"Ключи. "Жигули". Роддом. Сосед", - телеграфно, словами - урывками подумал Дегтярь и ему стало холодно. На улице царили тридцать два градуса жары, теперь уже перемешанные с огнем пожара, в квартире тоже было не меньше тех же тридцати двух, только без пожара, а спина и ноги сыщика наливались подвальным холодом.
То истинное, что составляло сущность Дегтяря, на минуту заставило его забыть о спине и ногах, забыть о машине и глупо погибшем соседе. Оно заставило его вскинуть глаза на дальний край улицы, на припаркованные у тротуара машины.
Одна из них тронулась, и сыщик до рези сощурив глаза, все-таки разглядел номер. Боль вновь проколола левую ногу. Дегтярь оторвал ступню от пола, балансируя на одной правой, повернул ступню подошвой к себе и рывком вытащил узкую, как ручка, стекляшку из пятки.
На осколке алела свежая кровь. Ею он и написал на подоконнике
номер отъехавшей машины.
Глава пятьдесят третья
КОНСПИРАЦИЯ - ДЕЛО СЕРЬЕЗНОЕ
Для русского человека любое серьезное дело если оно не обмыто, то это вроде как бы и не дело. Тем более - приезд.
Подняв рюмку с прозрачной водкой, Топор так и сказал:
- Ну, дернули за приезд!
Хотя до этого точно такую же фразу говорил и Жора Прокудин, и Жанетка.
Просто в этот раз, прохрустев болгарскими солеными огурчиками, Топор впридых высказался:
- Не-е, Жорик... Зря мы менжуемся. Надо было сходу, как шмотки сбросили, лететь под Клин. Уже б давно "бабки" нашими были!
- Не спорь, Толик, - устало махнула рукой Жанетка. - Жорик умнее тебя. Он эту историю раскручивал, пусть до конца и доводит...
- Только б твой поэт не подвел, - обернулся к окну Жора Прокудин.
- Никакой он не мой! - огрызнулась Жанетка.
- Ну ладно... Не дуйся. Я в том смысле, что он сюда дорогу-то найдет?
- Не ребенок! Он в Москве учился. Город знает...
Троица сидела вокруг стола на кухне. А стол был не круглым, а прямоугольным, как и положено кухонным столам, крытым поверху льдистым пластиком, но только Жорику все-таки чудилось, что сидят они вокруг, как бы у костра, и красные молдавские помидоры, горкой возвышающиеся в вазе в центре стола, напоминали пламя костра.
- Это вы где снимались? - заметил Прокудин прикнопленную фотографию под полочкой.
- Я перед отъездом этой старой вешалке дусту под дверь подсыплю, самой себе пьяно сказала Жанетка.
- В Нью-Йорке сейчас уже светает, - пояснил пустой рюмке Топор.
- А ты откуда знаешь? - удивился Жора Прокудин. - Ты разве там был?
- Чего? - не понял, что у него спросила рюмка, Топор.
- Дусту! Побольше дусту!.. И дверь подожгу!
- Ну да, - перестал Жорик лезть с вопросами.
В застольях он всегда пьянел позже Жанетки и Топора. Та штукенция в организме, что отвечает за хмель в башке, заводилась у него как-то замедленно, будто проржавевшая пружина часов. Он не понимал фразы про первую рюмку, пошедшую колом. У него первых три-четыре шли колом. Потом что-то со скрежетом проворачивалось в голове, и мир начинал отделяться от него какой-то пленкой.
Сейчас он сидел трезвее трезвого, вяло жевал жесткий помидор и думал, что они зря поехали на квартиру к Жанетке. Во-первых, здесь было так же убого и неуютно, как у Топора или у него самого в Измайлове, во-вторых, Босс вполне мог обнаружить их и здесь, а в-третьих... Да, как они ни старались, как ни брели по лестнице, прислушиваясь к шумам подъезда, а на площадки их все-таки встретила старушенция с пустым ведром.. А ведь явно видно было, что не от мусоропровода она шла с ним. Чистеньким, сухеньким оказалось ведро, когда мельком бросил он взгляд на донышко. Имитировала бабка вынос мусора. Явно имитировала.
Но и спускаться во двор смысла не было. Такси уехало. Старушенция их все равно засекла. И к тому же так после перелета ломило спину, и так муторно, зуболомно болела голова, точно чьи-то крепкие пальцы пытались ее открутить, но никак не могли пересилить шею.
И еще он уловил насмешливо-загадочный взгляд старушенции, брошенный из-под седеньких бровей. Жанетка, впрочем, ответила еще
более вызывающим взглядом и так хлопнула дверью, что штукатурка осыпалась на кафель лестничной площадки...
- Еще можно ей позвонить и, когда она откроет на цепочку, вбросить мышь, - придумала Жанетка. - А-а, каково?
- Далась тебе эта бабка! - не поддержал ее Жора Прокудин.
- Бабки, бабочки, бабулечки, - скорее о "бабках" как о деньгах, чем о бабках как людях, проскороговорил Топор. - Почему же приемник не врубился. Когда мы вошли и дверь того... захлопнули?
- Да ты его в спешке, как сваливали, не включил, - решила Жанетка.
- Нет, увк... увк... включил!
- Нет, не включил!
Звонок в дверь оборвал разгорающуюся перепалку.
- Я сама, - первой сорвалась с места Жанетка.
И уже от двери, от паршивого мутного глазка прокричала:
- Это Беник!
- Козел он, а не Беник, - громко отрыгнул Топор.
- Не суетись, - опустил ему ладонь на плечо Жора Прокудин. - Он все равно не в команде. Попользуемся и ноги об него вытрем...
- Вот это по-нашему, братан!
На кухню под экскортом раскрасневшейся Жанетки прошаркал долговязый бомж в дырявом клетчатом пиджаке и с намертво слипшимися, торчком стоящими волосами. Под левым глазом синел густой фингал, а шея была такой грязной, будто она состояла не из кожи, мяса и позвонков, а из подмосковной глинистой земли.
- Нашел! - гордо объявил бомж и улыбнулся.
Только после этого он превратился в поэта Бенедиктинова. В бледного измученного стихоплета с горящими глазами.
- Умойся, - предложила Жанетка. - Да хоть здесь, на кухне...
Властным нажатием ладонью на его затылок она заставила поэта согнуться над раковиной и как собственного ребенка стала его умывать. Бенедиктинов фыркал и стонал. Гуашь из как бы синяка стекала синими струйками, краска для волос с шеи смываться не хотела.