— Мистер Томпсон, — сказал Чарльз Уикс. — Вот теперь я вас вспомнил. Тогда видел лишь мельком и как-то не удалось запомнить. Не был уверен, что вообще узнаю, и видите, все-таки узнал. Прошу, входите! И объясните мне, откуда вы знаете капитана Хобермана и какая именно помощь от меня требуется!
Сам-то я прекрасно его запомнил, однако вовсе не был уверен, что узнал бы, встретив где-нибудь на улице. В ту ночь на нем была рубашка с закатанными рукавами, подтяжки и шляпа-хомбург; сегодня же утром шляпу он оставил на полке и надел белые хлопчатые брюки, гавайку навыпуск и сандалии. К тому же был лысый, если не считать небольшой седой бахромы по краям. Впрочем, подозреваю, что и в прошлый раз он был таким же лысым, просто спрятал этот факт под шляпой.
— Позвони вы пятью минутами раньше и не застали бы меня, — заметил он. — Я, знаете ли, встал, выпил чашку кофе и отправился гулять. И гулял почти целый час, а по дороге домой купил газету, хотел почитать за завтраком. Раньше я получал ее по почте и читал за кофе, но потом решил, что по утрам надо непременно гулять. Вот и сегодня как раз собирался съесть яйцо, а тут вы и позвонили…
Он тарахтел без умолку, не спуская с меня настороженного взгляда, и я догадался, что он меня изучает.
— В общем, подгадали просто отлично, — продолжал он. — Наверное, звонили не один раз? Просто у меня нет автоответчика. Я, видите ли, на пенсии, а потому мне не часто звонят. А когда и звонят, тоже ничего срочного. К сожалению, определенный процент составляют довольно печальные звонки. К примеру, сообщают о смерти какого-нибудь старого знакомого, но ведь такого рода новость на автоответчик не надиктуешь, верно? — Он добродушно улыбнулся. — Во всяком случае, я бы не смог, хотя уверен, на свете полно людей, которым и это нипочем. Кофе хотите?.. Правда, боюсь, это тот сорт, где еще остался кофеин, и должен предупредить, это довольно крепкий кофе…
— Как раз такой, как я люблю…
— Минуточку, я сейчас…
Он ушел на кухню, оставив меня в комнате, уютно обставленной вполне традиционной мебелью, старой, но в приличном состоянии. Точно такая была в доме, где я рос. В дубовом книжном шкафу стояли книги — судя по корешкам, в основном по истории и биографические романы. Стены украшала одна-единственная картина, импрессионистский пейзаж маслом в простой деревянной раме.
Кофе рекламе соответствовал: оказался крепким и ароматным. Я выразил свое одобрение, и Уикс удовлетворенно кивнул.
— Врач не рекомендует мне пить крепкий кофе, — сказал он, — но я посылаю его ко всем чертям. Детей у меня нет, работа позади. Одна радость — попить крепкого кофейку. Может, это и скверная привычка, но будь я проклят, если откажусь от нее, пусть даже и не удастся пережить нескольких старых друзей. Так вы, стало быть, Билл Томпсон? Или же предпочитаете просто Билл?
— Зовите меня просто Билл.
— И еще, если я не ошибаюсь, вы живете в этом же доме, хоть я и никогда не встречал вас? Что ж, неудивительно, дом такой огромный.
— Да.
— И вы попросили консьержа внизу позвонить и уведомить о вашем приходе, хотя могли бы обойтись без этого, зная, что я вас жду. Очень любезно с вашей стороны. Кстати, кто там дежурит сегодня? Рамон или Сэнди?
Промелькнувшее в его цепких глазах выражение меня насторожило.
— Не знаю, — ответил я. — Видите ли, я вовсе не живу в «Боккаччо», мистер Уикс.
— Но ведь тогда вы вроде бы сказали, что живете? Или мне изменяет память?
Память у него была покрепче гинкго.
— Боюсь, что я сказал вам не совсем правду, — ответил я.
— Но не хотите же вы сказать, что тогда солгали?
Я почувствовал себя отвратительно. Так отвратительно, что захотелось прополоскать рот водой с мылом.
— Солгал, — ответил я. — И, к сожалению, то была не единственная ложь.
— Вот как?..
— Я вовсе не старый друг капитана Хобермана. Мы с ним познакомились примерно за час до того, как я… увидел вас.
— Просто использовали этот предлог, чтобы познакомиться со мной?
— Нет, сэр. Я бы вообще не встретился с вами тогда, если б все прошло по плану. Когда мы с Хоберманом вышли из лифта, я намеревался пройти на лестничную клетку. Но пришлось позвонить к вам в дверь.
— А что, собственно, вам помешало?
— Лифтер смотрел.
— Ага… Так вам пришлось притвориться, что вы пришли ко мне. А дело у вас было в другом месте.
— Именно.
— И что же за дело, позвольте узнать?
— Я сотрудник секретной службы, — ответил я. — И мне дали задание нанести визит в одну пустую квартиру.
— В «Боккаччо»? Вот уж не думал, что у нас в доме пустуют квартиры.
— Нет. Она пустовала только в тот вечер.
Он осмыслил сказанное.
— Иными словами, жильцов просто не было дома? И вам дали ключи?
— Не совсем так.
— Тогда вы, должно быть, из тех ребят, которым ключи не нужны. Что ж, мастеру своего дела нечего стыдиться, даже если порой его используют в столь щекотливых целях. Но тогда… господи, неужели Кэппи Хоберман явился сюда только ради этого? Чтобы помочь вам пробраться в дом, верно?
— Уверен, он был просто счастлив посетить вас, — сказал я. — Но…
— А я-то все еще удивлялся, с чего это он… — заметил Уикс. — Кэппи-то не создан для обмана, никогда врать не умел. Он человек основательный.
— И выпивает основательно. И курит тоже.
— Это да. Дня за два до того, как вы приходили, он вдруг звонит. Я удивился, много лет о нем не было ни слуху ни духу. Я даже не знал, жив он или нет. — Он умолк, глаза его по-прежнему смотрели настороженно. — Сказал, что хочет меня видеть… Что ж, хорошо, мне все равно нечем особенно заняться. И всегда с удовольствием готов поболтать о старых добрых временах. Он предложил встретиться в среду вечером. Поздно, около полуночи. Сказал, что в Нью-Йорке ненадолго и что это единственное свободное время, которым он располагает. Я предложил встретиться где-нибудь вне дома, зайти выпить по маленькой, но он и слышать об этом не хотел, сказал, может опоздать и не хочет, чтобы я сидел и попусту ждал. И, кроме того, у него, дескать, для меня подарок, одна вещичка, которую он хотел бы занести… — Он склонил голову набок. — Наверняка единственной его целью было провести вас в дом.
— Наверное.
— Потому как у нас здесь с этим сложно. Правда, он действительно принес мне подарок. Маленькую мышь. Вон, на столе, слева от вас.
Мышка не превышала в длину дюйма и была очень искусно вырезана.
— Красивая вещичка, — заметил я. — Слоновая кость?
— Рог. — Глаза утратили настороженность и приняли мечтательно-отрешенное выражение. — Я видел ее много раньше, вскоре после того, как мастер ее вырезал. Была белая-пребелая… А теперь, со временем, пожелтела. «Увидел ее в витрине одной лавчонки, — сказал Кэппи, — и сразу вспомнил о тебе. Практически парная к той, что вырезал старик». Так вот, доложу я вам, она больше чем просто парная. Это тот самый экземпляр работы старого Лечкова. Я понял это с первого взгляда и ни на секунду не поверил, что Кэппи нашел ее в лавке. С каких это пор он начал разглядывать витрины? Но, с другой стороны, вряд ли она могла храниться у него все эти годы. И вообще, как ему удалось наложить на нее лапу?.. — Он встретился со мной глазами. — Вы, наверное, не понимаете, о чем я говорю?
— Нет.
— Неудивительно. Мы, знаете ли, с ним старинные приятели, с Кэппи Хоберманом. Ну и еще, конечно, с Вудом, и Ренником, и Бейтменом. Вся американская нелегальная сеть за рубежом знала нас как шоу «Боб и Чарли». Ренника и Бейтмена звали Робертами, а всех остальных — Чарльзами. Работали мы все вместе и немного переделали имена, чтобы не путать. По созвучию. Роб — это Ренник, Боб — Бейтмен. Я остался Чарльзом, а Вуд стал Чаком, так его называли в детстве. Ну а Хобермана все мы звали Кэппи.
— Потому что он капитан?
— Ха! Ничего подобного! Он всего-то и успел, что побывать капитаном футбольной команды своего колледжа. Просто было в нем что-то от лидера. И вообще, никаких чинов у нас не было. И в армии никто не служил. Мы вообще не существовали… официально, — добавил он и отпил глоток кофе. — Вот какие древние секреты я вам тут выкладываю… Впрочем, кому это теперь интересно? Ведь холодная война давно закончилась, верно? Не уверен, что ее выиграли мы, но то, что та, другая, сторона проиграла, это точно. По крайней мере, освободила площадку.
— Когда все это было?
— О, целую вечность тому назад! Когда в Чехословакии убили Масарика? Вы, конечно, не помните, а вот мне следовало бы. В сорок восьмом вроде бы? Да, точно. А наша история началась год спустя. Господи, я ведь тогда совсем мальчишкой был! Разумеется, считал себя взрослым не по летам, а на самом деле был желторотый птенец.
— И вы были в Чехословакии?
— С чего это вы взяли? Ах да, потому что я упомянул Масарика. Нет, мы были к югу и востоку от Чехословакии. В основном на Балканах. Просачивались через границы, обменивались паролями в кафе и подворотнях. Считали все это увлекательной игрой и верили, что действуем в интересах нации. И, должен заметить, ошибались и в том, и в другом.
— А чем конкретно занимались?
— Вселяли в людей надежду и рисковали их жизнями. Как, впрочем, и своими тоже. — Он замолчал, задумался. — Ладно, теперь все это не важно, — наконец произнес он. — И вряд ли имеет хоть какое-то отношение к вашему визиту в ту квартиру, не так ли?
— А мне кажется, имеет.
— Но каким образом это связано, скажите на милость? Ведь с тех пор прошло почти полстолетия. И почти никого из участников тех событий нет в живых.
— Позвольте задать вам один вопрос, — попросил я. — Вам случалось бывать в такой стране, Анатрурии?
— Господи! — воскликнул он. — Нет такой страны, нет и не было! Даже об Италии до Гарибальди и рисорджементо говорили, будто это не страна, а географический термин. А об Анатрурии и этого не скажешь.
— Но ведь у них был король?
— Старый Влад? Не уверен, что нога его хоть раз ступала по его предположительным владениям. Дело в том, что эти ребята провозгласили независимость во времена заключения Версальского договора. И сделали это, как мне кажется, дистанционно. Лично я впервые узнал об Анатрурии лет тридцать спустя, и к тому времени Влад уже был стариком и проживал, где и следовало проживать подобным ему царственным особам, — то ли во франкистской Испании, то ли в салазаровской Португалии, точно не помню. Независимость Анатрурии — это как мода, как пришла, так и ушла. И никто не придавал ей сколько-нибудь серьезного значения, разве что горстка этноцентрических шизиков, которые на протяжении многих поколений женились на своих кузинах.
— И кроме вас пятерых?
— Да, и нас пятерых из шоу «Боб и Чарли». Мы должны были организовать восстание. Теперь такое вряд ли кому в голову придет. Совершенно идиотская идея. Да и неосуществимая к тому же… — Он покачал головой. — А через несколько лет я выбыл из игры и вернулся в Штаты. И тут в Венгрии началось восстание, и студенты стали забрасывать русские танки бутылками с коктейлем Молотова, пытаясь заставить их убраться. И там погиб наш Кролик..
— Кролик?
— Да, Боб Бейтмен. Видите ли, у всех, нас были подпольные клички — по названиям животных. Я, разумеется, был Мышью. Именно поэтому Кэппи и подарил мне эту игрушку, хотя, каким образом она попала к нему в руки, ума не приложу. Бейтмена звали Кроликом. И знаете, он и в самом деле немного напоминал кролика. Кроличья мордаха, кроличий носик, типично кроличьи робкие повадки, хотя в моменты опасности от этой робости не оставалось и следа. Сам я был мало похож на мышь, но, видимо, кому-то показалось, что я веду себя скромно и незаметно, как мышке и подобает. Лично мне не кажется, что я так уж скромен, но со стороны, наверное, было видней.
— Ну а Хоберман?
— О, он был у нас Бараном! Нагибал голову и мчался вперед, напролом. Вполне могу представить, как он проламывал линию защиты, играя за студенческую футбольную команду. Роб Ренник, у него были такие вкрадчивые, немного женственные манеры, а потому он заработал кличку Кошка. Ну а о том, как прозвали Чарльза Вуда, вы, думаю, догадываетесь сами.
— Слон, — предположил я.
— Слон? Но почему именно слон?
— Никогда ничего не забывает, — ответил я. — Не распускает хобот… Никогда не встречал этого человека, так, как вы думаете, я могу догадаться, какая у него была кличка?
— Ах, ну да, конечно… Но стоит мне сказать, и вы тут же сообразите. Единственный среди нас, чье прозвище имеет чисто вербальную природу. Звали его Чак Вуд, а подпольная кличка была Вудчак.[19] Не стану утверждать, что внешне он хоть чуточку напоминал это создание, но по натуре наш Чак был терпелив и прямо-таки вгрызался в работу. Вцеплялся в работу. Вцеплялся намертво, пока не добивался результатов.
— А резные фигурки?
— О, их делал человек по фамилии Лечков. Болгарская фамилия. Он был болгарин, как большинство остальных, с кем мы имели дело, хотя назвать его таковым значило нарваться на нешуточные неприятности, мог и на дуэль вызвать. Он твердил, что он анатруриец. Лечков уже тогда был весьма преклонного возраста, так что, должно быть, его уже давно нет в живых… Итак, все мы пятеро имели свои клички, ну и другие в своих группах тоже. Свинья, Козел, остальных не помню. У многих анатрурийских активистов были какие-то свои прозвища. Но я их не знал.
— А что стало с его работами?
— Они остались в Анатрурии, если вы по-прежнему настаиваете на этом названии. Ну, по крайней мере, это я так думаю, что остались. Однако моя маленькая мышка все же нашла путь через океан. Дальнее плавание для такой маленькой мыши…
— Если это та самая мышь.
— Я был бы весьма удивлен, — сказал он, — если бы узнал, что нет… Однако я и без того отнял у вас уйму времени, мистер Томпсон, повествуя об этой закрытой, если можно так выразиться, главе моей жизни. Надеюсь, что за давностью лет не подорвал тем самым нашу государственную безопасность. Теперь, как мне кажется, надо дать и вам возможность поведать мне, каким образом наши действия в Анатрурии связали вас с капитаном Хоберманом и привели в этот дом.
— Я разыскиваю одну молодую женщину, — ответил я. — Она анатрурийка, и…
— Как ее имя?
— Илона Маркова.
— Похоже на болгарское. Но может оказаться и анатрурийским.
— Мне она говорила, что она анатрурийка, — сказал я. — И в комнате у нее на стене висела карта Восточной Европы с границами Анатрурии, обведенными красным. И еще там на почетном месте красовались портреты Влада и Лилианы.
— Лилиана… — протянул он. — Это была их королева. Да, правильно, а я забыл ее имя. А ваша приятельница рассказывала, как умерла Лилиана?
— Она даже не удосужилась объяснить, кто эти двое. Так как умерла Лилиана?
— Погибла в автомобильной аварии на юге Франции примерно за год до начала Второй мировой войны. Влад получил серьезные ранения, но выжил. Все анатрурийские сепаратисты считали, что это дело рук МРО.
— МРО?
— «Македонской революционной организации». Бог их знает, чем они там занимались в этой организации, но только вряд ли стали бы тратить время на уничтожение претендента на мифический трон несуществующего королевства. Лично я думаю, что Влад был просто пьян. Или он, или его шофер, если, конечно, таковой у него имелся. — Он задумчиво глядел через комнату на пейзаж в раме, затем отвернулся и посмотрел на меня. — А как вы узнали, что это были Влад и Лилиана?
— По маркам.
— По маркам? Ах, ну да, конечно, анатрурийцы, с которыми мы работали, рассказывали о марках. Причем придавали им такое значение, словно от печатного станка в Будапеште зависели легитимность и само существование их государства… Не уверен, что кто-либо из них видел эти загадочные марки. Вы сами-то филателист? Насколько я понимаю, они очень редки.
Я рассказал ему об иллюстрациях в каталоге Скотта.
— Понятно, — заметил он. — Итак, ваша приятельница — анатрурийка и, по всей видимости, считает себя верноподданной Влада Первого и Последнего?.. Однако этого недостаточно, чтобы объяснить ваше… э-э… участие во всем этом деле.
— Она исчезла.
— Ах, вон оно что… Окончательно и бесповоротно?
— Исчезла без следа.
— Ну а какая связь с «Боккаччо»? Это была ее идея, навестить эту квартиру?
— Нет.
— Кстати, какую именно квартиру? Кто там живет?
— Квартире «8-Би», и я понятия не имею, кто там живет. Но он тоже анатруриец, это несомненно.
— Откуда такая уверенность?
— У него тоже есть фотография Влада.
— Вы серьезно?.. Да, вижу, что серьезно. Точно такая же фотография? В той же позе, и…
— Нет, другая. Там он один и на нем военная форма.
— О, все монархи почему-то обожают военную форму, — заметил он, — особенно когда у них нет страны и армии, которая может носить эту форму. Так, значит, вы побывали в той квартире? Иначе вы бы снимок не увидели, верно?
— Да.
— И ушли оттуда с тем, за чем приходили?
— Нет. Мне помешали, — ответил я и рассказал, как прятался в шкафу и как, выйдя оттуда, обнаружил, что портфельчик исчез.
— Так получается, вы все еще сидели в ловушке, когда Кэппи ушел от меня? Надо сказать, что пробыл он тут совсем недолго. Я рассчитывал, что он посидит хотя бы часок, но он зашел и вышел где-то минут через десять. Справедливости ради следует заметить, я не слишком уговаривал его остаться. Его присутствие вызвало всякие воспоминания, далеко не все — самые приятные. Надо сказать, что и подарок тоже. Мышь… Я всегда считал, что это лучшая из работ Лечкова. Может, потому, что она — моя. Я имею в виду, моя кличка. А теперь и сама эта резная фигурка принадлежит мне, и я рад, конечно, рад. Но надо сказать, теперь мне все меньше хочется обладать вещами. А что случилось с Кэппи?
Этот вопрос застал меня врасплох, но отвечать на него рано или поздно все равно пришлось бы. Я знал, что он обязательно спросит меня об этом, и уже решил для себя, каким будет ответ.
— Он мертв, — ответил я. — Его убили.
Американский лесной сурок.