В подсобке Ермолаев нашел замызганный халат, затем сунул руки в груду использованной ветоши, провел замасленной рукой по щеке и посмотрел на себя в зеркало. «Хм, неплохо, — с удовлетворением констатировал он. — Вот только прическа модельная не катит, разлохматить, что ли, или кепку надеть?..» Кепки не оказалось, зато на гвоздике обнаружился отличный видавший виды темно-зеленый берет.
У станка трудился рабочий пенсионного возраста.
— Шеф, бригадира не видал? — развязно обратился к нему Ермолаев.
Тот молча продолжал вытачивать деталь.
— Бригадира, говорю, не видал? — сложив ладони рупором, повторил Ермолаев.
Молчание. Ермолаев терпеливо ждал.
— Откуда ты такой приплыл? — посмотрел рабочий поверх очков.
— Да из экспериментального. Ну, а бригадира…
— Какого еще экспериментального? Сколько здесь работаю, о таком не слыхал.
— Так ведь секретность.
— А-а-а. И чего тебе надо?
— Бригадира.
— Зачем тебе бригадир?
— Все тебе скажи…
— Ну я бригадир, — рабочий остановил станок, снял деталь и приложил штангенциркуль.
— Хе, а где ж твоя бригада? — Ермолаев оглянулся по сторонам.
— Была, да вся вышла. Текучка у нас, понятно?
— Понятно, — Ермолаев еще раз оглянулся и понизил голос. — Одну фигулину надо сделать, возьмешься?
Он показал чертеж. Рабочий посмотрел и крякнул, покачав головой.
— А что, — наивно произнес Ермолаев. — Был ведь такой заказ. Помнишь, парень такой, кавказец вроде, приходил?
— Ну, было дело. Ладно, пять тышш. Задаток — тышша.
— Заметано, — Ермолаев не скрывал своей радости от очередной удачи. — Значит, так. Задаток завтра один пацан принесет. Как сделаешь, отнесешь и там получишь капусту.
— Куда относить-то?
— Как в тот раз. Куда ты тогда относил?
Рабочий не ответил и внимательно посмотрел на Ермолаева.
— Что, шеф, не узнал? — подмигнул ему Ермолаев.
— Узнал, узнал. Мудришь ты что-то, паря. Давай напрямки.
— Можно и напрямки. Мы — фирма, кооператив то есть, делаем агрегаты, типа самогонного аппарата, только для абсента — напиток такой из полыни, слыхал?
— Слышал.
— Ну так вот, — продолжил Ермолаев. — А меня недавно приняли, так я этого абсента дегустировал, ну и смутно помню, куда относить, а сказать начальнику не могу — уволит потому что, за раздолбайство, а я это место давно искал. Вот.
— Как говорится, дело ясное, что дело темное.
— Так ты уж не подводи меня, скажи адрес, я и отнесу, если сам не хочешь.
Работяга еще раз взглянул на чертеж.
— Ладно, мое дело сторона. Общагу горного знаешь? — спросил он.
— Это серая, кирпичная? Да-да-да…
— На втором этаже торговцы живут, там спросишь. А ко мне в пятницу приходи, к концу смены.
— Заметано.
— А ты не из милиции, случайно? — без всякой хитрецы спросил рабочий.
— Нет! — категорично ответил Ермолаев. — А ты правда мастер?
Рабочий хмыкнул и показал блестящий металлический кружок:
— Хромированный рубль когда-нибудь видел?
— Ого! — искренне восхитился Ермолаев. — А позолоченного нет?
— Никелированный есть, — и мастер достал из отвисшего кармана второй раритет.
— Да он это, как пить дать, больше некому! Тем более раз больше в общаге никого нет. После шмона все разъехались, только студенты остались, говорю же. Расколем, куда денется. Участие в хищении радиоактивного вещества… — Мещеряков как клещами уцепился за версию насчет Абашидзе и уже час рьяно убеждал Ермолаева форсировать события, не особо озадачиваясь пунктами процессуального кодекса.
— И заодно убийца?
— А что? Это тип прожженный, я печенкой чую.
— Все может быть, — согласился Ермолаев. — Если он просто устранял свидетелей.
— Конечно. Девчонки что-то узнали, вот он их и прикончил, а сделал так, вроде маньяк был, чтобы следствие запутать.
В день занятий секции Мещеряков без проблем проник в раздевалку спортзала, нашарил ключи в сумке у Абашидзе и вдавил с двух сторон в брусочек мастики, чтобы сделать дубликат.
…Ермолаев с удовлетворением прислушался к мертвой тишине на лестничной клетке, повернул ключ и вошел, оставив Мещерякова у дверей. В прихожей — чеканка на стенах соседствует с плакатом Вахтанга Кикабидзе, новенькая хрустящая ковровая дорожка ведет в гостиную. А вот и комнатка Абашидзе-младшего. Обычный интерьер молодого человека. На письменном столе — магнитофон и груда кассет. Кажется, здесь ничего. В верхнем ящике стола обнаружилась папка с рисунками. Какие-то рыцари, рогатые черти, грудастые красотки… Диссонансом смотрелось довольно реалистичное изображение девушки в наушниках перед клавиатурой, с надписью «Саня Хвост». Стоп! На щите старательно нарисованного кавказского воина был изображен орел, такой же, как и на брошке. «Негусто, но вполне достаточно», — подытожил Ермолаев.
— В двадцать два часа он вышел из техникума, не один, с мочалкой, — рассказывал Мещеряков. — Кто такая, пока не выяснил, но думаю, к делу не относится. Так… Проводил до дому, а потом пошел вот сюда, — милиционер ткнул в карту, — тут я его потерял.
— Как же так…
— Не знаю. Как сквозь землю провалился.
— Постой-постой, — Ермолаев склонился над картой. — Вот тут Царева живет.
— Вы думаете, пошел ее выслеживать?
— Вполне возможно. По крайней мере, медлить нельзя, а то будем на шаг отставать, а это чревато. Сегодня после десяти вечера понаблюдай-ка лучше за ее домом. Что-то мне подсказывает — он придет. Я Царевой скажу, чтобы никуда не выходила, а на телефон пусть отвечает. В эти дни были подозрительные звонки — весьма вероятно, что этот гад усиленно зондирует почву…
Вечером Мещеряков засел на крыше, где до темноты предавался невыносимой скуке — дом будто вымер, не было ни входящих, ни выходящих. В двадцать три пятьдесят он отправился восвояси.
Ровно в полночь в дом вошел некто, одетый в совершенно антикварный плащ-крылатку черного цвета. Он неслышно приблизился к одной из квартир на втором этаже, когда из-за соседней двери раздался собачий лай.
Вика еще не спала. Она подошла к двери и смогла в промежутке между лаем уловить стук удаляющихся шагов. Мысль работала четко — если это преступник, она может выследить его или хотя бы успеть разглядеть издали. В азарте, позабыв всякий страх, даже не обувшись, девушка выскочила на улицу. Там было пустынно. А если он там, в подъезде, под лестницей? Вика в нерешительности остановилась.
«У, собака, шайтан…» — он выбежал во двор и спрятался за мусорным контейнером. Пожалуй, совершил ошибку, придя так поздно. А может, рискнуть еще? Нет, лучше днем. Он выглянул и обомлел — да вот же она, стоит спиной и медленно открывает дверь в подъезд. Он нащупал в кармане шнур.
Как только Вика потянула ручку на себя, дверь широко распахнулась, и оттуда кубарем, чуть не сбив девушку с ног, выкатился ее сосед, пьяница Прохоренко, с огромной дворняжкой Найдой на поводке. Вика еще никогда не была им так рада.
— Э-э-э, Вика, а что ты босиком-то?
— А, так… Здравствуйте, Виктор Иванович. Гребешок из окна выронила. Здравствуй, Найдочка! — девушка обняла собаку и потерлась щекой о сухой и холодный собачий нос.
— Нашла гребешок-то? — сосед подозрительно косился на ее карманы.
— А, нет, не успела, — Вике стало весело. — Стибрили.
— Ах ты, паскуды — вот народ пошел, мать твою, извиняюсь… Давай, Найда, делай свои дела. Лаять начала, — пояснил Прохоренко, — я думаю, хочет гулять, а она дурочку валяет. Э-э-эй, куда?..
Собака рванула поводок, и Прохоренко чуть не грохнулся оземь.
Мещеряков прошел уже пару кварталов, когда его словно что-то кольнуло в спину. Он развернулся и пошел обратно, ускоряя шаг. Чья-то тень мелькнула и скрылась в переулке. Черный плащ! Опоздал… Холодный пот прошиб Мещерякова. На мгновение он растерялся. Задержать? И что потом, если он опять ошибся — выговор в личное дело? Он опрометью бросился к дому, где жила девушка, и, увидев ее у крыльца с мужиком, одетым в затрапезное, успокоился. Это, конечно, она сама, жива и здорова, а с ней явно ее сосед, да еще с собакой, так что все в порядке. Вот только что она, дура, делает на улице? Ладно, надо проследить за тем, в черном плаще, он не мог уйти далеко…
— Найда, фас! — услышал милиционер за спиной и, оглянувшись, изумился — на него с рычанием, оскалив огромную пасть, неслась собака…
— Не укусила? — Ермолаев придирчиво осмотрел Мещерякова со всех сторон.
— Да нет, нас же учили — подошвой ботинка по морде, и все, сразу успокоилась.
— Ладно, Серый, уж извини, что так вышло. Я сам виноват, должен был ее предупредить.
— Я этому Прохоренке в тык дам. Он у меня попомнит — собаку без намордника да еще на представителя власти. И Абашидзе я упустил из-за него…
— Прохоренко и так перетрусил, наверняка. А насчет Абашидзе… Хорошо бы проверить, где он был в это время. Но, если честно, что-то тут не вытанцовывается.
— Да точно он, больше некому, — уверенно заявил Мещеряков.
— Почему?
— А по всему. Приметы. Одет в черное. Совсем обнаглел. Конечно, там темно было, но я успел заметить, что рост совпадает. И вообще не верю я этим грузинам.
— Что ж ты на блюстителя собачку-то натравила?
— Ха, а что я, интересно, должна была подумать? Между прочим, за час до этого опять был звонок. А тут — высовывается какой-то, а потом убегает.
— Ну так что, убегает — может, он на трамвай опаздывал…
Вика даже не улыбнулась. «Плохо дело», — подумал Ермолаев.
— А не хочешь недельку на даче пожить? — спросил Ермолаев.
— На какой даче?
— На моей. Там хорошо, речка рядом и вообще. А мы за это время маньяка поймаем.
— Хорошо, — угрюмо ответила она после некоторого раздумья. — Только не думайте, что я испугалась.
— Да уж не думаю…
— Значит, Заур Абашидзе? — Баскаков встрепенулся. — Вот и хорошо.
Ермолаев отметил про себя, что впервые за эти дни Баскаков заметно оживился. «Еще бы, — подумал он. — Все заслуги себе припишет. Да ладно, какая, в сущности, разница, — тут же устыдился он своим мыслям. — Тем более про взрывное устройство Баскаков не знает, потом скажу, когда наши приедут. А до этого попробую паскудника Абашидзе расколоть, если выйдет с допросом».
— Когда брать будете? — спросил он.
— Сегодня вечером.
— Вот и славно, а я с утреца — на дачу, ссыльную возвращать.
На чердаке обнаружилась куча старых журналов. Какие смешные были моды, и какой дурацкий юмор! А вот романы про любовь, еще дореволюционные, с «ять».
Вика легла, когда алый закат засветил в окно. Как хорошо, что завтра не нужно идти на практику. Утречком она пойдет на озеро, а потом — в поле, сплетет венок из одуванчиков. Пока ей не скучно. Скоро приедет Ермолаев.
Уже засыпая, она вспомнила, что не потушила свечку на чердаке. Не хватало устроить пожар в чужом доме. Она решила слазить наверх, но, как выяснилось, напрасно — свечка уже догорела и погасла. Спускаясь по деревянной лесенке, бросила рассеянный взгляд вниз в окно. Ей показалось, что там промелькнула тень. Послышался шелест травы. Птица, рассыпающая трели на ветке, зашелестела крыльями и улетела.
Вика действовала на автомате. Она проворно, двумя прыжками, оказалась на полатях под самым потолком, с головой накрылась лосиной шкурой и замерла. «Да что это я, с ума схожу, что ли», — только успела сказать себе она, как дверь с тихим шуршанием отворилась и почти неслышно кто-то вошел. «Идиотка, не заперлась», — подумала Вика и еще сильнее вжалась в доски. Сердце стучало так, что, наверное, было слышно во всей округе. Не хватало воздуха. Все-таки он ее нашел, и здесь нашел, как будто это сам дьявол…
Она пролежала так очень долго, не решаясь выглянуть, уже не понимая, действительно ли слышит она этот шорох и стук, или просто кровь бьет в виски, и только под утро, совершенно измученная, забылась сном.
Ермолаев нашел ее не сразу. Вика вскрикнула, как гусеница подползла к нему и повисла на шее, так что он с трудом удержался на лестнице. Она даже забыла, что одета лишь в тонкую ночнушку, и Ермолаев слегка смешался.
— Ты, Вика, пожалуйста, не огорчайся, но в Заура Абашидзе стреляли.
— Кто? — у девушки брови поползли вверх.
— Милиционер. Он на милиционера с ножом бросился.
— Маразм… Он живой?
— Да как тебе сказать… впрочем, как тут еще скажешь… Нет.
— Как нет?
— Скончался.
Вика минуту помолчала. Похоже, она уже начала привыкать к смертям, или еще не отошла от пережитого недавно страха.
Она рассказала Ермолаеву о том, что произошло ночью, но он воспринял все это скептически. «Фантазия разгулялась, вот и все, — решил он. — Преступник к этому времени был уже ликвидирован. Надо ее успокоить, и как-то поделикатнее объяснить про Абашидзе…»
— Посмотри-ка, — он достал брошку, изъятую у бомжа. — Тебе эта вещь знакома?
— Да. Откуда она у вас?
— Нашел. Так что это?
— Вообще-то это его вещь…была, а потом… Дело в том, что Настька в него…к нему неравнодушна была, и стащила, чтобы…
— Чтобы приворожить?
— Да, точно.
— Ну и как?
— А никак. Он с другой гулял, певица одна, в клубе выступает.
Ермолаев ощутил, как почва, на которой держалась его с Мещеряковым версия, еще вчера ровная и твердая, как мрамор, теперь пошла трещинами и начала осыпаться.
У входа висело много очень разноцветных афиш. «Не пейте воду из-под крана! Ваше здоровье — достояние нашей молодой капиталистической республики! Пейте пиво…» — прочитал Ермолаев и почесал затылок. Ага, вот: «Сегодня концерт. Саня Хвост и группа Глицерин».
В зале Ермолаева обволокла странная музыка, где слышались и персидские мотивы, и ритуальные песни бушменов. Дождавшись перерыва, он прошел в гримоуборочную. Весь «Глицерин» был в сборе.
— Доброго вам дня, — поздоровался Ермолаев. — Мне бы с Александрой Хвостовой поговорить.
Длинноволосая блондинка лет семнадцати оглядела его с головы до ног:
— Ну, я Александра. Только не Хвостова, а Бокова.
— А, понимаю — сценический псевдоним. Так хвоста-то нет? — и он заглянул ей за спину.
Все засмеялись.
— Волосы уберу назад, вот и будет хвост, — ответила девушка, недовольно поежившись. — А вы по какому поводу?
— Гм… Тут типа секретный разговор.
— Ну-ка, ребя, проветритесь, — она мотнула головой и поспешно загасила странную тонкую сигаретку.
Когда музыканты вышли, Ермолаев показал удостоверение.
— А что, — нервно отреагировала певица и смяла сигарету о стол. — Мы только про Павлика Морозова должны петь?
— Господь с вами, барышня, — искренне удивился Ермолаев. — Пойте хоть про Франкенштейна, причем тут однофамилец дореволюционного фабриканта? Вы меня ввергли в недоумение.
— А-а-а, а то я уж думала — и до нас добрались.
— Кто добрался-то?
— Да ерунда. Нервы что-то расшатались, устала.
— Нервы? А вы курить бросайте. Впрочем, девушка с изящной сигаретой — это стильно.
— Вы думаете? — Саня Хвост посмотрела на себя в зеркало.
— Вам идет, — польстил Ермолаев и добавил. — Красота и талант в одном лице — это не часто встретишь.
— Спасибо. А по какому вы поводу?
— С сигаретой красиво, а с косяком не очень… Гм… Ах, да, — встрепенулся он. — о чем, бишь, я…
— С каким косяком?! — возмутилась певица, не дав ему договорить. — Это обычные сигареты, из Африки просто.
— Ага, простые африканские цигарки, ну и ладно, — успокоил ее Ермолаев. — Абашидзе подарил?
— Вот как раз нет.
— Да шут с ними, с сигаретами. Я так, например, вообще не курю и в папиросах не разбираюсь. Хотя вот именно такие попадались…
— Так вы насчет Абашидзе? — не дав ему договорить, спросила девушка.
— А вы думали, я из худсовета?
— Да. То есть нет.
«Нервничает, — отметил Ермолаев. — Хотя сама спросила про Абашидзе. Нет, скорее всего, обеспокоилась насчет травы. Или просто характером неустойчивая, как все музыканты».
— Вот и хорошо, — вслух ответил он. — Расскажите, пожалуйста, где вы с ним познакомились.
— В горном техникуме. Там курсы менеджмента.
— Так вы же по музыкальной части, — удивился Ермолаев. — Что вы делали на курсах?
— Ну, музыка… — она махнула рукой. — На музыке разве заработаешь? Вот поступлю в институт, получу диплом, устроюсь на работу, а уж потом можно и музыку.
— М-да… Ну, ладно.
— А вы не согласны?
— Не особенно. Но, как говорится, каждый — кузнец своей судьбины. И опять-таки насчет Абашидзе. Расскажите, что тогда произошло.
— Да ведь я ничего не видела. Заур меня с курсов провожал, а потом этот появился, как из-под земли, показал удостоверение, а мне говорит — «иди домой». Ну, я пошла. Вот и все.
— Милиционер один был?
— Да. А вы разве не знаете?
— Да нет, я из другого ведомства. А выстрелов вы не слышали?
— Боюсь, что слышала.
— То есть?..
— Ну, когда домой пошла, слышу — какие-то хлопки. Я тогда не придала значения, а теперь понимаю.
— А сколько их было?
— Хлопков? Два.
— Точно два? Не три?
— А какая разница?
— Очень существенная. Так вы уверены, что выстрелов было два?
— Да вроде, — после некоторой паузы сказала певица. — Точно, два.
— А не знаете, зачем Абашидзе таскал с собой нож?
— Нож?! — удивилась девушка. — Да он никогда ножа не носил — он же спортсмен был. Говорил, что любого может заломать, и никакого оружия не надо. Он, между прочим, чемпион района по самбо был, среди юниоров, вы разве не знаете?
Ермолаев промолчал.
— А кто все-таки добрался-то? — вернулся он к оброненной ранее фразе. — Вы сказали, и до вас добрались.
— Журналист один приходил, интервью брал…
— Взял интервью-то? В-смысле, напечатал?
— Нет, наколол, кажется. Сам больше говорил, на выборы напирал и все такое. Утомил вообще. За депутата Серкина агитировал, чтобы мы поучаствовали. А этот Серкин такой дворец себе отгрохал, все знают, тот еще правозащитничек.
— Так-так…
— И вот напугал, что скоро все запретят.
— Все?
— В-смысле, цензуру введут и вообще будет тоталитарный режим.
— Вот как?
— Да. Это правда?
— Нет, неправда, — ответил Ермолаев и встал. — Прощайте, сударыня, благодарю за неоценимую помощь.
— Не за что, заходите еще.
— Всенепременно.
— Мы новую программу готовим. Вам понравилась наша музыка?
— Чрезвычайно понравилась.
— Я рада.
— И я рад, что вы рады.
— Аналогично.
«В трупе два пулевых отверстия, — проанализировал Ермолаев ситуацию. — Выстрелов было тоже два. Значит, без предупредительного? Баскаков — опытный сотрудник, вряд ли струхнул. Зачем же сразу было стрелять на поражение? Эмоции? А с виду спокойный, ни дать ни взять Жан Габен, только усатый… Как назло ниточку обрубил».
— Да, я прикончил мерзавца, — Баскаков был сердит. — Я, лично. Нечего ему на нарах делать. С такими разговор у нас должен быть короткий. Хватит с ними валандаться.
— Конечно, кто же спорит, — кивнул Ермолаев. — Кончать сразу.
— Нет, тут ты неправ, — немного успокоился Баскаков. — Все должно быть по закону.
— Ага, представиться, показать удостоверение, а когда он с финкой на тебя, ты — предупредительный выстрел вверх, а потом в него?
— Разумеется.
— И с Абашидзе так было?
— Абсолютно так. Я сначала по-хорошему хотел, полной уверенности- то не было, а он на меня с ножом. Стало ясно — по-хорошему не понимает. Ствола не испугался, значит — хоть молодой, а матерый. Сам себя выдал, какие тут вопросы…
— Нет вопросов.