликнул Афоня.
— Подходил? — быстро спросил Знаменский. — Вы разговаривали?
— Нет, но мог бы, если ему надо. А он рукой помахал и все.
— Так… Тираспольский — вам знаком такой? Из одного дома с Серовым, владелец кофейного «Москвича».
— А, видали.
— Ничего о нем не слышали?
Игнат отрицательно покачал головой.
— Серову было известно, где вы живете? Подъезд, квартира?
— Возможно. Я вот знаю, где он жил, хотя мы у него не были.
— Смотрите, что получается, — Пал Палыч сцепил руки и наблюдал за Никишиными; те слушали внимательно и наконец-то серьезно. — Серов видит вас на футболе, но не делает попытки поговорить. Потом в воротах встречается с Тираспольским и сообщает, что намерен забежать в десятую квартиру. Спустя полчаса его находят раненным в подъезде. В этом подъезде есть десятая квартира, и единственные знакомые Серову люди — достоверно знакомые — вы. Зачем он к вам шел? Может быть, какая-то мелочь, которой вы не придаете значения? Подумайте, ребята, это очень важно!
— Нет, честно, не могу сообразить. Ты как, Игнат?
— Незачем ему к нам идти.
Пустой номер. Чтоб этого Левашова, сработал-таки минус!
— Что ж, давайте прощаться… Хорошо быть инспектором Варнике.
— И это говорит современный Шерлок Холмс! — снова поддел Игнат, поднимаясь.
— Что не доказано! — присоединился Афоня.
— Пал Палыч, придется проявить проницательность, — распорядилась Зина.
— Ну, попробую, — он изобразил глубокомыслие. — Судя по следам краски на ногте указательного пальца правой руки, вы художник. Особенности произношения изобличают в вас коренного жителя юго-западной части Москвы. Интуиция подсказывает, что вам нравятся блондинки.
Афоня фыркнул.
— Теперь займемся вашим галстуком. Такие выпускаются недавно. Но вот расцветка… Как считаешь? — справился он у Зины.
— Не восторг.
— Да, человек с художественным вкусом такого не купит. Вы не сами его покупали. Скорей всего, подарок. — По реакции братьев понял, что попал в точку. — Недавно вы были в этом галстуке в гостях или в ресторане. Дома вряд ли сидите за столом в галстуке, а на нем свежее жирное пятнышко. — Знаменский посерьезнел, посмотрел Игнату в глаза, сказал по наитию: — Я хотел бы еще добавить, что у вас, по-видимому, есть близкий знакомый… вероятно, гораздо старше. Я слышу отзвуки чужих мыслей, чужой озлобленности. Вы поддаетесь опасному влиянию.
Оставшись один, Знаменский позвонил в больницу. Там уже знали голос следователя, можно было не представляться. «Без особых изменений». То есть плохо.
В несколько дней запылилась, потускнела городская весна.
У Афони начались экзамены. Готовиться не хотелось, но тройки были бы непереносимы для самолюбия. Пока выручали способности и память, но впереди грозно маячила физика. Что будет после экзаменов, Афоня не думал.
Игнат яростно работал над дипломом и тоже отгораживался от будущего, наводившего тоскливый озноб.
Нагретая солнцем комната приятно пахла красками и противно засаленным паркетом и прочей нечистотой их сиротски-холостяцкого быта.
Сергей Филиппович нагрянул к вечеру, зная, как Игнат дорожит светлыми часами дня. Был он нагружен свертками, из кармана торчало длинное импортное горлышко в серебряной фольге.
Начали освобождать стол от рисунков и учебников. Игнат бормотал, что ему уже неловко, Сергей Филиппович отмахивался — «совершенные глупости». Афоня побежал на кухню мыть грязные тарелки. Нарезали батон, развернули принесенную снедь. Заскрипели стульями.
— Что, меньшой, текут слюнки-то? — подмигнул Сергей Филиппович.
— Еще как! Игнату должны были сегодня заказ оплатить, и вдруг какой-то там визы в бухгалтерии нет. Ну не скоты? Теперь только через две недели. Собирались уже к теткам.
У теток они ужинали в самой крайности, едва выдерживая родственное сочувствие и нотации.
— Эх, Афоня! — Сергей Филиппович откупорил чмокнувшую бутылку. — Человек одному себе друг, товарищ и брат. Приготовились? Прошу минуту молчания.
Жестом фокусника он достал бумажник, из него десять радужных десятирублевок. С шиком разложил их на столе.
— Таланту от поклонников.
— Неужели гравюры проданы?!
— Да, есть еще меценаты, Игнаша. Нашел ценителя. С дальним прицелом, верит в твою судьбу.
Афоня впервые видел столько денег.
— Ура! — заорал он и, плеща вином, стал раз за разом чокаться с братом и Сергеем Филипповичем.
— Начало положено. Теперь легче пойдет. С распределением твоим покончено! Проживешь. Давайте за это, пока не выдохлось.
У Игната гудело в голове. Вот он рубеж, рубикон. Довериться старику? Может, тут будущее? Он считал себя самым одаренным выпускником училища. Но что от того меняется! В Москве останутся бездари, у которых связи. Они зацепятся, получат что-то хлебное, а то и перспективное. Ему же уготовано место учителя рисования. Шумная жестокая орда детей и грошовая помесячная плата.
— Все-таки немножко страшно: спрыгнуть, а все поедут дальше, — пробормотал он.
— Пусть себе едут! Какая радость лезть в общую кучу? Ведь войдешь, как водится, с задней площадки и всю жизнь будешь проталкиваться. Впереди, как говорится, совсем свободно. А как пролезешь — что?