Девушка повернулась лицом к камере и широко улыбнулась, но, по мере того как она осознавала происходящее, улыбка исчезала с ее лица. Она опустила голову, снова подняла ее и захихикала, потом вопросительно посмотрела по сторонам, очевидно обводя взглядом людей, находившихся с ней в одной комнате, но не попавших в объектив телекамеры. Изображение на экране исчезло.
Прентисс подошел к двери и зажег свет, затем выключил проектор.
– Запись сделана в тысяча девятьсот семьдесят шестом году, – сказал он. – Тогда ей было четырнадцать лет.
Эд Джеффриз прикурил и, не вставая с места, повернулся, чтобы дотянуться до пепельницы, стоявшей на соседнем столе.
– Все это странно и непонятно, – заметил он, – чертовщина какая-то. Ничего подобного раньше не видел.
– Обычные тесты, – ответил Прентисс. – Она и Дэвид Паскини блестяще справлялись с ними.
– Почему наш выбор пал сначала на Паскини?
– Необщителен, мало друзей и знакомых. – Прентисс взял кассету, лежавшую на телевизионном пульте, и, подтолкнув ее большим пальцем, вставил в видеомагнитофон. – Пола Коул очень невоздержанна на язык, много болтает, и это нас насторожило.
На экране телевизора замелькали цифры, появляясь в обратном порядке от шести до нуля. На мгновение экран потемнел, потом зазвучала пронзительная музыка и раздался голос:
– Дамы и господа! Шоу Тони Кейда!
Наверху длинной лестницы показалась женская фигура. Прентисс перемотал пленку вперед, не спуская глаз с цифр, мелькавших на световом табло видеомагнитофона.
– Вот так она выглядит сегодня, – сказал он.
В молодой женщине легко узнавался тот самый очаровательный пухлый четырнадцатилетний подросток, который превратился в изящное, возможно, слишком утонченное, но интригующее создание.
У Полы Коул было красивое лицо, черты которого не отличались столь классической правильностью, чтобы поражать совершенством: рот – чуть-чуть великоват, лоб – высоковат, а щеки – чересчур впалые, но именно недостатки делали притягательной ее красоту.
Она сидела на вращающемся стуле рядом с хозяином ток-шоу, который держал в руке часы. Он воскликнул «О!», разинув от удивления рот.
– Фантастика! Поразительно! – Кейд повернулся к публике в студии, чтобы та разделила его удивление и восхищение происходящим, и показал всем часы: – Они остановились. Стоят! Я ношу эти часы больше года, и ни разу они не отстали ни на минуту. – Он снова повернулся к Поле. – Это действительно невероятно. Я бы никогда не поверил, что такое возможно.
Для большего эффекта он выдержал паузу, потом спросил:
– Вы можете их снова пустить?
Пола кокетливо взглянула на него опытным и хорошо отрепетированным взглядом, после чего наступил черед Кейда изобразить удивленный испуг, который зафиксировала телекамера. Он повернулся к зрителям, как бы ища у них поддержки, и публика приветствовала ведущего ликующими воплями.
– Подождите, подождите минуточку, – ухмыльнулся Кейд, протягивая часы Поле, – может быть, ничего и не получится.
Публика засмеялась еще громче. Пола загадочно улыбнулась. Кейд принял самодовольную позу, наслаждаясь реакцией аудитории, и замер в ней, поскольку Прентисс нажал на кнопку «пауза».
– Я слышал о ней, – сказал Джеффриз. – А она красавица.
Прентисс посмотрел на экран.
– Да... В Англии она практически неизвестна, и там к ней отнесутся как к очередной смазливой мордашке. Послушай, Эд, я хочу, чтобы ты с самого начала занялся этим делом, поскольку не должно быть никаких проколов.
Джеффриз клюнул на комплимент.
– Не случится так, что она разгадает наш план? – спросил он.
– Ее ввели в курс дела, но она знает только то, что требуется от нее. Она заинтригована, так как предложенный эксперимент выглядит куда увлекательнее и заманчивее, чем останавливать часы или включать свет. – Он взглянул на изображение Полы, застывшее на экране, и заметил: – Она – странная дамочка, и, кажется, это дело возбуждает ее.
– Так она согласилась сотрудничать с нами ради удовольствия или из патриотических чувств?
– Может быть, ради удовольствия, но и весьма солидное вознаграждение, видимо, показалось ей нелишним.
– Насколько солидное?
Прентисс в нерешительности пожал плечами. Почему бы Джеффризу и не знать этого? Цена подобной сделки, вероятно, придала бы ему уверенности.
– Пятьсот тысяч.
Теперь наступила очередь Джеффриза внимательно взглянуть на экран телевизора.
– Бог мой, – выдохнул он, – такой куш – за небольшое умственное усилие. Хороший купец ей попался.
– Такова сегодня конъюнктура рынка: спрос превышает предложение, – заметил Прентисс. Он взял ручной пульт управления и выключил телевизор. – Мы не можем медлить. Что происходит в Англии?
Джеффриз изобразил преувеличенное отчаяние.
– Да кто его знает! Тишина. Ни Герни, ни Рейчел Ирвинг, те ребята, которые следили за ними, тоже не подают признаков жизни.
– Не случилось ли так, что эта Ирвинг провалилась? Ты уверен в ней?
– Конечно, уверен. – Джеффриз энергично затряс головой, помня об обещании, которое он дал Прентиссу. – Бог его знает, что там произошло, но, похоже, их всех можно считать мертвыми.
– И Герни?
– Если он в порядке, мы все равно выйдем на него. Он станет опасен, только когда заговорит, но на сей счет мы уже позаботились. Пресса, полиция... и все такое. Он будет раскрыт, только попытавшись предать гласности информацию. К тому же он не в курсе, когда это произойдет. Ну что он может знать? – Джеффриз жестом показал на темный экран. – Сто лет будет гадать – и все впустую.
Говоря это, он думал о Рейчел. «К черту все это, – решил он про себя. – Она тоже ничего не знает».
Прентисс словно прочитал его мысли:
– Ирвинг подставила его, и он должен был сделать из этого выводы.
– Может быть. Наши люди получили указание в случае чего пустить ее в расход. Если они уберут ее, Герни вообще будет трудно сообразить что к чему.
– А если не уберут?
Джеффриз казался самонадеянным, хотя его грызли сомнения.
– Это ничего не меняет. Она как старинный друг принимает участие в делах Герни и в его неприятностях. Она же артистка, в случае чего – сыграет. А мы по-прежнему сможем следить за ним.
– Тем не менее, все это неприятно, Эд. – В голосе Прентисса зазвучали нотки раздражения. – Мы должны строго придерживаться разработанного плана. И мне хотелось бы полной ясности. – Он встал и направился к двери. – Держи меня в курсе. – В его обычно мягком голосе сквозила резкость. Это было похоже не на просьбу, а на приказ.
– Разумеется... – Джеффриз не знал, чем возразить своему собеседнику. – Конечно. – Он даже поднял руку, чтобы ответ прозвучал убедительнее. – Черт возьми, возможно, они уже все мертвы.
– Хотелось бы надеяться, – сказал Прентисс. Но ни тот, ни другой не верил в то, что это так.
В больших парках Лондона и на вересковых пустошах выпавший снег сверкал ослепительной белизной. Казалось, его девственной чистоте ничто не будет угрожать в ближайшие сто лет. На больших пространствах он лежал нетронутым, и лишь кое-где виднелись редкие следы животных. На улицах снег быстро пропитывался грязью и выхлопными газами – сначала на поверхности появлялась ядовито-желтая плесень, потом сажа и копоть разъедали его, проступали огромные, неправильной формы пятна, и снежный покров становился похожим на белое тело, покрытое синяками.
Джордж Бакройд поднял шторы и выглянул из окна своей квартиры, расположенной на втором этаже дома на Мейда-Вейл. Низкое небо тускло переливалось перламутром, было ясно, что снова пойдет снег. Самая что ни на есть саночная погода.
Когда три дня назад он, проснувшись, увидел яркое сияние, пробивавшееся сквозь щель между шторами, и услышал тишину, которой, казалось, было пропитано все вокруг, он сразу понял, в чем дело. В какую-то долю секунды он ощутил неожиданно охвативший его восторг, как в детстве, когда утром вдруг обнаруживалось, что ночью выпал снег. Теперь, глядя на грязные тротуары и почерневшие сугробы по бокам проезжей части, он вспомнил то чувство. Странно, как это воспоминания о детских восторгах, словно дремавшие под внешней оболочкой вещей в ожидании своего освобождения, вдруг начинают оживать и приводиться в движение случайно услышанной музыкой, забытым запахом или лучом света, пробившимся сквозь шторы. Вот по накатанному снегу с визгом летят сани, и он слышит подбадривающие голоса взрослых, а в ушах звенит холодный ветер, заглушающий пронзительные крики ребят. Потом в памяти всплывают теплая прихожая, покалывание замерзших пальцев и смеющееся лицо отца, который помогает ему, маленькому мальчику, снять ботинки.
Бакройд усмехнулся про себя, несколько смутившись собственной сентиментальности. Он подумал, что потом, как в пьесе, должна появиться нянька с чашкой горячего какао. «Что ж, скорее всего, так оно и было», – заключил он и, громко рассмеявшись, отошел от окна, направляясь на кухню.
Он налил в чайник воды, чтобы заварить кофе, и опустил в тостер два кусочка хлеба, затем накрыл для себя на кухонном столе: положил нож, поставил тарелку, кофейную чашку, молочник, масло в глиняной масленке, блюдечко с джемом. К нему полагалась маленькая ложка. Опять вспомнилась нянька – старая, глупая зануда. У нее были твердые представления о приличиях. «Джентльмен, – однажды сообщила она ему, – это человек, который пользуется ножом даже тогда, когда обедает один». Позднее, уже подростком, он узнал от своих сверстников другое определение, согласно которому джентльменом считался тот, кто не мочится, сидя в ванной. Он представил себе реакцию няньки – не дай Бог, чтобы она услышала такое, – и улыбнулся.
Он залил кипятком гранулированный кофе, положил тосты на подставку для гренков и сел завтракать. Но вновь вспомнил о Дэниеле, мысль о котором не давала ему покоя с того дня, когда выпал первый снег, и улыбка сползла с его лица. Скрестив на коленях руки, он уставился на тарелку, украшенную синим узором в китайском стиле, но видел перед собой только расплывшееся синее пятно. От мыслей о Дэниеле нельзя было ни убежать, ни спрятаться.
Дэниел впервые увидел снег в Девоншире. Они остановились в гостинице, крытой соломенной крышей и расположенной в глубокой долине, как в чаше. Они чувствовали себя счастливыми. Казалось, Дэниелу в этом месте нравилось все – уединенность, неровная дорога к замерзшему морю, бар, который каждый вечер до отказа наполнялся краснолицыми фермерами и их разодетыми женами, щеголявшими новыми пальто, шарфами и шерстяными перчатками. Бакройд видел, какую радость все это доставляет Дэниелу. «Здесь совсем не так, как на Сент-Люсии, Джордж», – повторял он, натягивая шапку на свою густую шевелюру и восторженно улыбаясь.
Снег пошел, когда они сели обедать. Дэниел восхищенно смотрел на крупные хлопья, падавшие за окном. После закрытия бара они пошли прогуляться. Они брели, с трудом преодолевая упругие порывы ветра и смеясь, как дети. Не дойдя до моря, они повернули назад и ненадолго спрятались за высокой живой изгородью. Дэниел зачерпнул полные пригоршни пахнувшего свежестью снега, уткнулся в него своим кофейного цвета лицом и лизнул языком, на кончике которого ледяные кристаллики тут же растаяли. «Нет, это совсем не похоже на Сент-Люсию». Он поцеловал Бакройда, и его занемевшие от холода губы потеплели от прикосновения к щеке пожилого человека.
Неужели тогда действительно казалось, что это счастье будет длиться вечно? Неужели? Но почему?
Он взял с подставки тост, намазал его маслом и положил на тарелку. Прошло уже три года с того Рождества, которое они провели вместе в Девоншире, и одиннадцать месяцев с тех пор, как Дэниел покинул его. Когда это случилось, ему захотелось умереть. Он до сих пор не знал, что думать на сей счет. Он прожил полжизни в подлости, обмане и скрытности, играя в эти жалкие, убогие игры, подписывая документы, равносильные смертным приговорам, и еще смел думать – потому что ему хотелось так думать, – что еще можно все начать заново. Какой же он был глупец!
Незапятнанная жизнь – вот о чем он мечтал когда-то. В университете он впервые стал серьезно подумывать о том, чтобы стать священником. Его привлекала жизнь, наполненная размышлением, познанием, совершением обрядов и проведенная в истинном послушании, жизнь, подчиненная чему-то символическому и таинственному.
Затем его затянула политика и стала делом жизни, хотя складывалось впечатление, что он просто не знал, куда пристроить свой идеализм. Мысль об идеализме заставила его криво усмехнуться, 0-хо-хо, старина.
Чтобы избавиться от воспоминаний, он встал и включил телевизор. Вообще-то он ненавидел смотреть телевизор за завтраком, но в данный момент годилось любое средство, чтобы отвлечься от прошлого.
Снегопад отрезал их от остального мира, и они провели там три дня: пробирались сквозь снежные заносы, сушились, сидя перед камином, пылавшим в баре, тянули напитки, подаваемые в любое время суток. Растущее чувство солидарности объединило всех, кто застрял в этом месте: гостей, которые должны были уехать отсюда на второй день Рождества, тех, кто заглянул в бар в сочельник, просто чтобы выпить или пообедать. На многих женщинах была бижутерия, вечерние платья, поверх которых пришлось накинуть шали, их спутники были облачены в смокинги. Переодеться было не во что. Они спали в баре, как беженцы, и все получали огромное удовольствие от происходящего. Нарушив привычный порядок вещей, снегопад сделал своих пленников более раскованными. Он подарил им праздник души, короткие каникулы, возможность отдохнуть от повседневности, на время позабыв о своих обязанностях и ответственности. Бакройд и Дэниел были органичной частью этой необычной компании, они никому не казались странными, и никого не интересовало, кто они и откуда.
Бакройд покачал головой, словно желая стряхнуть бремя воспоминаний, и сосредоточился на телепрограмме. Диктор зачитывал мрачный прогноз о положении фунта, подкрепляя его мнением ученого мужа из Сити, который требовал от правительства принятия «самых жестких мер». Затем прозвучало сообщение о предстоящих марше мира и митинге. По мнению организаторов этого мероприятия, оно должно было стать крупнейшим событием: марш начнется от новой монтажной площадки министерства обороны, где предполагается установить ракеты «Круз» и «Першинг», затем демонстранты проследуют по улицам Лондона, и по ходу шествия к ним смогут присоединиться все желающие. Многолюдный митинг состоится в Гайд-парке, перед собравшимися выступит Клайв Хоулман.
При упоминании имени Хоулмана Бакройд напряг внимание. Он знал его по Кембриджу, еще до того, как Хоулман избрал карьеру политика, которая казалась многообещающей. С самого начала было ясно, что Хоулман не будет довольствоваться ролью рядового парламентария и она станет лишь ступенькой для достижения заветной цели. Он прекрасно ориентировался в море интриг, плескавшемся в Вестминстере. Он получил должность младшего министра в правительстве Гарольда Макмиллана, чему в немалой степени способствовало его умение выбрать для действия нужный момент. Этот талант был подкреплен особым типом либерализма, смягченного, в свою очередь, обостренным практицизмом.
Он всегда высказывался за контроль над вооружением, часто выступал за общее разоружение, но никогда – за одностороннее.
С течением времени, однако, его мнение все меньше совпадало со взглядами властей предержащих. Он выражал явное несогласие с официальной позицией, и, по мере того как политика становилась все менее либеральной, его собственные взгляды становились все более непримиримыми и радикальными. Он превратился в политического изгоя, взяв на себя роль постоянного раздражителя, ставя свою партию в щекотливое и порой безвыходное положение. Ему так и не удалось снова приблизиться к ответственному посту, но он сделал все возможное, чтобы его голос отчетливо прозвучал для широкой общественности страны. Однако Клайв Хоулман не был человеком, который довольствуется малым. Он видел себя руководителем, организатором, ибо позиция без опоры на власть в его глазах вряд ли чего стоила.
Согласие Хоулмана занять должность председателя Движения за мир и его уход из палаты общин поразили всех, за исключением хорошо знавших его людей, которые усматривали в этом поступке определенную логику. Результат нового хода был ошеломляющим. За год он стал видной политической фигурой. Он мастерски манипулировал средствами массовой информации и на редкость эффективно реорганизовал Движение. Он занял пост председателя в то время, когда общественное мнение день ото дня все более сочувственно относилось к идее разоружения в одностороннем порядке.
В последующие два года Хоулман удвоил число участников Движения, сделав ставку именно на одностороннее разоружение, чем завоевал симпатии и поддержку широкой общественности. Движение за мир стало под его руководством весомой и влиятельной силой в стране. Кандидаты от Движения за мир собирались баллотироваться на предстоящих выборах. Любое правительство и любая партия вынуждены были бы считаться с его политикой и заявлениями. Политикой и заявлениями Клайва Хоулмана. Он достиг того, чего хотел, и вернулся туда, куда так стремился.
Бакройд смотрел на лицо Хоулмана, появившееся на экране. У него брали интервью в телестудии на следующий день после состоявшегося в Бирмингеме большого митинга. Бакройд отметил про себя, что Хоулману удается сочетать в собственной внешности респектабельность с налетом страстной приверженности своему делу, что делает его похожим на стареющего гранда. Его тронутые сединой, тщательно причесанные волосы чуть-чуть длиннее, чем это полагалось члену правительства. Лацканы вельветового пиджака слегка, почти незаметно, оттопыривались. Его худощавое лицо хранило властное и торжественное выражение. Он прекрасно подходил для избранной им роли – этот бывший министр в правительстве тори, самая большая удача Движения за мир. От Хоулмана нельзя было избавиться, выдав его за сумасшедшего или невежду, действовавшего из лучших побуждений, – это было не под силу ни противникам Движения, ни обществу в целом. Его обаяние и влияние нельзя было отрицать, и владел он ими значительно в большей степени, чем Бертран Рассел[8]. Общественное мнение работало на него, поскольку он был человеком, который сумел выбрать правильный момент.
– Этот митинг, – говорил Хоулман, – который состоится через две недели, явится самой убедительной демонстрацией умонастроений, царящих в обществе. Правительству не удастся разогнать его или проигнорировать растущее общественное мнение, которое он выражает. Простые люди Британских островов требуют положить конец участию Великобритании в гонке вооружений и вывести американские ракеты с территории страны. Они ждут от своего правительства соответствующих инициатив и объявления Великобритании безъядерной державой.
Наступило молчание. Хоулман был слишком умным и искушенным политиком, чтобы превратить интервью в монолог. Интервьюер не замедлил воспользоваться предоставленной ему возможностью.
– Неужели, господин Хоулман, вы думаете, что правительство позволит Движению за мир вмешаться в ход предвыборной борьбы, признав ваши идеалы реальной альтернативой существующей политике? Ведь ваше Движение представляет мнение всего лишь крикливого меньшинства. Так почему правительство должно всерьез считаться с вами?
Хоулман слегка наклонился вперед – не для того, чтобы его показали более крупным планом, а для придания большей весомости своим словам. Он выглядел спокойным, искренним, уверенно оперировал фактами и чувствовал себя как рыба в воде.
– Во-первых, – начал он, – это не мое Движение. Оно состоит из десятков, сотен, тысяч рядовых граждан, глубоко озабоченных сознательным наращиванием гонки вооружений. Каждую минуту правительство тратит на оружие две тысячи фунтов стерлингов, и это при том, что наша система социального обеспечения трещит по всем швам. Во-вторых, большинству телезрителей известно, что члены Движения, которое я представляю, являются избирателями, и они знают, как им голосовать. Наверное, сейчас правительство прикидывает возможные результаты предстоящих выборов. Ни одна из партий не может позволить себе проигнорировать Движение за мир или сделать вид, что оно не является мощной силой в политической жизни страны. Пусть премьер-министр помнит об этом.
На такой приятной ноте Хоулман закончил свое выступление. Диктор поблагодарил Хоулмана и повернулся к камере, чтобы сообщить прогноз погоды. Бакройд налил себе чашку кофе и краем глаза следил за экраном, так как прогноз обещал продолжение снегопада.
Выступление Хоулмана произвело впечатление на Бакройда, оно было в меру уверенным и в меру агрессивным. Это Бакройда не удивило. Насколько он знал Хоулмана, тот был обречен преуспевать на любом поприще, в любой роли. Он одинаково умело и эффективно смог бы руководить министерством, брокерской фирмой, цементными работами или угловым магазинчиком.
Удивило Бакройда то, что он, хорошо зная Хоулмана, поверил в его искренность.
Он намазал джем на тост и откусил кусочек. Ему удалось отвлечься, но он чувствовал, что предстоящий день обещает быть не из легких. Бакройд тяжело вздохнул. Перед воспоминаниями он беззащитен. По опыту он знал, что единственным способом смягчить боль, заглушить или прогнать ее, было сознательное желание отдаться во власть переживаний, позволив себе бередить старые раны.
Два-три часа он провел за музицированием, перечитыванием писем, которые так и не отправил, рассматриванием фотоальбомов. Чувство потери было сокрушительным. В очередной раз он удивился, как это не умер тогда. Сухими глазами он пристально вглядывался в лица, смотревшие на него со страниц альбомов, и видел страшные сцены, которые жили в его памяти. Он прочитал слова, которые сам написал на модном бланке одного учреждения, и они показались ему откровением умирающего. «Я призрак, – подумал он. – Я гоняюсь за самим собой». Зазвонившего телефона он, казалось, не слышал, но, словно повинуясь какому-то условному инстинкту, поднялся и направился к нему. Он говорил по телефону, сам того не понимая, как оказался рядом с ним.
Звонил его издатель, желавший получить новую главу, чтобы уточнить на неделе дату ленча. Бакройд согласился с датой, хотя знал, что запаздывает с работой. Ему следовало установить самому себе жесткий срок сдачи, что заставило бы закончить главу вовремя. Он подогрел немного кофе и отнес его в кабинет.
Во время телефонного разговора он почувствовал странную пустоту на линии, которую узнал, даже не прислушиваясь. Приятно было сознавать, что служащие отдела "А" с Эклс-стрит по-прежнему не жалели на него ни времени, ни пленки. Возможно, они держали под контролем все церкви Большого Лондона, установив за ними наблюдение как за вероятным местом проведения собраний, или просматривали все невостребованные письма. При этой мысли он улыбнулся, но тут же вспомнил о Герни. Где он мог быть сейчас и как у него шли дела?
– Сент Мэри-ле-Гран, – пробормотал он и сел за пишущую машинку, пытаясь сосредоточиться на систематизации фактов о церкви. – Дэниел. О черт! Сент Мэри-ле-Гран. Из верхнего ящика стола он достал лист почтовой бумаги и начал писать письмо, одно из тех, которым никогда не суждено было быть отправленными.
В момент пробуждения Рейчел решила, что она снова в Нью-Йорке. До нее донесся пронзительный звук, который она приняла за вой сирены, и туг же представила себе, как по Пятой авеню несется полицейская машина. Но в этом заблуждении она пребывала не более нескольких секунд – потребовалось именно столько, чтобы к подсознанию и чувствам подключилась реальность.
Она выскользнула из постели и в два шага оказалась у окна. Раздвинув пластинки жалюзи персикового цвета, она посмотрела на улицу. Вверх по реке против течения шел буксир, маневрируя между прогулочными катерами и грузовыми судами. Именно его гудок разбудил ее. Она, не отрываясь, продолжала смотреть в окно, даже когда почувствовала, что в комнату вошел Герни.
– Я сварил кофе.
Она обернулась на звук его голоса. Он уже оделся, в руках у него было синее шелковое кимоно, которое он бросил на кровать.
– Спасибо, – ответила она, даже не пошевелившись, чтобы надеть кимоно. – Сколько времени?
– Половина двенадцатого. Я проспал до одиннадцати. Мы здорово вымотались.
– Так вот для чего ты звонил. Тогда, из «Друидс-Кум».
– Да, я звонил насчет пристанища. Эта квартира принадлежит моей знакомой, точнее, другу. Она ненадолго уехала в Кор-Шеваль.
– Остается пожелать ей много снега и удачных приземлении, – сказала Рейчел. Она взглянула на персиковые жалюзи, затем перевела взгляд на батарею флакончиков, баллончиков и баночек с кремом, аккуратно расставленных на туалетном столике, и, наконец, ее взгляд остановился на дальней стене, на которой висело около двадцати черно-белых фотографий в простых рамках. – Кто она такая? – спросила Рейчел. – И где мы находимся?
Герни кивком показал на кимоно. Она послушно оделась и вышла вслед за ним из спальни, оказавшись в другой комнате квартиры. У окна стоял стол, на который Герни поставил кофейник и две чашки. От стола начиналась своего рода кухня – раковина, сосновый стол, использовавшийся в качестве рабочего, встроенные в стену двухконфорочная плита и гриль. На окне висели светло-голубые жалюзи. Герни закрыл их.
– Она – просто друг, – ответил он. – Вернее, всего лишь друг. Она фотограф. В доме, где мы находимся, множество фотостудий. Когда-то здесь размешался склад для хранения грузов, перевозившихся по реке. Потом некоторое время он был бесхозным, пока его не привели в порядок, благоустроили и приспособили для других целей. Студии располагаются главным образом на этом этаже. Ее студия внизу, под нами. Это место называется «Уоппинг-Уолл». Она здесь и живет, и работает.
Рейчел налила кофе.
– Так мы проплывали мимо Тауэра прошлой ночью, перед тем как попали сюда? Герни кивнул.
– Какое-то время мы сможем действовать отсюда.
– Действовать?
– Ну решать, что делать дальше.
– А разве ты не знаешь, что делать дальше? – В ее голосе не было и тени насмешки.
– Не совсем. Послушай, – он замолчал на мгновение, – я ненадолго уйду. Постараюсь вернуться как можно быстрее. В любом случае три-четыре часа можешь быть абсолютно спокойна. Если я не вернусь к шести, действуй по своему усмотрению.
– Саймон... – В ее голосе прозвучала тревога.
– Не волнуйся, не надо. Но предупредить тебя я должен – всякое может быть. Пока меня не будет, сделай один телефонный звонок. – Он встал, прошел в конец комнаты, где стоял рабочий стол, на листе бумаги написал номер телефона и показал ей.
– Хорошо. – Рейчел взяла было у него листок, но он забрал его и написал что-то под цифрами.
– Если будет включен автоответчик, повесь трубку и позвони попозже еще раз. Когда ответит мужской голос, передай то, что здесь написано. Если он не поймет или ничего не ответит, повесь трубку. В противном случае запомни, что он скажет, и как можно быстрее положи трубку.
– Понятно. Правда, не очень...
– Не важно. – Герни быстрыми глотками выпил кофе и направился к двери. – Закрой за мной на цепочку. Когда я вернусь, постучу так, – он стукнул три раза, выждал паузу, потом два, снова переждал и, наконец, еще два раза.
– Не волнуйся, – сказала она. – В детстве я была членом банды «Черная рука».
– Отлично, – ответил Герни. – Если стучать будут по-другому, прыгай в Темзу из окна спальни и плыви к Плимут-Року.
Она закрыла за ним дверь, набросила цепочку, потом взяла свою чашку кофе и пошла в спальню. Минут десять она наблюдала за движением на реке. Отойдя от окна, занялась осмотром комнаты, где все говорило о том, что здесь жил одинокий человек. Квартира сверкала чистотой и поражала порядком, в котором, однако, не чувствовалось ничего чрезмерного. На туалетном столике возвышался пластиковый куб с дюжиной вставленных в него фотографий, на которых были запечатлены различные комические сцены. Рейчел крутила куб и так и этак, гадая, нет ли на снимках приятельницы Герни, хотя, скорее всего, она делала эти фотографии. Открыв дверь большого стенного шкафа, Рейчел осмотрела одежду: здесь были платья от Джепа, Брауне, Сен-Лорана. Одежда была очень дорогая и, конечно же, стоила своих денег. Ящики для нижнего белья были набиты маленькими нейлоновыми и хлопчатобумажными, отделанными кружевом трусиками и очень открытыми бюстгальтерами. Под стопкой аккуратно сложенных носовых платков и шарфов она нашла кокаин и пачку писем. Ей стало немного стыдно, но находка взволновала ее. Ей казалось, что она роется в содержимом сумочки незнакомой женщины или тайком подглядывает за человеком, не подозревающим, что за ним следят.
Наконец Рейчел остановилась перед стеной со снимками. Это были пейзажи, сделанные на рассвете или в сумерках, – задумчивые вересковые пустоши и суровые скалы; поросшая густым лесом долина, запечатленная с высокого дерева; различные виды побережья во время отлива. Главным героем на всех фотографиях был свет, прорывающийся сквозь низкие облака как будто лучами прожекторов, направленных на землю; заливавший небо прозрачным сиянием или умиравший темными складками в неровностях песчаного берега. Фотографии были просто потрясающими, и Рейчел долго смотрела на них, словно завороженная. Она приняла две дозы кокаина и легла на кровать так, чтобы видеть их перед собой.
Никому бы и в голову не пришло считать «Астлис» привилегированным клубом. Он занимал цокольный этаж здания на Грик-стрит. Этаж над клубом был разделен на крошечные комнаты, входные двери которых были оборудованы кнопкой-звонком и украшены табличками с именами жильцов. Складывалось впечатление, что здесь селились исключительно женщины. На некоторых табличках значились только имена, на других красовались экзотические титулы. Дом находился между армянским рестораном и театром, в котором шел «непрерывный показ обнаженных цветущих девушек».
Хотя клуб и не был престижным, чтобы попасть в него, необходимо было состоять его членом. Членство предоставлялось после подписания клочка бумаги и вручения пяти фунтов швейцару. Когда он принимал у посетителей пальто, рукава его пиджака, распираемые мощными бицепсами, беспомощно собирались под мышками многочисленными складками. Герни заплатил деньги и прошел внутрь. Миновав слабо освещенный вестибюль, он оказался в еще более темной комнате размером во весь цокольный этаж. Свет шел от маленького бара в дальнем конце комнаты, низких светильников над двумя бильярдными столами и напольных ламп, освещавших стол у занавешенного окна, за которым играли в покер. От табачного дыма было не продохнуть. Герни уже побывал в четырех подобных заведениях Сохо, которые практически ничем не отличались от этого, пяти пабах и двух ресторанах, поэтому он с облегчением вздохнул, когда увидел Колина Престона, который, облокотившись на зеленое сукно, готовился нанести удар по розовому шару.
Герни приблизился к столу, наблюдая, как Колин мастерски выбивал шары, неторопливо проводя каждый удар. После очередной удачи Колин обошел стол с оживленной уверенностью человека, готового нанести следующий удар, не дожидаясь, пока предыдущий шар вкатится в лузу. Уже имея шестьдесят пять очков, он виртуозно срезал угол синим шаром, который ударился о красный и направил его прямиком в лузу. На столе остались одни разноцветные шары, и игра в снукер была за Престоном.
– Хорошенького понемножку, Кол. – Его противник поставил кий на место, уныло улыбнулся и протянул Простону пятьдесят фунтов.
Престон довольно кивнул и сунул деньги в задний карман брюк. Не глядя на Герни, он спросил его:
– Сыграем, Саймон?
Он говорил со смачным акцентом, в котором не было небрежной гнусавости жителя южного Лондона, а звучал ясный, резкий, энергичный кокни уроженца Ист-Энда. Это был низенький человек, не выше пяти футов и восьми дюймов, но крепкий и сильный. Каждое утро он поднимал штангу и дважды в неделю занимался в гимнастическом зале. Герни он был не очень симпатичен, однако неисправимый негодяй Престон соображал лучше других и был не очень ленив. Он входил в группу осведомителей, к услугам которых Герни время от времени прибегал и которым иногда платил.
– Не хочется, Колин. Выпьешь?
Престон поставил кий, и они направились в бар. Герни заплатил за два виски, и они сели за столик.
– Я так и думал, что тебя уже выпустили.
– Да, прошлым маем. Будь здоров. – Престон поднял свой стакан и сделал глоток. – Освободили подчистую. С этим все в порядке. Знаешь, Джон и Фрэнк вышли вместе со мной. Остальные еще досиживают.
– Что думаешь делать дальше?
Потягивая виски, Престон покачал головой:
– Черт его знает. В определенном смысле это занятие для дураков. Ну подумай сам: вваливаемся в «Барклис», натянув на голову бабьи колготки и размахивая пистолетом перед носом старой коровы. Я кричу, а она уже в штаны наложила от страха. Я до того взвинчен, что готов отстрелить ей сиськи при малейшем писке. Водитель на улице психует, каждую минуту ожидая появления чертова патруля. Кто-то из ребят трясет понтеров. Когда дело сделано, нервы уже никуда не годятся. И все это ради каких-то нескольких тысяч фунтов? Неделю проваландаешься с букмекером, раздавишь несколько пузырьков, – он стукнул стаканом, – и опять на мели. Правда, не надо платить налоги.
– Тебе за вооруженное ограбление и трех лет не дали.
Престон оскорбился:
– Ради Бога, Саймон. Да мне пришили то дело со складом. Меня там и рядом не было. Очень странно, как это Старине Биллу[9]удалось найти полный комплект отпечатков пальцев, клочья волос, пинту или две крови, маленький пакетик со стриженными ногтями, – и все это принадлежало мне. Для перестраховки районный прокурор, занимавшийся этим делом, задал мне пару вопросов. Я ему так и сказал: «Клянусь Богом, начальник, можно подумать, что вы застукали меня на месте преступления». Блефовали, мерзавцы. Хотели взять меня на понт. Уверен, они не прочь были еще раз поразвлечься за мой счет. Но мы вовремя смылись и утерли им нос. Ну ладно, Саймон, какие у тебя проблемы?
– Мне нужно оружие, – ответил Герни.
– В самом деле, дружище? Это несложно. Когда?
– Сейчас.
Престон вскинул брови.
– Мудрено. Это тебе не выскочить в соседний магазин и приобрести пушку за пять минут до его закрытия.
– Но ты же можешь, я знаю.
– Могу, только это стоит денег. – Герни вопросительно взглянул на него. – Двести или двести пятьдесят – в зависимости от того, что тебе надо.
– Договоримся, в разумных пределах. Нужен пистолет, желательно тридцать восьмого калибра. Но есть еще проблема. У меня нет денег.
– В самом деле? – Престон засмеялся. – Ты на мели?
– Я заплачу пятьсот, когда буду при деньгах.
– Очень заманчиво, однако складывается впечатление, что ты можешь не дожить до этого счастливого момента.
– Рискни, – предложил Герни.
Престон зажег сигарету и отхлебнул виски.
– Хорошо, согласен, – сказал он. – Согласен, черт возьми, хотя не знаю почему. Допивай. На площади Сохо есть забегаловка, называется «Геркулесовы столбы». – Герни кивнул. – Пойдешь туда и закажешь себе картофельную запеканку с мясом. По виду напоминает птичий помет, но в ней много белка. Возьми пинту пива. Почитай газетку. Не знаю, сколько это займет у меня времени. Думаю, час. Когда я войду, не обращай на меня внимания. Через некоторое время я спущусь в туалет. Сосчитай до пятидесяти. Меня уже не будет – я уйду через боковую дверь. В туалете, за бачком. Понятно?
– Да, – ответил Герни. – Спасибо, Колин.
Престон загасил сигарету.
– Сколько патронов?
– А сколько можно?
– Не больше обоймы. Или десять, если это револьвер.
– Постарайся, Колин.
Престон встал.
– Примерно через час, – сказал он. – Долго не болтайся здесь. Мне надо поддерживать репутацию.
Подремав час или два, Рейчел проснулась от чувства голода и пошла в комнату, служившую кухней, в поисках съестного. В холодильнике и навесных шкафах над раковиной было полно еды. На средней полке холодильника поддерживаемый куском стилтона стоял листок бумаги, на котором было написано одно слово: «Пользуйся!»
Рейчел сделала себе яичницу-болтунью и взяла пиво с дверной панели холодильника. Она не чувствовала ни опасности, ни надежного спокойствия. Эта квартира, где во всем ощущалось присутствие другого человека, где все было пронизано исключительно женской атмосферой и радовало глаз приятным сочетанием рабочего места и домашней обстановки, – эта квартира тем не менее казалась ей забытым и покинутым всеми местом. Кокаин обострил ее чувства. Ей нравилось находиться здесь, среди чужих вещей, которые манили ее и раскрывали характер их хозяйки, ее взгляды, ее манеру одеваться.
Она поставила тарелку в раковину и, взяв пиво, направилась к телефону. У нее было подходящее настроение, чтобы звонить по незнакомому номеру и говорить нечто маловразумительное незнакомому человеку. После двух гудков он снял трубку. Рейчел взглянула на бумажку, которую дал ей Герни.
– Здравствуйте, дядя Джордж, – сказала она. – Это Эрминтруд. Вы свободны сегодня в восемь вечера? Может быть, мы встретимся и выпьем?
Мужчина был искренне рад услышать ее и радостно затарахтел в ответ:
– Эрминтруд, дорогая! Как я рад слышать тебя! Давай встретимся в пабе, что возле парка, хорошо? Я буду с нетерпением ждать тебя.
Рейчел положила трубку. Кто он такой? Она вымыла тарелку и включила радио, крутя ручку настройки, пока не поймала музыку. Она с огромным трудом удерживала себя, чтобы не прочитать те письма.
Это был пистолет 38-го калибра. Патронов оказалось всего восемь, но оружие сверкало чистотой и выглядело совсем новым. Перед тем как зайти в паб, он, несколько отклонившись от инструкций, заглянул в супермаркет, чтобы купить овощей. Теперь он переложил содержимое сумки так, чтобы пистолет лежал между бумажными пакетами с овощами. Он воспользовался той же, что и Колин, боковой дверью и направился прямо в «Уоппинг-Уолл».
Рейчел ответила на его условный стук вопросом:
– Кто там?
Когда она открыла дверь, они улыбнулись друг другу.
– Забавно, – сказал он и положил сумку на стол, выкладывая ее содержимое.
Рейчел посмотрела на картофель, морковь и свеклу, извлеченные из пакетов.
– Холодильник, – сказала она, – забит копченой лососиной, мясом и сырами, а в шкафчиках полно банок с супом из раков.
Герни достал пистолет из кожаной кобуры и положил рядом с ним патроны.
– Да, – сказала Рейчел, – ты не очень-то разговорчив. Герни проверил работу пистолета, зарядил его и опустил в карман пальто.
– Ты позвонила? – спросил он.
– Он назвал паб около парка. Это говорит тебе о чем-нибудь?
– Это говорит мне о том, что я встречусь с ним в пабе, что возле парка. Называется «Спэньярдс Инн». Это в Хэмпстеде, в северной части города.
– Я знаю, где Хэмпстед. Кто такой дядя Джордж?
Герни не ответил. Он положил овощи обратно в сумку и поставил ее рядом с раковиной. Рейчел разбирала злость.
– Черт возьми, Саймон. В конце концов, это я пойду на встречу с ним. – Помолчав, она спросила: – Разве не так?
Герни направился к низкой софе, которая стояла у окна рядом с обеденным столом, что должно было создавать зидимость гостиной. Рейчел удержала его за руку.
– Послушай! – Она была настолько возмущена, что не смогла сдержаться и сорвалась на крик. – Тебе пора решить, доверяешь ты мне или нет. Если ты думаешь, что я буду сидеть здесь сложа руки, то ошибаешься. Меня не устраивает роль эдакой женушки. Хорошо, оставим это. Откуда, черт возьми, мне было знать, что мои напарники опередят нас? Что будет, если они доберутся до тебя? Или пронюхают про это место?
– Твои напарники? – переспросил Герни. Рейчел тяжело вздохнула.
– Они уже пытались убить меня. Думаю, когда те двое не вернулись из Сомерсета, кое-кто догадался, что их отсутствие объяснялось не только и не столько автомобильными пробками на автостраде номер пять. Они поняли, что у нас с тобой нашлось время, чтобы обсудить информацию, которую я получила в Вашингтоне. Да, я подставила тебя. До сих пор не знаю, правильно ли я поступила. Думаю, что нет. Можешь не верить мне, но теперь, как ты понимаешь, у меня нет выбора. А мне очень хотелось бы, чтобы он у меня был, тогда ты смог бы мне поверить.
Она отошла от Герни и села на один из стульев. Какое-то время Герни молча смотрел на нее и наконец сказал:
– Дядя Джордж – это человек по имени Джордж Бакройд. Он наш друг. Работал на английскую разведку, теперь на пенсии. Он выуживает для меня кое-какие сведения из своих бывших сотрудников. У меня совершенно иссякли идеи, и я задыхаюсь без информации. Хочу предложить ему рискнуть.
– И он согласится?
– Не знаю. Вероятно.
– К чему все эти детские игры по телефону?
– Он считает, что его прослушивают. К тому же, насколько мы знаем, за его домом следят.
– Боже мой. Что, если?..
– Знаю, – отрезал Герни. – Я уже думал об этом. Но придется рискнуть. Уверен, он не приведет за собой хвоста. Раньше Джордж не допускал оплошностей.
– Тогда он был молод, – заметила Рейчел. – По телефонному звонку они поймут, что мы в Лондоне. И действуем. А ведь они потеряли нас и до настоящего момента не могли найти.
– Ты права, конечно, – согласился Герни. – Это следует ожидать. Я не думаю, что звонок Эрминтруд введет их в заблуждение, но, во всяком случае, стоит попытать счастья. Ведь парень, сидевший на прослушивании, мог быть с тяжелого похмелья, или он мог в этот момент обдумывать очередное любовное приключение. Они ведь обыкновенные люди. Думаю, и Джеймсу Бонду случалось портить воздух, сидя в ванне.
– Боже, развенчан еще один кумир, – улыбнулась Рейчел. Ей хотелось вновь обрести дружбу Герни, но сначала необходимо было заслужить его прощение. – У него есть племянница по имени Эрминтруд? Я имею в виду настоящую Эрминтруд.
– У него нет родственников, – ответил Герни. – Джордж работал на десятом этаже и почти все дни проводил в одиночестве, да и ночи тоже. Однажды он признался мне в этом. Мы выпивали по случаю дня рождения – праздновали его пятидесятивосьмилетие. Тогда я вышел и купил ему белую крысу. Он поселил ее в довольно экстравагантной клетке, стоявшей на его бюро.
– Понятно, – обронила Рейчел.
– Ее звали Эрминтруд, – объяснил Герни.
– Я догадалась.
После звонка Рейчел у него улучшилось настроение. Он приободрился, почувствовав прилив сил. Несмотря ни на что, приятно было сознавать, что Герни жив. Его заинтересовала девушка, звонившая по телефону. На протяжении всего дня он то и дело спрашивал себя, почему помогает Герни. Что он хотел искупить этим? И какой вред причинял, играя роль лесника, переквалифицировавшегося в браконьера? По некотором размышлении он пришел к выводу, что ему в общем-то все равно. Какие бы возражения ни возникли впоследствии, он будет считать, что Герни действовал в интересах справедливости.
После стольких лет надувательства и обмана, которыми он занимался, ему наконец-то представилась возможность продемонстрировать свою отчаянную храбрость – почему бы не взглянуть на свои поступки в этом свете? Это проклятое дело разворачивалось и разыгрывалось как международный фарс, напомнив ему историю, когда на Кипр был послан агент с заданием убить архиепископа Макариоса, служившего постоянной причиной дурного настроения и раздражительности руководителя одного из отделов. Обитатели здания, расположенного по соседству с плац-парадом Королевской конной гвардии, обменивались многозначительными взглядами в ожидании конца операции. Агент прибыл за два дня до ее проведения, купил ящик местного пойла и затаился в борделе. День спустя многозначительные взгляды уступили место сердитым взглядам: видимо, кто-то передумал. Проблема, однако, заключалась в том, что горе-агент окопался в притонах Никосии, и с ним невозможно было связаться. Время шло, и эта история все больше смахивала на бред. Донесения открытым текстом разлетались по белому свету, охваченные паникой офицеры военной разведки метались по закоулкам города, как хорьки в клетке. Все напрасно. Потом выяснилось, что агент был с такого тяжелого похмелья и у него так тряслись руки, что он промахнулся. Бакройд вспомнил, как их всех – кто дорос до такой информации – собрали и проинформировали о положении дел. Все хохотали, даже руководитель отдела, когда рассказывал эту историю. Они смеялись над каждой мелочью, пока у них не заболели животы. Чертовски забавная история.
Выйдя на улицу, он не заметил хвоста, но действовать все же приходилось, соблюдая крайнюю осторожность. Он был уверен, что его телефон прослушивался, а это означало, что Герни был на правильном пути. Если его прослушивали, то наверняка будет и слежка. История с Эрминтруд, разыгранная по телефону, свидетельствовала о том, что Герни очень серьезно относится к этому делу. Бакройд понимал, что чересчур усердно взялся помогать ему, излишне полагаясь на старые представления о дружбе. При данных обстоятельствах прослушивание телефона было обычным делом. Однако если подозрения Герни были оправданы хоть наполовину, то они все подвергались огромному риску.
Бакройд действовал просто, а значит, наиболее эффективно. Он сел в свою машину и спокойно поехал по Эджуэр-роуд, останавливаясь перед светофорами так, чтобы перед ним не было ни одной машины. Подъезжая к очередному перекрестку, он помедлил немного в ожидании момента, когда светофор начнет переключаться на красный свет, потом изо всех сил надавил на акселератор, так что автоматическая трансмиссия с шумом включила первую передачу. Силой инерции его вдавило в мягкую обивку сиденья. Он обогнал две машины, описав вытянутую букву, и вылетел на очередной перекресток. Теперь красный сигнал только зажегся, но он проскочил на него, не глядя по сторонам. К моменту, когда он миновал третий светофор, красный горел не более трех секунд, а стрелка спидометра дергалась вокруг цифры семьдесят. Ему некогда было думать о столкновении с транспортом, который в этот момент пересекал перекресток на зеленый свет, – пришлось маневрировать тем водителям. Вслед неслась их ругань, оглушительно гудели машины, пятеро мотоциклистов были перепуганы насмерть. Никто не рискнул последовать его примеру.
Он оставил машину в переулке рядом с Парк-лейн и взял такси. Водитель поехал по Саут-Одли-стрит, обогнул Гроувенор-сквер и направился к Марилебон-роуд. Он пересел в другую машину на перекрестке с Бейкер-стрит и еще раз поменял такси в Суис-Коттедж. Когда Бакройд появился в «Спэньярдс Инн», Рейчел и Герни уже сидели в баре.
Бакройд подошел к ним и, садясь за столик, взял протянутый ему стакан виски. Он улыбнулся.
Герни показал на Рейчел.
– Джордж Бакройд, – сказал он сухо, – Рейчел Ирвинг. Бакройд по-прежнему улыбался. Герни вскинул брови:
– Вы выглядите до неприличия самодовольным, Джордж. Надеюсь, за вами не было хвоста.
– Не надо думать, Саймон, что я настолько легкомыслен. Сегодня утром у меня было ужасно мрачное настроение. А теперь я сижу здесь, совершив ряд злостных нарушений правил уличного движения на Эджуэр-роуд, заметая следы и петляя по улицам Лондона. И у меня хорошее настроение, но ненадолго, поэтому разрешите мне насладиться им. Так что же случилось?
– Вы не возражаете, если я кое о чем умолчу? – осекся Герни, чуть не сказав: «Ради вашей же безопасности». Не только инстинкт самосохранения заставлял его лишь частично вводить Бакройда в курс дела. За этим крылось другое соображение: чем меньше связей, тем короче цепь информации. Кроме того, были вещи, которые Герни не смог бы объяснить: лицо, отраженное в оконном стекле... Рейчел, входящая в комнату... игральные карты, разбросанные по полу... путешествие по живописной местности... безумные создания, тени которых по-прежнему тревожили его во сне.
Бакройд пожал плечами:
– Знать только то, что необходимо знать. Так?
– Нечто вроде этого.
– Я не возражаю, Саймон. – Бакройд отпил виски. – Меня это даже больше устраивает.
– Итак, на сегодняшний день мы знаем наверняка, – начал Герни, – что парня похитило ЦРУ и перебросило сюда с молчаливого согласия британской разведки. И с ее помощью.
Бакройд поставил свой стакан.
– Так-так, – сказал он. – Вы уверены?
– Уверен.
– Почему?
Герни пожал плечами:
– Не знаю.
Он рассказал Бакройду о том, что произошло в Сомерсете, изложил кое-какие детали разговора Рейчел с Эдом Джеффризом, но умолчал об источнике информации. Старик слушал, не выказывая ни малейшего скептицизма.
– Экстрасенс из Новой Англии, – сказал он, когда Герни закончил.
– Да.
– Вы, конечно, подсчитали шансы... – Бакройд даже не потрудился закончить фразу.
– Я любопытен, – сказал Герни. – И очень сердит.
Бакройд посмотрел на него оценивающе.
– И мстителен, – добавил он. – Это я понимаю. Простите меня, Саймон, но не лучше ли вам выйти из игры и вернуться домой? – Он бросил взгляд на Рейчел, словно ожидая ее поддержки, потом обратился прямо к ней: – Вы ведь в курсе всего этого, иначе зачем вам здесь быть? – Он снова повернулся к Герни: – Итак, вы оба знаете, на что можете рассчитывать, но если не знаете, я скажу. Вам не на что рассчитывать, у вас практически нет шансов.
В разговор вмешалась Рейчел:
– Слишком поздно выходить из игры. Думаю, это уже невозможно. Бакройд заметил еще не зажившую царапину на ее щеке.
– В самом деле? – спросил он. – Понимаю. – На мгновение он задумался и добавил: – Я помогу по мере сил.
– Я не могу все взять и бросить, Джордж, – сказал ему Герни. – Слишком много неясного.
– Складывается впечатление, что вам не дадут ничего выяснить. Герни пошел в бар купить еще виски, а когда вернулся, Бакройд повторил:
– Помогу по мере сил.
– Я скажу, что меня интересует прежде всего, – сказал Герни. – Выслушайте меня и решите сами. Если вы откажетесь, я пойму.
Бакройд улыбнулся:
– Надеюсь.
– Вам ведь до сих пор ничего не было высказано. Никаких намеков, никаких замечаний?
– Нет.
– Вы уверены, что ваш телефон прослушивается?
– Думаю, да. Хотя ни в чем нельзя быть уверенным. То раздается щелчок, то возникает странная тишина, то слышится треск – любой телефон ведет себя так. Но для меня это доказательство того, что он прослушивается.
– Понятно. Когда подобное повторяется, приходится признать, что это уже факт.
– Вот-вот.
– А как со слежкой?
– Кто знает? Может быть, есть, а может, и нет.
– Предположим, они решили, что пора схватить вас за руку и задать пару вопросов.
– Думаю, прослушивание началось после того, как я бросил пробный камень: коснулся похищения людей, упомянул Нью-Хэмпшир, то есть затронул вопросы, которые могли вывести их на вас. Ничего не могу сказать о том самом моменте, когда вы позвонили, чтобы узнать о Кресте Уайтлиф. Но после этого точно стали прослушивать. Мне кажется, вы утерли им нос.
– Похоже на то.
– Хорошо. Об этом вы мне расскажете в следующий раз, если захотите. Они не знают наверняка, виделись ли мы с тех пор.
– А как вы объясните звонок Эрминтруд, не говоря уже о вашей драматической езде по улицам западного Лондона? Бакройд пожал плечами:
– Мне кажется, я должен не оправдываться, а нападать. Я перейду в наступление. Заявлю, что протестую против прослушивания и слежки. Потребую объяснений – что происходит, в конце концов? В ответ, конечно, получу совет научиться вести себя и не совать нос в чужие дела. Однако у меня все же нет уверенности, что за мной следили.
– Хорошо. Понятно. Учитывая обстоятельства, думаю, вам ничто не мешает еще раз сунуть нос не в свои дела.
– Вы хотите сказать, до того как мне укажут на это? – Герни кивнул. – Они не заставят себя долго ждать.
– Это в последний раз. Я больше не буду обращаться к вам с подобными просьбами.
– А если обратитесь, не стану слушать.
– Мне необходимо знать, зачем им парень. При чем здесь телекинез, электроимпульсы, компьютеры. Все это интересует меня, но я не имею ни малейшего представления, как все это связано между собой. Тот человек, рассказавший вам об экстрасенсе... вы сказали, что он занимался только организационной стороной дела.
– Она, – поправил его Бакройд.
– И вы доверяете ей. – Слова Герни прозвучали скорее как предположение, нежели как вопрос.
– Она начала работать в разведке секретарем. Умная девочка и очень хорошенькая. Вскоре после этого ей предложили квартиру в Брюсселе, зарплату в три раза больше прежней и довольно веселую жизнь. Разумеется, она состояла при посольстве. Кое-что передавала, собирала информацию. У нее было несколько искусно подстроенных и мастерски закрученных романов с мужчинами, которым случалось выбалтывать ей ценные сведения. К сожалению, она влюбилась, и, что еще более печально, влюбилась в русского. В этом не было ничего страшного, во всяком случае, ничего, что могло бы взволновать Сенчури-Хаус. Там считали, что она добросовестно делала свое дело. И все же шила в мешке не утаишь – кое-что все-таки всплыло, потому что она слишком любила этого парня, чтобы признаться ему, чем ей действительно приходилось заниматься, или чтобы переводить любовные разговоры в секретные донесения. Так она сказала мне, даже не сама сказала, а я расколол ее, и она не стала этого отрицать. Я ей очень симпатизировал. И я нашел способ заставить ее вспомнить о своем долге.
– Ей хотелось этого? – спросила Рейчел.
– Нет, конечно. У нее была какая-то безумная идея, что она со своим русским сможет скрыться и жить в тайном блаженстве где-нибудь на задворках Европы. Глупая.
– Глупая, – как эхо повторила Рейчел. – Ну а что русский?
Бакройда, казалось, начали раздражать ее вопросы.
– С ним произошел несчастный случай, – сказал он коротко. – Наезд. Все кончилось трагично.
– И она бесконечно благодарна вам за это?
– Она оправилась, – ответил Бакройд, почувствовав себя уже не таким довольным и счастливым, как в момент встречи с ними. – Человек может многое пережить. Она осталась жива, была свободна, ее карьера не пострадала.
– Ну и на что она согласна ради прошлого? – поинтересовался Герни.
– Я узнаю, но, думаю, она знает не более того, что рассказала мне...
– Но она работает на кого-то, кто знает больше?
– Да.
– Возможно, есть документы?
– Должны быть. Типа «Только для служебного пользования».
– Пока я не выясню, Джордж, почему их так заинтересовал Дэвид Паскини, я буду тыкаться, как слепой котенок. У меня есть один источник, собственный, но не знаю, насколько он окажется надежным.
– Хорошо, Саймон. – Бакройд допил виски и встал. – Сделаю, что смогу.
– Когда?
– Скоро. – Бакройд пожал плечами. – Почему бы не попробовать?
– На Портобелло-роуд есть паб «Граф Лонздейл». Встретимся там в двенадцать тридцать через четыре дня.
– А вы не думаете, что к тому времени они возьмут под наблюдение каждый паб?
Герни широко улыбнулся:
– Будем соблюдать осторожность.
– Хорошо, Саймон. Да! – Бакройд вынул что-то из бокового кармана. – Думаю, вам это пригодится. – Он протянул Герни маленький сверток. – Если, – он перевел глаза с Герни на Рейчел, – за мной действительно был хвост, то они из вредности могут попросить полицию заблокировать колеса моей машины. Представляю, как это позабавит их. Это, конечно, худшее, что может случиться.
Он попрощался и стал пробираться к выходу сквозь толпу посетителей.
Герни опустил сверток в карман, даже не развернув его. Он поднял свой стакан, но не стал пить. Рейчел спросила:
– Он сделает это?
– Сделает, – кивнул Герни.
– Она может отказаться помогать. Та женщина.
– Не откажется. Не волнуйся.
– Он нравится тебе? Я хочу сказать, ты любишь его?
Герни не ответил.
– Что в свертке?
Герни допил свое виски.
– Деньги.
Хорошее самочувствие придавало ей решительности. Просмотренный накануне вечером фильм доставил огромное удовольствие. Обед был превосходным. Она крепко спала, вытянувшись во весь рост, на своем месте первого класса, а когда проснулась, предупредительные стюарды подали отменный завтрак.
Полет оказался не примечательным на события. После вылета из Международного аэропорта имени Джона Кеннеди их около часа слегка болтало, но это не беспокоило ее. Она чувствовала себя бодрой и веселой и в то же время спокойной и уверенной – так чувствует себя водитель, сидящий за рулем гоночной машины.
Небо уходило ввысь бледно-голубоватой громадой ледяного айсберга. Она наклонилась к иллюминатору, чтобы посмотреть на сверкающую дорогу, прочерченную потоком солнечного света по заснеженному английскому пейзажу, который временами сверкал ослепительной белизной, а порой чуть-чуть отливал медью. Дороги темнели как глубокие застаревшие раны. Реки переливались серебром. Заснеженная местность, казалось, утратила всякую индивидуальность и напоминала сверху обычный чертеж. Она восприняла это как хороший знак.
Стюард вручил ей карточку с указанием порядка высадки пассажиров, и она достала из своей дорожной сумки паспорт, в котором, кроме ее фотографии, все было чужим. Теперь ее звали Сюзн Поллард, родилась 12 июня 1962 года в Клирфилде, штат Пенсильвания. Она заполнила карточку, вписав в нее паспортные данные. Она была поражена тем, как они мастерски подгримировали ее, чтобы сфотографировать на паспорт, – изменили прическу, с помощью крошечных тампончиков придали большую пухлость ее щекам, отчего она стала выглядеть моложе. На фотографии виднелся только вырез летнего платья, но он довершал легко узнаваемый стиль дешевого студийного снимка, сделанного как-то летом, возможно, года три назад.
Дело, которое ей доверили, волновало своей таинственностью, предстоящими встречами, конечной целью. При мысли о нем охватывало необыкновенно восторженное состояние, которое поднималось по позвоночнику и теплом разливалось по плечам. Когда самолет стал в Хитроу заходить на посадку, она с новым интересом посмотрела в иллюминатор. Она не знала ни Лондона, ни Англии, поэтому с нетерпением ждала встречи с ними.
Пит Гинсберг, напротив, прекрасно знал Лондон. Вот уже больше года, как он обосновался в посольстве, почему, собственно, выбор и пал на него. Никто не знал, как засветились Дик и Гарри, когда были приставлены к Дэвиду Паскини, но говорили, что им просто не повезло и их отозвали.
Пит слышал, что Том погорел. Его настоящее имя было Джерри Мартин, и Пит был немного знаком с ним – как-то вместе работали, выполняя пустяковое задание. Джерри всегда казался Питу тошнотворным типом, среднестатистической серостью, поэтому его смерть не тронула Пита. Правда, угнетало сознание, что пришлось занять место покойного.
На сей раз их будет двое – он и англичанин. Задание им дали проще простого: присматривать за какой-то девицей и в нужный момент доставить ее, куда требуется. В общем, подрядились в няньки. Но возможно, предстоит кое-что еще. Его проинструктировали насчет Герни: одинокий волк. Это озадачивало. Удивляли мотивы Герни. Он ничего не выигрывал. Он никому не подчинялся. Версия выкупа отпала сама собой. Почему бы в таком случае ему не выйти из игры? Чего ради с какой-то пукалкой лезть на танк? И входить в такие расходы?
Эта мысль вновь пришла ему в голову, когда он стоял у ограждения терминала номер три, ожидая появления Полы Коул. Однако, в конце концов, какое ему дело! Если Герни возникнет, ему придется умереть, – и к черту его! Перспектива встречи с Герни могла даже внести хоть какое-то разнообразие в это неинтересное и на редкость нудное дело. Надо потерпеть и дождаться нового, более живого.
Когда Пола Коул вышла из зала таможни, он сразу узнал ее. Ее волосы выглядели чуть-чуть светлее, чем на фотографии, и она оказалась выше ростом. Она уже миновала ограждение, когда он остановил ее, положив руку на плечо.
– Меня зовут Пит Гинсберг, – сказал он.
Очевидцы этой встречи могли бы удивиться, почему они не обнялись. Они удивительно подходили друг другу: оба высокие, молодые и красивые. Пола бросила взгляд на руку, лежавшую на ее плече, потом посмотрела Гинсбергу в лицо.
– Очень хорошо, – сказала она. – Прекрасно.
В ее голосе сквозило едва уловимое высокомерие, которое не уступало выражению лица Гннсберга.
Они миновали выход и направились к лифту, на котором должны были спуститься к автостоянке. Гинсберг шел с безразличным видом, засунув руки в карманы. Пола сама несла свой чемодан.
Пит сказал:
– Мне приказано заботиться о тебе, чтобы у тебя все было, и ты могла ходить, куда пожелаешь. – Он засмеялся с притворной почтительностью. – Я буду твоим ангелом-хранителем и постараюсь сделать пребывание здесь исключительно приятным. Буду исполнительным курьером и прилежным гидом... ну и все такое, – продолжил он голосом, интонация которого должна была показать, что эта перспектива приводит его в ужасное уныние. Бросив взгляд на красивую девушку, шедшую навстречу, он добавил: – Только прикажи.
Пола поставила чемодан и прислонилась к стене, ожидая, когда придет лифт. Она посмотрела на Пита холодным, оценивающим взглядом.
– Что ж, тебе придется побегать, Гинсберг. Я не была в отпуске целый год, поэтому собираюсь хорошо развлечься.
Они ехали в лифте в полном молчании. Полу удивило, как быстро и неожиданно возник этот маленький конфликт, и она попыталась определить его причину. Больное мужское самолюбие и высокомерное отношение к женскому полу? Бесспорно. Возможность покомандовать. И это тоже, а также стремление дать ей понять, что роль «гида и курьера» его не очень интересовала. Но не только. Было еще что-то, связанное с ее способностями. Ему казалось нелепым, смехотворным, что они остановили свой выбор на ней. Да, скорее всего, так. Он всего лишь выполнял данные ему указания, но он не мог заставить себя серьезно воспринимать Полу.
– Ты знаешь, для чего я прилетела в Англию?
– Конечно. – Он кивнул. Прислонившись к стене кабины, он безучастно смотрел на цифровые обозначения этажей, появлявшиеся на световом табло.
– Ты знаешь, как я буду это делать?
Его губы едва заметно изогнулись в улыбке, и он снова обронил:
– Конечно.
Пола почувствовала, как тонкой струйкой в ней начинает закипать ярость, словно ртутный столбик термометра, который поднимается, показывая температуру. Значит, она была права. Высокомерный ублюдок.
Когда двери лифта раздвинулись, он вышел первым, чтобы показать, где стоит его машина, но Пола положила руку на его плечо так же неожиданно, как это сделал он несколько минут назад.
– Стой, – приказала она.
– Что? – переспросил он полуудивленно-полураздраженно.
Пола повернулась, чтобы видеть его лицо. После нескольких секунд молчания она повторила свой приказ, произнеся слово по слогам, как будто говорила с тупицей.
– Сто-ять.
По проходу, разделявшему автостоянку, в их сторону шумно ехал небольшой электрокар, тянувший за собой цепь решетчатых контейнеров. Водитель восседал на своем месте, как ребенок в игрушечном поезде. Он то и дело останавливался, чтобы подхватить багажные тележки, оставленные пассажирами.
Пола пристально посмотрела на электрокар. Поначалу ничего не произошло, но затем машину дернуло и она начала набирать скорость. Обескураженный водитель сначала забеспокоился, потом испугался. Он лихорадочно нажимал и отпускал акселератор. Цепь контейнеров, извиваясь, загрохотала.
Гинсберг и Пола стояли рядом с лифтом, защищенные тремя рядами машин, другие же пассажиры явно подвергались опасности. Электрокар набирал все большую скорость, приближаясь к повороту, шедшему под прямым углом, за которым была следующая стоянка. Водитель изо всех сил пытался придать устойчивость своему составу, но он опасно раскачивался, извиваясь, как змея, и чересчур быстро двигался.
Человек, ставивший чемоданы в багажник своего автомобиля, получил сильный удар, в результате которого его ноги были буквально раздавлены о бампер, после чего бедняга отлетел в сторону. Он заорал от дикой боли, но его крики потонули в грохоте металлических контейнеров. Водитель беспомощно дергал рычаги управления. Электрокар изменил направление, и теперь его несло через проход прямо на машину, съезжавшую по центральному пандусу. Раздался скрежет тормозов и визг шин, но водитель машины, как бывает в подобных случаях, опоздал. Кар врезался в автомобиль, снеся фары и пробив решетку радиатора.
К тому моменту, когда электрокар достиг поворота, водитель был уже почти без чувств от страха. Удержаться на повороте оказалось делом безнадежным. Кар врезался в столб, зацепив при этом за передние бамперы трех припаркованных машин. Цепь контейнеров взвилась вверх, как ремень кнута, сминая автомобили, стоящие сзади, затем обрушилась на капоты других машин, разбивая вдребезги лобовые стекла. Когда Пола отвела взгляд, кар встал словно вкопанный.
Водитель вылетел вперед и, ударившись о бетонный пол, покатился по проходу. Люди бросились к несчастному, наступая на битое стекло, лежавшее повсюду. Раздавшийся хруст смешался с криками людей.
Гинсберг осмотрел поле боя, затем перевел взгляд на Полу. Его била дрожь – от ярости и ужаса. Она едва заметно кивнула, как бы спрашивая: «Ну как?» Сам не зная почему, он произнес в ответ нечто противоположное тому, что знал наверняка:
– Это не ты.
Она насмешливо улыбнулась:
– Ну, конечно, не я.
Такова была ее плата за презрительную улыбку, которой он наградил ее в лифте. Осторожно ступая по битому стеклу. Пола двинулась между изуродованными машинами.
– Надеюсь, наша машина стоит в другом конце, – бросила она. – Мне не хотелось бы застрять здесь, пока будут расчищать все это.
Они ехали в полном молчании. Пола без всякого интереса смотрела в окно, но, когда они въехали в город, ее внимание привлекли магазины и толпы людей, выплеснувшиеся на улицы в обеденный перерыв. Ей хотелось почувствовать, что она за границей. Время от времени она поворачивалась, чтобы получше разглядеть чью-то прическу или какую-то витрину. Как любой турист, она ощущала себя немного заинтригованной и находилась в приподнятом настроении. Казалось, что она напрочь забыла о погроме, устроенном ею на припарковочной стоянке терминала номер три.
Гинсберг нашел место поближе к дому, чтобы поставить машину, загнал ее задним ходом и выключил двигатель.
– Приехали, – сказал он.
– Отлично.
Пола ждала. Гинсберг не шелохнулся, словно и не собирался выходить из машины.
– Я знаю, что тебя проинструктировали, – сказал он. – Меня просили кое-что добавить и кое-что повторить. Пола жестом показала, что слушает его.
– Охранять тебя мы будем вдвоем. Второй – англичанин, его зовут Алан. Мы обязаны выполнять все твои желания: это касается посещения театров, кино, осмотра достопримечательностей. Ты не имеешь права выходить в город одна – только в сопровождении одного из нас, другой будет оставаться в доме для прикрытия. Данный распорядок будет действовать в течение всего срока нашего пребывания здесь. Никто не знает ни тебя, ни нас, поэтому все будет в полном ажуре, если будем вести себя тихо.
Он счел разумным промолчать о происшествии в аэропорте. О Герни тоже не обмолвился ни словом. Вряд ли в Вашингтоне ей стали бы рассказывать о Дэвиде Паскини, лжепохищении и других деталях этого кровавого дела. Скорее всего, ее наняли работать и она знала только то, что операция началась в Вашингтоне три недели назад.
Гинсберг продолжал:
– Вон то здание. – Он показал на едва видную с того места, где они находились, крышу над высоким деревянным забором. Место выглядело уединенным и было отделено от других домов с одной стороны дорогой, а с другой – пустырем. – Территория охраняется собаками, которые бегают в вольере, примыкающем к забору. С улицы их не видно, они не лают, поэтому не привлекают ничьего внимания. Это собаки-убийцы, к ним лучше не подходить. Они тебе не понравятся, даже если ты любишь собак. Естественно, в доме есть вход, но, поскольку с тобой всегда будет один яз нас, тебе ни к чему знать, где он. Все, что не сможешь купить, мы достанем, кроме наркотиков. Нам сказали, что ты покуриваешь. Что ж, кто этим не грешил. Но на сей раз никакого баловства. – Он достал из кармана пачку купюр в банковской упаковке. – Здесь пятьсот. Понадобится больше – нет проблем. Пока все. – Он пожал плечами. – Вопросы есть?
Пола провела пальцем по вееру банкнот.
– Не беспокойся о наркотиках, Гинсберг. Есть другие способы забалдеть. – Она сунула деньги в сумку. – Вам сказали, что я люблю играть?
Гинсберг покачал головой:
– Нет.
– Обожаю азартные игры. Вы сможете найти мне компанию для игры в покер?
– Нет проблем. – Он с любопытством посмотрел на нее. – Как самочувствие?
Она улыбнулась, и только теперь он увидел, как она была красива.
– Самочувствие отличное.
Герни специально опоздал на пятнадцать минут. Он остановился у входа в столовую членов палаты общин и осмотрел столы, выстроившиеся в ряд вдоль окон. Артур Медоуз выбрал стол в самом углу. Он сидел спиной к залу, опершись подбородком на руку, и не отрываясь смотрел на Темзу. Эдакая скромная знаменитость. Герни пересек зал и опустился на свободный стул рядом.
Медоуз покосился на него, не меняя позы. Он явно нервничал, о чем свидетельствовал холодный пот, проступивший на лбу.
– Вы что, садист? – спросил он. – Или вам не терпится покончить жизнь самоубийством?
Герни взял меню в кожаном переплете и принялся изучать его. Наконец Медоуз повернулся к нему.
– Извините, Артур, вы что-то сказали?
Медоуза охватил приступ ярости вперемешку со страхом. Он говорил сквозь зубы, и его голос слегка дрожал.
– Вы знаете, что за вашу голову назначена цена? – это был риторический вопрос. – Конечно, знаете. Вы также знаете, что станет со мной, если нас увидят вместе? Мы могли встретиться в любом другом месте... где угодно.
Герни осмотрелся по сторонам.
– Мне не хотелось отрывать вас от работы, Артур. Я знаю, как вы заняты. Кроме того, мне нравится здешняя кухня. Здесь отлично кормят. Вино палаты общин лучшее из лучших. И вид из окна прекрасный. Находясь здесь, начинаешь проникаться значимостью этого места. Коридоров власти. Средоточия власти. Законотворчества. Начинаешь ощущать всю остроту и нервозность ваших дискуссий. – Он помолчал. – Неистребимые запахи сортира. – Снова пауза. – Спасибо, что пришли, Артур.
Медоуз злобно посмотрел на него. Герни улыбнулся.
– Это самое безопасное место для нас обоих, – сказал он. – Я буду есть овощной суп с вермишелью и пирог с фаршем из почек.
Медоуз подозвал официанта и сделал заказ. Когда принесли вино, он откинулся на спинку стула, уразумев, что от рискованного разговора ему не уйти.
– Послушайте меня, наконец, Герни, это в последний раз. – Когда он говорил, лицо его судорожно передергивалось, что отличало некоторых представителей высшего английского общества.
Последнее замечание разозлило Герни.
– Насколько я помню, у нас всего вторая встреча, Артур. А первая вам ничего не стоила. Так что это вам придется выслушать меня. – Он приподнял нож и на половину длины переложил его ближе к центру стола, так что теперь он был похож на указатель, темневший на белоснежной поверхности накрахмаленной скатерти угрожающе и обличительно. – Я вычистил за вас помойку, и, надо сказать, запах стоял тошнотворный. Если не ошибаюсь, вас поблизости не было.
Медоуз пытался выдержать пристальный взгляд Герни, но все же отвел глаза и снова посмотрел на медленно текущую свинцовую Темзу.
Несколько лет назад он увлекся девушкой, с которой познакомился на вечеринке. Как большинство членов парламента, рабочую неделю он проводил в Лондоне, а на уик-энд отправлялся в Суффолк навестить жену и детей. Некоторые заводили в городе милашек – это было в духе Артура называть любовниц милашками, к чему все относились как к должному.
Первое время все шло прекрасно. Но потом Джулия стала требовать слишком многого. Он же легкомысленно игнорировал появившиеся тревожные сигналы. Она начала распространять вздорные слухи, звонила ему домой по утрам в воскресенье, и его жена, уже одетая для того чтобы отправиться в церковь, снимала трубку рукой в белой перчатке; оставляла записки в служебных бумагах, которые он обычно брал с собой домой в пятницу вечером; дарила ему галстуки и свитера, вручая их перед самым отправлением поезда. Все это раздражало его, но он с самонадеянной уверенностью объяснял ее поступки тем, что девушка без памяти влюблена в него.
То, что жена узнала о его связи, было не самым страшным. Она не стала угрожать ему и требовать развода, так как не принадлежала к числу женщин, которые могли сами себя обеспечить. Она смирилась с его интрижкой в обмен на его деньги и в надежде сохранить дом и положение в обществе. Он тоже готов был ради приличия поддерживать видимость их счастливого брака. Тревожило только то, что неожиданно жена пристрастилась к спиртному, и он время от времени пытался вразумить ее. Его связь, о которой знали все, по-прежнему продолжалась.
Жена Медоуза становилась все более странной, но поскольку он по большей части дома отсутствовал, то не замечал этого. На протяжении многих лет она чувствовала себя никчемной, незначительной и ненужной, как опавший лист, всячески стремилась привлечь к себе внимание мужа, стать для него главным в жизни. Теперь она не могла смириться с фактом открытого пренебрежения к ней. Кончилось все тем, что она впала в состояние глубокой депрессии и исчезла.
Ей удалось по-настоящему запугать Медоуза. Она оставила записку, полную такой яростной горечи, что у него не оставалось сомнения относительно ее угроз покончить с собой и – это было еще ужаснее – предпринять другие безрассудные действия. В записке сообщалось, что она написала письмо с изложением доказательств его любовной связи, которое собиралась отправить в газеты, телекомпании, премьер-министру, доверенному лицу Медоуза – одним словом, всем, кого Медоуз имел основания бояться. Она достала из стенного шкафа его одежду, ножницами изрезала ее в клочья и вывесила лохмотья на лужайке в виде пугала. На столе рядом с запиской она оставила бутылку джина, опустошенную на две трети. Она сделала все, чтобы отныне Медоуз не смог пренебречь ею.
Медоуз нанял Герни, заключив с ним краткосрочный контракт:
Герни должен был управиться за неделю, за что получал пятнадцать тысяч фунтов. Как прикинул Медоуз, неделя была максимальным сроком, в течение которого он мог спокойно скрывать навалившиеся на него неприятности. Герни быстро выяснил, что Фелисити Медоуз была в крайне тяжелом моральном состоянии, но до последней черты все же не дошла. Он нашел ее через три дня в роскошных апартаментах в «Дорчестере», стоивших триста фунтов за ночь. Она от души смеялась над его рассказом, и они вместе выпили бутылку шампанского. Она была немного чокнутая, слегка пьяная и очень понравилась Герни.
Потом он разорвал пополам чек, врученный ему Медоузом, и вернул его.
– Когда-нибудь я получу натурой, – сказал он.
Его забавляла мысль, что отныне Медоуз потеряет покой и будет находиться в постоянном напряжении. Как того хотел Герни, Фелисити получила преимущество, которого она не добилась бы без его помощи.
Герни подали суп. Медоузу принесли блюдо из авокадо. Он взял ложку и стал чертить крестики на желтой мякоти фрукта.
– Что вы хотите, Герни?
Ответа не последовало. Медоуз тяжело вздохнул и приступил к еде. Герни время от времени отрывал взгляд от тарелки, чтобы посмотреть на суда, плывшие по реке.
Медоуз торопливо уничтожал авокадо, словно был голоден как волк.
– Есть вещи, о которых я не могу рассказать вам. Не имею права.
– Разумеется, – ответил Герни. – Тогда послушаем то, что можете рассказать.
К столу подошла официантка, чтобы убрать тарелки. Медоуз ждал, когда она уйдет.
– Это была не наша идея, – сказал он, – а чертовых американцев. Парламент до сих пор недоволен этим.
– Забудем о бессонных ночах парламента, – предложил Герни. – Дэвид Паскини, расскажите о нем.
– Один из спецконсультантов, – сказал Медоуз, – или парапсихологов. Чертов трюкач. Не знаю, как вы их называете. Известно ли вам, что во время войны в Блетчли одна группа разработала план, в соответствии с которым предполагалось откалывать льдины от ледяного покрова Арктики и отбуксировывать на середину Ла-Манша, чтобы с них взлетали бомбардировщики. Это увеличивало дальность полета. Образовавшиеся после бомбардировки воронки можно было бы заливать водой, которая, естественно, замерзала бы, и поверхность снова становилась бы ровной. Они все просто сумасшедшие.
Герни передвинул свой нож еще на четверть дюйма.
– Не надо ходить вокруг да око-то, Артур. Медоуз выпил еще вина, потом, словно спохватившись, наполнил стакан Герни.
– Вы знаете...
Он поднял глаза в тот момент, когда к ним подошла официантка с подносом, на котором стоял их заказ. Пока она расставляла тарелки и блюда, мужчины молчали, уставившись на реку. Наконец Медоуз взял нож, вилку и отрезал кусок телячьей отбивной.
– Вы знаете, что вот уже многие годы и русские, и американцы интересуются проблемами человеческой психики и проводят исследования. На эти цели выделяют из бюджета весьма солидные суммы. Кому-то может показаться странным, но они относятся к этому очень серьезно.
– Да, я знаю.
Медоуз печально посмотрел на своего собеседника.
– Не сердитесь на меня, Герни. Ведь я рискую своей карьерой, вернее, тем, что от нее осталось, не говоря уж о свободе.
Герни вспомнил Фелисити Медоуз, обрекшую себя на добровольное заточение в фешенебельной гостинице «Дорчестер», – грустное зрелище. Вспомнил и Кэролайн, мечущуюся между окном и бутылкой, бутылкой и окном.
– Очень трогательно, – сказал он. – Продолжайте.
– Они уже давно интересуются телекинезом, в чем значительно опередили Геллера и других шоуменов. В США, например, дети с такими способностями проходили специальные тесты – с согласия родителей, конечно. Их снимали на видеопленку, изучали в лабораторных условиях и так далее. Записи сохранялись. Потом следили за их дальнейшей судьбой: чем занимаются, где живут. Это не было постоянным наблюдением, но время от времени ими интересовались.
– Только детьми? – полюбопытствовал Герни.
– Да нет, не обязательно детьми. Думаю, взрослые, предлагавшие свои услуги, тоже участвовали в экспериментах. Просто о большинстве испытуемых детей становилось известно, потому что озадаченные родители обращались за консультацией к врачам, которые, в свою очередь, отсылали их к психиатрам. Был создан специальный отдел по изучению психических феноменов, существовавший то при одном университете, то при другом. Сам отдел располагался на Манхэттене и никак не был связан с правительством. Герни прервал его:
– Но был связан с ЦРУ.
– Если угодно, да. – Медоуз подложил себе еще картофеля: видимо, на нервной почве у него разыгрался зверский аппетит. – Отдел получил известность, и обеспокоенные родители стали сами связываться с ним. Случалось, что и врачи, к которым приводили на консультацию детей, направляли их туда.
– И Дэвид Паскини был среди этих детей.
– Да, – выдавил Медоуз, словно Герни, назвав имя мальчика, перевел разговор в еще более рискованную плоскость.
– И что же случилось?
– Мне кажется, вы уже и сами догадались... с помощью мисс Ирвинг.
– Я бы хотел услышать это от вас. – Лицо Герни было непроницаемым.
– Очень темное дело. Нам сказали, что мальчик будет участвовать в очень важных экспериментах – весьма необычных и в высшей степени секретных, имеющих военное значение. Парламент был в курсе. О деле знали также один-два человека из министерства и, конечно же, эта шайка из Сенчури-Хаус. Нам предложили послать наблюдателя. – Он положил нож и отпил вина. – Кто-то выяснил, что парень поддерживал левых, это должно было быть отражено в досье, которое завели на него. В общем, дело приобрело неприятный оборот. Они успели слишком много рассказать, и парень грозил предать огласке эту информацию. Им пришлось вывести его из игры. – Он аккуратно положил вилку и нож на пустую тарелку. – Остальное вы знаете.
– Для чего они переправили его в Англию?
– По двум причинам. Во-первых, они не знали, что делать дальше. Родители наняли вас. Предвидя, что версия с похищением рано или поздно лопнет, они решили обезопасить себя, перенеся дальнейшее развитие событий к нам, чтобы дело не приобрело местного характера. Этим они хотели впоследствии избежать вопросов тех, кто хорошо знал Дэвида. Во-вторых, они рассчитывали, что здесь больше повезет с вами, поскольку нам было за что зацепиться: закон о государственной тайне, замешан бывший дипломат и все такое прочее. Они считали, что наша прямая обязанность заняться вами – так сказать, в интересах старой дружбы.
– В самом деле?
Медоуз мрачно улыбнулся:
– Увы, они имели полное право так думать.
– Ну, а что дали опросы?
– Какие?
– Школьных друзей Дэвида, учителей, соседей. Родителей. Ведь я исчез, испарился, а их сын по-прежнему не найден. Никаких известий, никакого продвижения в деле. Почему бы не раскрутить его?
– Друзья, соседи, знакомые были убеждены, что Дэвид уехал на продолжительное время с отцом в Италию.
– А что отец?
– Не имею ни малейшего представления. Поднялся и уехал. Его дела идут неплохо и без него.
– Мать? – поинтересовался Герни.
– Поскольку Дэвид уехал, все решили, что она тоже отправилась в путешествие – сначала с ним в Италию, потом дальше. Причуда богатой женщины... – Медоуз умолк.
Герни смотрел на него и ждал, чувствуя, как растет в нем враждебность к Медоузу. Его собеседник беспокойно вертел десертной ложкой, пытаясь ее углублением поймать свет из окна и рассмотреть свое перевернутое изображение.
– Что ж, – произнес он наконец, – вы знаете, что это не так. Она мертва, Герни.
От собственных слов Медоуз вздрогнул, предчувствуя реакцию Герни. Никакой реакции не последовало. Герни быстро отвел взгляд, потом посмотрел на Медоуза так, словно бросал ему вызов. Когда он заговорил, его голос звучал угрожающе ровно.
– Так безопаснее для вас, не правда ли? Думаю, что исчезновение отца вызывает кое у кого чувство крайней досады?
– Они намерены найти его.
– Не сомневаюсь. – Кулак Герни опустился на стол.
– Это не... – Медоуз чуть не сказал «мы». – Все было не так, как вы думаете. Она вела себя безрассудно, посещала самые сомнительные места в Нью-Йорке. В метро на нее было совершено нападение, и она упала под поезд. – При последнем слове его горло свело судорогой. – Может быть, сама. Даже нет уверенности, что это грабитель столкнул ее. Надеюсь, вы понимаете, что я... – Рука Герни дернулась и снова сжалась в кулак. – Естественно, все пришлось замять.
Герни долго молчал, потом спросил:
– Но зачем? Ради чего все это?
Медоуз понял, что он говорит не о смерти Кэролайн.
– Герни, я не могу, не могу сказать вам этого.
– Нет, можете. И скажете. И это уже вопрос, выходящий за рамки старого скандала, который мог навсегда выбросить вас из политики, не так ли? Речь идет вовсе не о том, что наступил момент платить по старым векселям. Мы уже встретились – вы и я. Вы говорили, я слушал. Вы понимаете, чем рискуете. Что ж, на суде вам можно будет просить о снисхождении на том основании, что не все рассказали мне.
Медоуз сунул пальцы под пиджак и стал почесываться, целясь в подмышку, где, видно, зудело сильнее всего.
– Герни, об этом знают не более двадцати человек... Боже, это исключительно секретная информация.
– Это ваша забота.
Медоуз вздрогнул и прошептал:
– Господи, помоги мне.
Герни ждал.
– Всего я не знаю. – Медоуз поднял руку, показывая, что говорит чистую правду. – Хотите – верьте, хотите – нет. Может быть, вас интересует то, на что у меня нет ответа. Так что не обессудьте. Расскажу, что мне удалось узнать самому.
Герни улыбнулся:
– Нам следует доверять друг другу, не правда ли?
Медоуз долго молчал. Он производил впечатление приговоренного к повешению, который считает шаги до виселицы. Он уперся локтями в ручки кресла и уставился на свои колени, боясь встретиться с Герни взглядом. Наконец он заговорил, не поднимая глаз:
– Между главами государств существует прямая связь. Вы, конечно, слышали о ней. Большинство людей считают, что она состоит просто из двух телефонов, установленных в Белом доме и Кремле. Бытует странное представление о том, как судьба мира, брошенная на чашу весов, решается в телефонных разговорах между двумя стариками, которые, шутя, отговаривают друг друга от приближения конца света. Ерунда. Прямая связь – это обмен информацией.
Медоуз откинулся на спинку кресла и перевел взгляд на реку, по которой двигались суда. Он по-прежнему избегал смотреть на Герни: это помогало создать иллюзию, что он говорит с самим собой.
– Многие политики уверены, что ядерная мировая война, скорее всего, возникнет из локального военного конфликта в Европе. Все начнется с бряцания оружием, нанесения первых ударов, пересечения границ, после чего одна из сторон, желая избежать потери преимущества, пустит в ход тактическое оружие. Противник нанесет ответный удар. Дальше события будут разворачиваться со стремительностью несущейся с горы снежной лавины. Все это для вас не новость.
Он вскинул голову и посмотрел Герни прямо в лицо, как будто решил взять быка за рога.
– Не новость, – согласился Герни. – Ведь это исключительно надежная связь?
– Смысл ее заключается в том, что обе стороны обмениваются информацией, держат друг друга в курсе всех событий, выкладывают все свои карты, ничего не утаивая. Таким образом поддерживается баланс. Но, – он поднял палец, словно хотел подчеркнуть очевидное, – пентагонским «ястребам» эта идея не по душе. Им кажется, что игроки, открывая карты, продолжают делать ставки. Поэтому они пытаются найти, пока безуспешно, способ получить преимущество. Вы вести из строя прямую связь невозможно. Это вызвало бы резкий протест русских и было бы однозначно расценено ими как акт агрессии. Тогда они решили найти способ опередить противника, но так, чтобы никто ничего не заподозрил в том случае, если война в Европе действительно разразится. Улавливаете? А люди, обслуживающие прямую связь, должны быть уверены, что игра по-прежнему ведется...
– По установленным правилам, – подсказал Герни.
– Вот именно. Невелико будет чье-то преимущество, если выяснится, что кто-то прервал связь. Я выпью бренди. Вы не хотите? Медоуз подозвал официантку и заказал ей два «Реми Мартэн».
– Значит, они искали способ вывести систему из строя, – сказал Герни, – но так, чтобы это выглядело как отказ системы.
Медоуз кивнул:
– Вообще-то система очень примитивная, до смешного непродуманная, учитывая ее значение. Раньше она состояла из двух телетайпов: одного в Вашингтоне, другого в Москве. Стандартная линия связи, два оператора набирали текст на клавиатуре. Сегодня она несколько усложнилась: телетайп заменен компьютером, у операторов появился видеотерминал, информация передается через спутниковую связь. Но даже в таком виде она крайне примитивна.
– А значит, уязвима, – сказал Герни.
– Да. Я хочу сказать, что ракетные системы, например, в высшей степени надежны. Дублирование феноменальное: все компьютеризировано, если один компьютер выходит из строя, его сразу же заменяет другой. Ничто не может нарушить их работы, кроме атмосферных взрывов, которые вызывают самые неожиданные последствия. Одно из таких испытаний, проводимых американцами, блокировало связь с Гавайями. Насколько я понимаю, два стратегических взрыва в состоянии вывести из строя системы автоматического контроля на обширной территории независимо от того, на какой глубине они расположены.
Так или иначе, правительственная связь – это детский конструктор в сравнении с ракетными системами. Но она будет иметь значение в случае, если произойдет или нет полномасштабный обмен ядерными ударами. Кто-то ведь начнет первым. Поэтому им нужен был...
Официантка вернулась с бренди, и Медоуз молча ждал, когда она уйдет. Он сразу же взял свой стакан и сделал большой глоток.
– Поэтому им нужен был этот парень или кто-то другой с его способностями. – Он снова замолчал.
Герни передвигал свой стакан по невидимому квадрату на скатерти.
– Понятно, Артур. Продолжайте.
Медоуз вздохнул:
– Было решено провести серию тестов в центре, моделирующем систему прямой связи. Те же условия, то же оборудование. Их интересовало, сможет ли парень, используя свои необыкновенные данные, отключить компьютер, находясь в той же комнате. Если бы это получилось, они повторили бы эксперимент в условиях, более приближенных к реальным, то есть с несколькими компьютерами. Ходили даже разговоры о возможности проведения своего рода учебных испытаний на реальном объекте.
Он допил свой бренди и дал знак официантке принести еще.
– Что это дало бы им? – спросил Герни.
– Они бы выяснили, возможно это в принципе или нет. Я ни на секунду не сомневаюсь в печальной судьбе парня после этого. Думаю, они сумели бы найти следующего с такими же способностями и посадить его за видеотерминал.
– Я не об этом. Что они выиграют, если у них получится?
– Время, – ответил Медоуз. – Время для маневра. – Сильно покрасневшее лицо и отрывисто срывавшиеся с губ слова выдавали в нем опьяневшего человека, который с трудом контролирует себя и свои действия. – Приблизительно это выглядит так. Самую чувствительную часть любого компьютера составляют кремниевые микросхемы – чипы. Компьютер прямой связи должен быть защищен от электроимпульсов, например ударов молнии, для чего создается система защиты, препятствующая их проникновению. Чтобы пробить ее, требуется мощное электрическое поле. Ну а что, если микросхему вывести из строя с помощью электромагнитного импульса... – Он задумался на мгновение, тщательно подбирая слова. – Тогда произойдет последовательное разъединение электроцепи, и аппаратура будет выведена из строя.
– И Дэвид мог бы это сделать? Или кто-то другой с его способностями?
– По-видимому, да. По крайней мере, они так считали. Эксперименты должны были дать окончательный ответ. Тесты, которые они проводили с детьми, в том числе и с Дэвидом, когда он был ребенком, убедили их, что это возможно. Похоже, он мог очень точно, с хирургической точностью, направить заряд, буквально фокусируя его, что делало импульс исключительно мощным. В этом и заключалась его феноменальность. Как я уже сказал, компьютер защищен от случайных пробоев цепи.
Официантка принесла Медоузу второй бренди. На этот раз ее присутствие не остановило его, и он продолжал говорить:
– В результате из строя выводится одна-две микросхемы, ну, может быть, пять-шесть. Остальные остаются неповрежденными, поэтому компьютер продолжает обрабатывать вводимую информацию, но так, что на выходе выдается тарабарщина. Представьте себе калькулятор, в арсенале которого отсутствует единица. Теоретически компьютер Должен знать, что он делает ошибку, и сообщить об этом. Но поскольку микросхемы выведены из строя, код с обнаружением ошибок тоже может вести себя странно. Таким образом, компьютер продолжает функционировать, выдавая всякую белиберду. В этом и состоит преимущество данного хирургического подхода – все можно проделать, не выводя компьютер полностью из строя и не повреждая электропитания.
– И что же дальше? – спросил Герни. – Оператор же поймет, что в системе неполадки.
– Естественно. Но ведь им нужно выиграть время, и тут-то наступает момент, когда они начнут получать преимущество. Одна из сторон получает маловразумительную информацию, из которой видно, что у другой стороны произошел незначительный сбой. Оператор вне подозрения, но для большей убедительности он начнет проверять свой видеотерминал, чтобы убедиться в его исправности.
– Убедился. Что дальше?
– Дальше займутся проверкой программного обеспечения, хотя она очень тщательно готовится и наверняка будет в порядке. Затем наступит очередь микропрограммного обеспечения. Существуют также периферийные устройства специального назначения, которые называются ПЗУ – постоянные запоминающие устройства, – они включают несколько простых команд. Все это окажется в полном порядке. Потом проверят аппаратные средства, для чего пригласят представителя разработчика. Тот рано или поздно осмотрит все печатные платы, обнаружит вышедшие из строя микросхемы и заменит их. К тому моменту, когда компьютер будет исправлен, сторона, которая все это подстроила и провернула, получит свое преимущество.
– Кто вам сообщил все это?
Медоуз снова посмотрел на официантку, но Герни пододвинул к нему свой стакан, и он немедленно его схватил.
– Один из наших ученых находился в Новой Англии, когда там обсуждался этот вопрос. Он просмотрел некоторые видеозаписи. Идея впечатлила его, и он считает, что задумка блестящая, благодаря сочетанию устройства вычислительной машины и парапсихологии.
– А вы кому докладываете?
Медоуз залпом выпил бренди.
– А кому докладывают сотрудники министерства обороны? Вы же знаете, что всем заправляют чиновники. Я участвовал во встречах в качестве консультанта, подкинул пару идей. Но главным образом следил за тем, чтобы поезда двигались строго по расписанию.
– Да, Артур, – мрачно улыбнулся Герни, – уверен, что это – ваше истинное призвание.
– Что? – Медоуз смотрел на Герни мутными глазами, потеряв нить разговора. Он допил бренди Герни и тяжело поставил стакан на стол.
– Почему сегодня?
– Не понял.
– Почему они так заинтересовались этими тестами именно теперь?
Медоуз задумался и наконец сказал:
– Думаю, раньше эта мысль им просто не приходила в голову.
– А теперь почему пришла?
– Черт возьми, Герни, я не знаю. – Разгоряченный выпитым, он говорил слишком громко, чем привлек внимание нескольких человек. Его лицо из красного стало багровым. – Может быть, они готовятся к войне.
– Да, – согласился Герни. – Это могло бы подтолкнуть их к мысли вывести из строя линию прямой связи.
– Вы правы, могло бы. – Медоуз попытался улыбнуться, но не получилось.
К их столику подошла официантка и положила между ними счет. Медоуз заказал еще бренди. Она ушла, захватив с собой счет, чтобы исправить, а когда вернулась, снова положила его и поставила стакан. Медоуз и Герни молчали. Медоуз нервно схватился за стакан, он выглядел обиженным и пристыженным.
– Что еще? – потребовал Герни. – Что еще? Чего еще вы мне не сказали?
– Все сказал. Парень отказался сотрудничать, поэтому реализация плана застопорилась.
– Это правда?
– Насколько я знаю, да. Послушайте, Герни, – поспешно заговорил он, – теперь вы знаете все.
В какой-то момент Герни показалось, что Медоуз расплачется.
– Но почему теперь? – настаивал Герни. – Почему именно теперь?
– Не знаю. Я уже сказал вам, что не знаю, – прошипел Медоуз. – Не знаю, черт возьми.
– Они собираются воевать, Артур? Да? Планируют небольшой локальный конфликт на ближайшее будущее?
Глаза Медоуза наполнились слезами. Он открыл рот, и его багровое от спиртного лицо потемнело.
– Не знаю, – выдохнул он после непродолжительного молчания. Казалось, будто слова слетели с его губ сами, без малейшего усилия с его стороны.
Англичанин Алан проводил Полу наверх, в ее комнату, ознакомил со вторым этажом и оставил распаковывать вещи.
Комната была маленькой и в своем роде оригинальной. Через слуховое окно в покатой крыше лился яркий свет, который ложился треугольником на постельное покрывало. Она начала развешивать в шкафу вещи, но это занятие ей быстро наскучило, и она отодвинула чемодан к стене, решив, что с этим можно подождать.
Пятно солнечного света магически притягивало к себе, и она легла на кровать так, чтобы оно попало на ее лицо. Она очень надеялась, что Гинсберг расскажет о происшествии в Хитроу. Это заставило бы их понять, какой силой она наделена. Она прилетела в Лондон, чтобы поработать и хорошо провести время, поэтому мальчикам придется побегать – это она могла им гарантировать.
Она лежала с закрытыми глазами лицом к слуховому окну и улыбалась, всматриваясь в красные и белые точки, которые проплывали под веками. Но вдруг улыбка исчезла с ее лица, и она прижала пальцы к виску, словно у нее начался приступ головной боли. Она несколько напряглась, что свидетельствовало о состоянии не тревоги, а скорее сосредоточенного внимания. Потом на ее лице отразилось удивление.
Когда через пятнадцать минут она спустилась вниз, мужчины находились в кухне. Алан резал мясо на большие куски и бросал их в две объемистые металлические миски. Пит сидел на кухонном столе с банкой пива в руке.
При ее появлении он опустил ноги на пол и направился к холодильнику.
– Пива? – спросил он.
– Почему бы и нет? – Пола взяла банку и дернула за кольцо, отмахиваясь от предложенного ей стакана.
– Послушай, – Пит был доволен собой, – мы нашли где тебе поиграть. Алан знает одно место.
– Отлично.
Пит поднял банку, словно предлагая выпить по такому случаю, и широко улыбнулся, но ощущалось, что он несколько скован. Пола поняла, что он рассказал Алану об инциденте в аэропорте, и теперь они не знали, как себя вести.
Алан ополоснул руки и спросил:
– Комната понравилась?
– Комната чудесная, – ответила она и отпила пива. – Расскажите мне о парне, которого в ней держали.
Последовала немая сцена, как будто они играли в «Замри» и Пола неожиданно остановила музыку. Первым оправился Пит. Он поставил банку на стол.
– Кто тебе рассказал об этом?
Пит старался говорить спокойно, но было видно, насколько он взбешен. Мысленно он проклинал всех и вся: ведь это же невозможно работать, если не быть в курсе того, что она знает и чего не знает.
– Он сказал, – ответила она, наблюдая за Гинсбергом и за тем, как выражение ярости на его лице сменилось изумлением.
Теперь его гнев обрушился на Алана, который буквально остолбенел, так и не вытерев руки.
– Ах ты, мерзавец!
– Боже, я ничего не говорил... – забормотал Алан.
– Да не он, – вмешалась Пола, – тот парень. Его зовут Дэвид?
– Нам никогда не дождаться этих автобусов.
– Простите? – Бакройд сделал вид, что оторвался от чтения «Тайме».
– Эти автобусы никогда не придут. – Женщина была ирландкой лет шестидесяти.
– Да, наш транспорт не отличается пунктуальностью, – ответил он и вновь уткнулся в газету.
– Я жду пятьдесят второй. – Видя, что Бакройд не проявляет к ней никакого интереса, она заговорила с мужчиной, который стоял за ним. В очереди на автобусной остановке их было пятеро: первой стояла ирландка, затем Бакройд, старик в клетчатой кепке и две девушки.
Бакройд был уверен, что это не старик следил за ним. Он был слишком стар, тщедушен и имел такой жалкий вид, который нельзя подделать. Главным был даже не вид, а запах, шедший от него, едва уловимый запах плохой еды, сырого, холодного жилища и невезения. Но и не ирландка – такую колоритную особу нарочно не придумаешь. Девушки... Бакройд изо всех сил прислушивался к их разговору. Они болтали о фильмах, обсуждали одежду друг друга и несколькими словами обмолвились о некоем Марке, с которым у одной из них был роман. Девушки вели себя непринужденно, в их голосах не слышалось фальши, они естественно перескакивали с одной темы на другую, и одна искренне реагировала на замечания другой, как того и требовали обстоятельства.
По всей видимости, слежки не было, но он должен был убедиться в этом до конца.
Подошел автобус, и сели в него все, кроме ирландки. Она мрачно усмехнулась и бросила одной из девушек, проходивших мимо нее, чтобы подняться на ступеньку:
– Я жду пятьдесят второй, но, видно, напрасно.
Бакройд сел в конце салона и стал смотреть в окно на мелькание людей, идущих по улицам, как на страницы быстро перелистываемой книги.
Ему вдруг показалось, что все виденное им не соответствует действительности: ирландка на самом деле – характерная актриса и вживалась в новую роль, старик – эксцентричный миллионер, а девушки тайно не выносили друг друга. Сам же он был управляющим банком на пенсии и направлялся навестить замужнюю дочь, дети которой звали его Грэмпс.
Через две остановки Бакройд сошел. Старик и девушки поехали дальше. Он смотрел вслед удалявшемуся автобусу, пока тот не скрылся из виду. За это время никто не встал со своего места, чтобы проследить за Бакройдом, и никто не спрыгнул с автобуса, когда тот сбавил скорость, оказавшись в транспортном потоке. Еще в автобусе, сидя в конце салона, он внимательно следил через заднее стекло за дорогой, высматривая подозрительные машины, но ни одна не походила на хвост. Потом для большей надежности он доехал автобусом до Шефердз-Буш и быстро пересек лесной массив с его северной стороны, вглядываясь в каждую машину, нет ли знакомой. Но таковых не было. Наконец он добрался на метро до Уайт-Сити, а оттуда, проехав три остановки назад, вернулся в восточную часть города. Прежде чем выйти на Ноттинг-Хилл-Гейт, он снял плащ и накинул его на плечи, не застегивая. Этот, казалось бы, пустяк, существенно изменил его внешность.
«Староват я для подобных глупостей, – думал он про себя. – Все это утомительно и нелепо».
Несмотря на холод и чавкающую под ногами грязь, Портобелло-роуд кишел покупателями, среди которых было много туристов. Антикварные лавки вели оживленную торговлю. Очевидно, владельцев ларьков, сидевших перед разложенным товаром, согревал шелест банкнот, переходивших в их руки. Бакройд протискивался сквозь толпу глазевших на товары, пока не оказался на овощном рынке, в углу которого и размещался «Граф Лонздейл». Тротуар перед его дверями был завален коробками и капустными листьями. Когда он вошел в паб, его оглушил настоящий рев возбужденных посетителей, который, однако, перекрывался трескотней комментатора, вещавшего с экрана телевизора.
Он направился в бар, повышая голос, чтобы, проталкиваясь, перекричать телевизор, у которого был не просто огромный, а гигантский экран. Нечеловеческих размеров голова, смотревшая с этого экрана, раздавала советы телезрителям, какие футбольные матчи и какие скачки они могли спокойно пропустить. Бакройд осмотрелся и увидел Герни и Рейчел, сидевших за столиком рядом с лестницей, которая, очевидно, вела в игорную комнату. Обстановка напоминала портовую пивную, посетители были грубы, задиристы, агрессивны и пьяны. Мужчины, казалось, отчаянно ненавидели весь мир, и их озлобленность росла с каждым выпитым глотком. На губах большинства женщин лежал такой толстенный слой помады, что он грозил отвалиться всякий раз, когда они начинали говорить.
Герни снял пальто со спинки свободного стула, и Бакройд сел, украдкой озираясь по сторонам.
– Что это за люди, Саймон? Герни вскинул брови:
– Биржевые маклеры. Бухгалтеры. Домашние хозяйки.
– Полагаю, приехали сюда на уик-энд?
– Да. Большинство из них с понедельника по пятницу проводят время на бывших хмелесушилках в Суррее, – согласился Герни.
Они улыбнулись друг другу, и Рейчел поняла, как вот за таким, ничем не примечательным, разговором эти двое подружились когда-то. Неожиданно ей пришло в голову, что она практически ничего не знает о Герни.
– Что ж... – Бакройд пододвинул свой стакан. – Надеюсь, я не очень навредил вам.
– А все же навредили?
– К сожалению, похоже на то. Извините.
Герни покачал головой, словно не принимая извинений. Он прекрасно знал, что если Бакройд и сплоховал, то ему достанется не меньше, чем им. Он спросил:
– Насколько это серьезно?
Бакройд сделал вид, что не понял его, однако он хорошо отдавал себе отчет в том, что тревожило Герни.
– Вам придется оценить полученную мной информацию, кстати весьма скудную, и сопоставить ее с ценой, какой мне удалось добыть ее. – Он провел рукой по серебристым волосам, которые растрепал ветер. Видно было, что он смертельно устал. – Мне казалось безопасным послать записку Кэтрин – той женщине, о которой я говорил. Время от времени мы встречались – обсудить сплетни, какой-нибудь незначительный скандал, вспомнить прошлое. Кэтрин и я перезванивались, но никогда не писали друг другу, поэтому мое письмо должно было озадачить и насторожить ее. Тут уж ничего не поделаешь. Телефонный звонок был бы, конечно, больше в порядке вещей, но теперь, когда они следят за каждым моим шагом, за мной наверняка кто-нибудь увязался бы. Чтобы не вспугнуть слухачей с Эклс-стрит, мне пришлось потревожить ее. Тешил себя надеждой, что я имею на это право по старой памяти.
– И ваши надежды оправдались? – спросила Рейчел. Она много думала о рассказанной Бакройдом любовной истории этой женщины, о том, как чувство взяло верх над долгом, о ее русском возлюбленном, погибшем в подстроенном дорожном происшествии. Ее мучил вопрос, насколько велика та пропасть, что разделяет предательство и бездействие.
– И да, и нет. С момента нашей последней встречи ей удалось кое-что узнать. Ее начальник много работает сверхурочно. Она – его личный секретарь и пользуется полным доверием, слишком полным даже по понятиям Сенчури-Хаус. Ее роль не ограничивается выполнением исключительно секретарских обязанностей. Есть узкий круг вопросов, которыми занимается только она. Ее нельзя назвать его наперсницей, хотя он не пуританин, не ханжа, а нормальный мужчина, поэтому кое-что ей удалось узнать из их повседневного общения.
– Как его зовут?
– Уильям Прайор.
– Слышал. – Герни отпил виски. – О нем очень высоко отзывались как о работнике.
– Да, он знает свое дело, – нехотя согласился Бакройд. – Когда-то он работал на меня. Порядочный мерзавец.
Герни улыбнулся:
– Охотно верю.
– Когда мы встретились, Кэтрин была раздражена, нервничала, ей не терпелось поскорее уйти. Я тоже нервничал и чувствовал себя виноватым. Она дала мне ясно понять, что мои просьбы выходят далеко за рамки дружеского одолжения. Думаю, мы с ней больше не увидимся.
– Я уже говорил, что больше не буду просить вас об этом. Из последних слов Бакройда Герни понял, что тот имел в виду не столько опасность, сколько утрату, которую понес. Воцарилось неловкое молчание. Его нарушил Герни:
– Мне очень жаль, Джордж.
Старик криво улыбнулся:
– Вы имеете право говорить то, что думаете. Не беспокойтесь, я не чувствую себя обманутым. Возможно, она сказала только то, что могла сказать, не более. Она с готовностью сообщила мне обрывки информации – той, которую ей удалось узнать за последнее время. Она не заглядывала в документы «Для служебного пользования», не рылась в кейсах, не осматривала содержимое корзины для использованных бумаг.
– Она не пыталась ввести вас в заблуждение? – предположил Герни. – Она по-прежнему ведет честную игру?
– Безусловно, – не колеблясь, ответил Бакройд. Он осушил свой стакан с виски и встал. – Пойду возьму еще.
Когда он направился в бар, Рейчел молча посмотрела на Герни.
Герни мысленно представил себе сохранившиеся фрагменты сабли шотландских горцев – смертоносного клеймора, – найденные при раскопках. Он мучительно искал ответ, на ком лежала ответственность за совершение первого разрушительного шага. На том человеке в Вашингтоне, Джеффризе? Или на Дэвиде Паскини, когда он начал угрожать им разоблачением? На его отце или на самом Герни, продолжавшем гоняться за призраками? А может быть, на Рейчел? Скорее всего, ему никогда не выяснить этого.
Вернулся Бакройд с очередной порцией виски.
– Вы оказались правы насчет того парня. Он действительно спутал им все карты. Насколько я понял со слов Кэтрин, если дело получит огласку, нам придется лихо. Мне так и не удалось узнать, для чего им вообще понадобился этот парень, но дело, по всей видимости, затеяло ЦРУ. Оно же и загубило его. Я подозреваю, что на Ватерлоо царит некая эйфория, но она явно перевешивается раздражением, разделяемым, как я думаю, некоторыми членами кабинета. Полагаю, что наше участие в этом деле должно было ограничиться отправкой в Новую Англию специалиста, и все.
Он обратился к Рейчел:
– Был момент, когда они почти были уверены, что вы по-прежнему работаете на них. Я не знаю всех подробностей происшедшего, да этого и не нужно. Теперь ради перестраховки они исходят из обратного. Это мне сообщила Кэтрин.
Бакройд повернулся к Герни:
– Если я и выяснил что-то интересное, то это следующее: прежде всего, никто не мог понять, почему вы не действовали в соответствии со здравым смыслом и не вышли из игры. То, что случилось в Сомерсете, можно назвать условным рефлексом. Но, – он бросил взгляд на Рейчел, – поскольку блудная дочь не вернулась в отчий дом, у них сложилось другое мнение.
– Они сами виноваты, – ответила она. – Они пытались убить меня.
– Это, конечно, усложнило дело, – заметил Бакройд сухо. – Но вы могли просто исчезнуть, спрятаться, затаиться. Вместо этого вы раскрыли себя, главным образом через меня: звонок от Эрминтруд, дорожный инцидент на Эджуэр-роуд и так далее.
В его голосе все-таки звучал вопрос.
– Джордж, вы ошибаетесь, если думаете, что я использовал вас в качестве приманки. Вряд ли мне удалось бы исчезнуть навсегда. Рано или поздно они все равно нашли бы меня. Лучше бы, конечно, поздно. – Герни нахмурился. – Значит, главным образом через вас?
– Мы все плывем в одном океане, Саймон, и вы это прекрасно знаете. В Сохо есть кварталы, которые напоминают служебную столовую. Там все друг друга знают. Вы купили оружие. – Герни промолчал. – И они делают вывод, что вы по-прежнему занимаетесь этим делом. Интуиция подсказывает мне, что данное обстоятельство не только удивляет, но и тревожит их. Этим можно воспользоваться. Я располагаю надежными сведениями, что операция ЦРУ здесь еще не отменена. Следовательно...
– Отказ Дэвида сотрудничать не повлиял на ход операции, – закончил его мысль Герни.
– Именно, – согласился Бакройд. – Или они торопятся в поисках решения.
Он услышал знакомый голос: с экрана телевизора на него смотрело лицо Клайва Хоулмана. Голос диктора за кадром сообщил, что съемки велись во время четырехдневной встречи представителей европейских организаций Движения за мир. Молодой человек с внешностью красивого злодея шагнул вперед, чтобы обменяться с Хоулманом рукопожатиями, и продолжал позировать, видимо уступая настойчивым просьбам фоторепортеров. Большинству посетителей па-ба до всего этого не было никакого дела.
Рейчел проследила за взглядом Бакройда.
– Это Сильвио Ортис, – сообщила она. – Он испанец. Представляет Движение за разоружение Кордовы[10]. Воинственный, но не кровожадный. Не является сторонником насилия, – она, должно быть, перечисляла сведения из его досье. – Интересно, какую проблему они пытаются решить?
Бакройд оторвался от телевизора.
– Не знаю, – ответил он. – И она не знает. Уверен в этом. – Он улыбнулся, увидев выражение лица Рейчел. – Я спрашивал ее, но впустую. Если бы знала, но не могла сообщить, она бы об этом сказала. Не все ведут себя так, словно правда сродни неизлечимой болезни.
Бакройд повернулся к бару. Ортис говорил в несколько микрофонов, протянутых к нему журналистами.
«Нам нужен мир во всем мире, – говорил он. – Все люди хотят жить в мире».
Бакройд фыркнул от смеха и взял стакан.
– Знаете, а ведь он совершенно прав. – Он чувствовал, что в его веселье была доля безрассудства.
– Что бы это могло значить, Джордж? – За спиной Герни прошли мужчина и женщина, они стали подниматься по лестнице. – Что вы думаете по этому поводу?
Бакройд покачал головой.
– Точно не знаю. Они хотели провести нечто вроде теста или эксперимента, и Дэвид Паскини должен был сыграть в этом ключевую роль. Используя свои необыкновенные способности, он должен был что-то сделать с компьютером. – От Бакройда не ускользнула реакция Герни. – Вы узнали что-нибудь об этом?
– Ничего определенного. – Герни пожал плечами. Рейчел открыла было рот, чтобы вмешаться в разговор, но передумала. Она не понимала, почему Герни так перестраховывался: возможно, для Бакройда было безопаснее меньше знать, на случай если ему придется отвечать на вопросы в другом месте.
– Но их главный герой отказывается от предложенной ему роли, – продолжал Бакройд. – Теоретически они парализованы, не так ли?
– Теоретически – да.
– Но у вас, насколько я понимаю, есть более правдоподобная версия.
– Да, есть. Дублер. Что-нибудь подтверждает мое предположение?
– Из нашей беседы я этого не уловил. – Бакройд задумался, мысленно прокручивая свой разговор с Кэтрин. – Нет.
Какое-то время они молчали. Почти все было сказано, все, кроме одного. Первым заговорил Герни:
– А в чем вы оплошали, Джордж? – осторожно поинтересовался он. Бакройд вздохнул и снова нервно провел рукой по волосам.
– Мы с Кэтрин обычно встречались в одном и том же месте – итальянском ресторанчике в Челси, где нам очень нравится. Я никак не мог решить, предупредить ее об осторожности или нет, мне и в голову не приходило, что кто-нибудь, кроме нее, прочтет записку. С какой стати им просматривать ее почту? Да я и не хотел пугать ее. В конце концов я нашел компромиссное решение, сказав, что у меня к ней личное дело. Она вполне могла подумать, что мне просто хочется поплакаться в жилетку, что, впрочем, время от времени я и делаю. В общем, она не очень опытна в нашем деле.
– За ней следили, – констатировал Герни.
– Я почти уверен в этом.
– Значит, ей будут задавать вопросы.
– Наверняка.
– Что она будет делать?
– Я уже думал об этом. Я уверен, что никто не заходил в ресторан, – они не настолько глупы. Скорее всего, они последовали за ней, когда она вышла из дома. Естественно, она привела их с собой. Из-за шума в ресторане они не могли использовать дистанционные подслушивающие устройства, поэтому о чем мы говорили, они не знают. Кэтрин умная женщина. Она не будет делать вид, что мы встретились, дабы обсудить городские сплетни. В ее интересах сказать, что я сделал несколько осторожных попыток получить от нее информацию, которые она деликатно отвергла. Это звучит довольно правдоподобно и наименее рискованно для нас обоих.
– Если вы правы насчет всего этого?
– Тогда они не тронут меня, предоставив нам – вам и мне – возможность совершить роковую ошибку, поскольку самый надежный для них способ схватить вас – это я. Возможно, они предпочтут оставить меня в покое, чтобы не поднимать большого шума, или, наоборот, захотят загнать меня в угол.
– Каким образом? Бакройд улыбнулся:
– Для начала они станут нагнетать страсти по поводу того, что я продался. Удивительно, сколько людей до сих пор рассуждают так, словно шпионаж ведется по правилам крикетного клуба. Я, конечно, сделаю вид, что удивлен и даже возмущен. Ведь насколько мне известно, вы замешаны в деле с похищением, которое странным образом перекочевало из Америки в Англию. Оно вышло из-под контроля, и вы сами почувствовали, что не достигли своей цели. Возможно, американская, а теперь и британская сторона в курсе событий, но имеют основания молчать о них, быть может, даже из благородных побуждений. Возможно, здесь замешаны спецслужбы.
– Подразделение по борьбе с терроризмом? – спросила Рейчел.
– Да, – подтвердил Бакройд. – Ведь вы могли предположить, что этот сумасбродный мальчишка – член Ирландской республиканской армии или Красных бригад, он взял национальность своего отца и просто живет на его деньги, поэтому им вполне могли заинтересоваться спецслужбы. И вот вы просите меня раскопать этот вопрос поглубже. Не такой уж это смертный грех. Они поймут, что вы, оказывается, в курсе событий, происшедших в Сомерсете, но не сочли нужным посвятить в них меня. Если хорошенько подумать, вас больше устроила бы моя убежденность в том, что дело имеет террористическую окраску. Я бы продолжал собирать сведения, не подозревая, что на самом Деле играю с огнем: ведь мои действия подпадают под второй раздел закона о государственных тайнах. Приятно думать, что они ухватятся за эту версию. Она должна сработать. Блефуют обе стороны – и они, и мы. Они не могут знать наверняка, лгу я или нет. Вдруг я говорю правду, а они будут давить на меня, напрасно рискуя? Ведь я в состоянии догадаться, что затевается что-то еще более страшное. Они даже лишены возможности напрямую спросить меня о вас, не вызвав подозрения. Тогда они смогут прикинуться эдакими добряками, посоветуют передать, что вам лучше выйти из игры, а мне, конечно, порекомендуют держаться от всего этого подальше.
– А чем вы объясните свою безрассудную езду по городу с целью избавиться от хвоста? Ведь их люди наверняка с ног сбились, гоняясь за вами по всему Лондону.
– Что ж, – усмехнулся Бакройд, – моя версия небезупречна, но она собьет их с толку. – Он пожал плечами. – Я могу вообще сделать вид, что не понимаю, о чем они говорят. Возмущусь и заявлю протест против использования меня в качестве наводчика. Могу наброситься на них, требуя объяснений: что, в конце концов, происходит? Но если они признают, что следили за мной, то признают и все остальное. Поэтому, бьюсь об заклад, о слежке они не обмолвятся ни словом.
Герни пристально смотрел на свой стакан.
– Ради Бога, Джордж, простите, что я втравил вас в это дело.
– Не беспокойтесь, Саймон. Хорошего, конечно, мало, но все не безнадежно. Мы им дали почву для сомнения, а я с этой почвой прекрасно знаком и с удовольствием перелопачиваю ее. – Бакройд поднял руки, словно объявляя тему закрытой. – Я пойду. А вы отныне будете действовать сами, на свой страх и риск. – Вставая, он едва коснулся плеча Рейчел, как будто желая ей удачи, и ушел.
– О чем ты думаешь? – По выражению лица Герни Рейчел пыталась это угадать.
– Бог его знает! – Он покачал головой и резкими движениями стал передвигать стакан с виски по столу.
– Прошлой Ночью ты плохо спал. – Она дважды просыпалась из-за него. Во сне он, как раненый зверь, оглашал комнату жутковатыми звуками, и его тело покрывалось холодным липким потом.
– Меня мучают дурные сны. – На какую-то долю секунды он задумался, потом решительно допил свое виски, встал, сдернув плащ со спинки стула, и двинулся к двери. Рейчел едва поспевала за ним. Когда из мрачной, удушливой атмосферы паба они вышли на улицу, ослепительное сияние дня светом прожектора хлынуло на нее и резкий ветер обжег ей лицо.
Как это бывало и раньше, он перенесся в «Друидс-Кум». Он пересек по склону пастбище и спустился к дому. Пронзительно-голубое небо казалось тугим, как барабан, и грозило лопнуть в любой момент. Морозный воздух холодил виски и пощипывал щеки.
Как и прежде, Дэвид Паскини стоял в кухне у окна и смотрел на свое отражение, но на сей раз его появление здесь уже не выглядело столь неожиданным. Он походил на актера, который повторяет свой текст перед очередной съемкой. Уже, казалось, включен свет, Дэвид занял свое место, камеры подготовлены. Герни с трудом пробирался через снежные заносы.
Он приблизился, и юноша замер у него за спиной. Какое-то время отражение в оконном стекле оставалось безучастным, но в следующий момент раздались ужасные, неразборчивые звуки.
Поднялся сильный ветер, крепчавший с каждым мгновением, и Герни уже с трудом держался на ногах. Деревья, росшие вокруг дома, со стоном кренились к нему, накрывая своими ветвями и делая его эпицентром черного вихря.
Волосы Дэвида Паскини струились по ветру, издавая слабый звук, напоминающий далекое пение. Его щеки раздулись. Налетающие порывы ветра сначала кусками, а затем целыми полосами сдирали кожу с его лица.
Оцепенев от ужаса, Герни как завороженный смотрел на изображение в окне, на лысую голову юноши, затылок, с которого ветер лоскутами сдирал кожу до тех пор, пока не показалась голая кость черепа, сверкавшая в морозном воздухе. Череп превратился в некое подобие конструкции, напоминавшей прочную белую решетку, которая наполнилась фосфоресцирующим сиянием, сконцентрировавшимся затем в пустых глазницах.
В тот самый момент, когда Герни был готов проснуться, юноша обернулся – впервые за все время. Сквозь прутья решетки в лобной части Герни увидел мозг Дэвида. Он пульсировал, как крохотное живое существо. Безгубый рот произнес его имя:
– Герни. Герни. Герни.
Сауди всегда стремился разработать собственные правила игры, поскольку все азартные игры, чем дольше в них играешь, тем больше начинают подчиняться эффекту среднего арифметического. Согласно этому эффекту, если монету подбросить много раз подряд, орел выпадет столько же раз, сколько и решка. Бросая кости, вы имеете равные шансы набрать семь и более очков или шесть и менее. Если вы играете в рулетку и ставите на черное или четное, у вас практически равные шансы на выигрыш с теми, кто поставил на красное или нечетное. Чем дольше вы играете в покер, тем незначительнее становится ваш проигрыш: рано или поздно колесо фортуны повернется к вам и возвратит потерянное. Надо только уметь дождаться этого момента.
Удача выступает в качестве бесплатного приложения к среднему арифметическому. Действие этих законов практически непредсказуемо. Иногда игрок подчиняется им, полагаясь на их неотвратимую правоту, и выигрывает. Он вовремя улавливает перелом в игре и в нужный момент встает из-за стола. В других случаях вы сразу понимаете, что сегодня не ваш день и игра не пойдет. Некоторые люди интуитивно чувствуют это, но отказываются верить и проигрывают. Чтобы такого не происходило, чтобы не зависеть от неожиданных поворотов судьбы, вы должны быть сказочно богаты.
Сауди был несметно богат. С помощью собственных правил игры он проигрывал, но благодаря этому игра обретала для него новый смысл, давая шанс на выигрыш. Естественно, он предпочитал выигрывать, поэтому сочиненные им правила щекотали нервы. А почему бы и нет? В конце концов, это были его правила. Он любил, чтобы игровой вечер длился пять часов – с десяти до трех утра – ив нем участвовало двадцать пять игроков. В течение этого времени устраивались перерывы, иногда он сам садился сдавать карты. Двадцать пять игроков – это было то, что нужно. Именно во столько раз должен был возрасти первоначальный банк, что составляло минимальную выручку за вечер. На сегодня потолок составлял двенадцать с половиной тысяч фунтов, из которых игорный дом взял пятьсот, чтобы начать игру, шедшую уже около трех часов.
Придуманные им правила обуздывали его азарт, но среди партнеров было так мало по-настоящему денежных людей, что он мог позволить себе дольше, чем другие, искушать судьбу за карточным столом. В этот вечер он надеялся оказаться в значительном выигрыше, хотя пока что восемь тысяч потерял.
У него было еще одно правило: тот, кто может проиграть много денег, проигрывает их не сразу.
Клуб занимал два верхних этажа в доме на тихой Эннисмор-Гарденс. Месторасположение клуба поблизости от фешенебельного района Найтсбридж и в то же время довольно далеко от делового центра вызывало доверие богатых партнеров и не привлекало внимания посторонних. Такой адрес устроил бы и торговое представительство развивающейся страны, и психоаналитика, пожелавшего открыть здесь консультацию.
Пола Коул и Пит Гинсберг приехали в половине одиннадцатого. Алан Маунтджой решил остаться дома. Перед их уходом он дал Поле несколько указаний.
– Этот карточный клуб принадлежит мальтийцам. Обычно они предпочитают Сохо, но теперь проникают и в более респектабельные места. Игра ведется более или менее честно. Там играют также в кости и рулетку. Когда дела идут неважно, они находят другие источники дохода. В остальном – обычный игорный дом. Запомни одно: они владеют этим домом, поэтому должны быть в выигрыше. Это довольно солидное заведение, где можно встретить игроков на любой вкус.
– Не беспокойся, – успокоила она его, – я не буду волновать общество.
Когда они вышли из машины, Пола взяла Пита под руку и сказала:
– Теперь смотри в оба, Гинсберг. Получишь удовольствие.
Он сыграл в рулетку, оставив за столом сотню фунтов. Деньги были не его, поэтому он расстался с ними без всякого сожаления, к тому же он не был игроком и пришел сюда не за этим. По лестнице, устланной толстым ковром, он спустился этажом ниже и сел на высокий стул, чтобы было удобнее наблюдать за игрой.
Пола уже успела свои пять сотен превратить в двенадцать тысяч, чем завоевала немалое уважение – в комнате только о ней и говорили. Играли в стад-покер на пять карт. Пола показала свою секретную карту, имея на руках открытыми валеты сверху восьмерок. У банкомета открытыми выпали тузы и десятки – тузы сверху. Пола улыбнулась и откинулась на спинку стула.
За столом сидели семеро игроков, среди которых она была единственной женщиной. Пит следил за тем, как смотрели на нее мужчины. В их взглядах читалось любопытство, желание и какая-то немая ярость, которая, будучи безадресной, словно притягивалась самой Полой. Гинсберг прекрасно видел, что она добилась своего. Красоте Полы чего-то недоставало, чтобы сделать ее совершенной. Неожиданно он понял, чего ей так не хватало, и задрожал, охваченный волнением от сделанного им открытия. Ее красоте недоставало боли.
Он пошарил рукой в поисках своего стакана, отведя глаза в сторону, чтобы на встретиться с ней взглядом. Все как-то разом пошло наперекосяк. Он вспомнил, как в то утро стоял в зале ожидания, то и дело посматривая на табло, на котором высвечивалась информация, и ощущал неловкость из-за роли, которую ему приходилось играть. Он вспомнил также грохот, нараставший волной, когда автокар швырнул целый состав контейнеров на припаркованные машины. И Полу, хладнокровно ступавшую по грудам битого стекла.
Она не объяснила им, как Дэвид мог сообщить ей свое имя, да они и не спрашивали. Маунтджой позвонил кому надо и доложил о случившемся. Как и Гинсберг, он считал, что о происшествии в Хитроу лучше помолчать. Их предупредили, что нужно держать язык за зубами.
Маунтджой слышал, как голос в трубке недоверчиво переспросил: «Что? Что она сказала?» – и ему пришлось все докладывать заново.
Когда он вернулся в комнату, где по-прежнему находились Гинсберг и Пола, которая молча потягивала пиво, Маунтджой покачал головой: мол, ей ничего не говорили о Дэвиде, нет!
Поскольку это не поддавалось объяснению, Гинсберг пытался выбросить все из головы, но страх, засевший в нем, то и дело напоминал о происшедшем.
С родом работы Гинсберга были связаны его отличия от прочих людей: другая, чем у них, реакция, иное восприятие мира. Что-то в нем притупилось, и он с трудом подбирал слова, чтобы объяснить свои чувства.
Он, не отрываясь, смотрел на лицо Полы, и тут до него дошел смысл того, что он ощущал. Это был и благоговейный страх, и чувство нереальности, и отвратительное осознание своей сопричастности, которое, как ему казалось, испытывают люди, когда лицом к лицу встречаются с человеком, совершившим ужасное преступление.
Пола, смеясь, взяла выигрыш. Поднимаясь из-за стола, Сауди пробормотал что-то, словно извиняясь, и почтительно кивнул ей. Пола направилась в бар. У нее была грациозная, легкая походка: она не шла, а скользила, как кошка. Под тяжелым синим шелком ее маленькие груди едва заметно двигались, заставляя блестящую ткань переливаться в потоках яркого света.
– Джин с тоником, – бросила она бармену. – Как дела, Гинсберг?
– Нормально. – Он поднял свой бокал. – У тебя, я вижу, тоже все в порядке.
– Выигрываем, выигрываем. – Она была чересчур возбуждена, ее переполняла нервная энергия. – Я просто сгораю от нетерпения – так хочется играть, но, мне кажется, я еще не адаптировалась из-за разницы во времени. Приятное местечко. Мне здесь нравится. Спасибо. – Последнее слово было адресовано бармену, который поставил перед ней стакан. Пола сделала большой глоток. – Я сыграю еще две, ну, три партии, и разбежимся. В это время я обычно пью коктейль, – она посмотрела на часы, по-прежнему показывавшие нью-йоркское время, – шесть тридцать.
– Ладно. Как идет игра?
– Ну, – она бросила взгляд на стол, – все играют средне. Видишь того блондина в зеленой рубашке? – Гинсберг кивнул. – Очень активно делает ставки, правда, неохотно поддерживает мои, имея две пары высокого достоинства, поэтому легко предсказуем. Вон тот, в белом смокинге, с вьющимися волосами, знает, когда надо брать за горло. Я думала, он выложит полный сбор, чтобы оживить игру, но после неудач в трех партиях как-то сник. Судя по всему, у него уже и денег не осталось, так что он не партнер. Араб играет как заводной – или выигрывает, или проигрывает. Остальные в общем-то могут постоять за себя, – она усмехнулась. – Банкомет нервничает, но активизировался в надежде отыграться.
– Ты давай полегче, – посоветовал Гинсберг.
– Не волнуйся. Посмотрим, как он поведет себя. – Пола кивнула Сауди, который снова сел за стол. Она допила джин с тоником и поставила стакан на стойку. Гинсберг проводил ее взглядом, не отрывая глаз от стройных бедер, которые равномерно покачивались. Когда она садилась, двое мужчин почтительно встали.
Она сыграла не три, а десять партий. После четвертой Сауди встал из-за стола, кисло улыбаясь. Он поклонился, но на сей раз не опустил глаз. Они с Полой встретились взглядами. Он спросил что-то, и она ответила: «Нет». Его место занял грузный человек в темном деловом костюме.
Следующие две партии Пола играла на все деньги, решив пойти ва-банк. На протяжении всего вечера она выигрывала важные партии и проигрывала малозначительные, выиграв в итоге пятнадцать тысяч. Ее лицо светилось от нескрываемого удовольствия. Атмосфера в комнате наэлектризовывалась. Вокруг стола начали собираться люди, привлекаемые, как любые игроки, возможностью стать свидетелями настоящей сенсации.
В пяти следующих партиях она выиграла две, причем незначительные суммы. Она ошиблась, когда спасовала, имея на руках королевскую флешь. Кто-то попросил принести новую колоду. Когда сдатчик распечатал ее, Пола сказала:
– Я играю последнюю партию, господа. – Таков был покерный этикет. – Я живу еще по нью-йоркскому времени.
После четвертого тура сдачи карт у банкомета выпали два короля – один поверх другого. Пола взяла шестерку в пару к той, что лежала на ее секретной карте. Никто не бил королей. Сдатчик сдвинул фишки в банк. Пола поддержала его ставку, не повышая ее. При следующей сдаче у банкомета выпала трефовая восьмерка, а у Полы червовая десятка. Помимо них в игре остались еще двое: у одного открылась пара тузов, у другого намечался стрит. После двух кругов ставок стрит «сложился», остались только тузы. Выждав подходящий момент, Пола приняла вызов банкомета и повысила ставку на пятьсот фунтов против его королей.
Гинсберг не играл в покер, но он видел, что происходило за карточным столом. Было очевидно, что пара королей била пару шестерок. Пола не проявляла большого энтузиазма, пока не получила десятку. Имея на руках две шестерки, она поддержала ставку банкомета. Складывалось впечатление, что ее секретной картой была десятка. Итак, у нее было две пары – десятки и шестерки. Банкомет не дрогнул.
Гинсберг видел его накрахмаленную белоснежную рубашку, выглядывавшую из-под атласного лацкана, его прилизанные темные волосы, тронутое улыбкой лицо. Он производил впечатление уверенного в себе человека, знавшего, что случится в следующий момент. Гинсберг понял, что у банкомета тоже пара – восьмерок. Когда восьмерка оказалась битой, банкомет слегка заерзал.
Он взглянул на Полу и положил в банк дополнительные фишки. Его взгляд говорил: «Попробуй, заставь меня поверить тебе. Чем больше будешь стараться, тем глубже будешь увязать. У меня две пары королей, а у тебя две шестерки. Следующая твоя карта – валет – тебе ничего не даст, но ты расслабилась, когда получила десятку. Значит, у тебя десятки и шестерки. Каждый раз, когда ты захочешь обмануть меня, ты будешь наказана».
Пола поддержала его ставку, после чего повысила ее на две тысячи. Банкомет только и ждал момента, когда она начнет блефовать. Он увеличивал банк, повышая ставки на пятьсот фунтов, стараясь вытянуть из нее деньги постепенно, чтобы не отпугнуть сразу очень крупной ставкой. Она поставила еще четыре тысячи, другие игроки поддержали ее, и теперь ее ставка возросла до девятнадцати тысяч. Никто не знал, что она садилась за стол с пятьюстами фунтами. В течение следующих двух кругов она держала ставки банкомета, который все время увеличивал их на пятьсот фунтов. Наконец он решил покончить с ней. Он едва заметно улыбнулся и поставил три тысячи.
Пола поддержала его, положив в банк три тысячи, и поставила еще пять тысяч. У нее снова осталось пятьсот фунтов, с которыми она села за стол.
Банкомет следил за ее пальцами, сдвигавшими фишки в банк, потом посмотрел ей в лицо. Он наблюдал за ней всю ночь и видел, как она выигрывала. Теперь ему хотелось видеть, умеет ли она проигрывать.
Он принял ее ставку и сказал:
– Смотрите.
На самом деле его тон означал: «С тобой покончено». Он все еще улыбался, когда Пола открыла секретную карту, которая оказалась шестеркой, и положила на стол еще две. Со всех сторон раздался одобрительный смех, напряжение спало, и никто не обратил внимания на то, как некрасиво затряслись губы банкомета, и от попытки улыбнуться безобразно перекосился рот. Пола собрала свои фишки, встала, протянула их Гинсбергу, стоявшему у нее за спиной, и поблагодарила своих партнеров.
– Извините, но мне действительно нужно идти.
Когда Гинсберг вернулся из вестибюля с пальто, чек был уже выписан. Пока он выкладывал фишки перед кассиром, Пола наблюдала за игрой, которая шла за другими столами. Рядом с ней стоял щеголевато одетый в темно-синий смокинг невысокий человек. Когда Гинсберг подошел к ним, человек взял у него пальто Полы и помог ей одеться, после чего проводил их до дверей. Они остановились, и он вручил им чек, в котором была проставлена сумма, превышавшая сорок тысяч фунтов.
– Надеюсь, – сказал он, – мы еще увидим вас и вы дадите нам шанс отыграться. Не правда ли? – он говорил тихо, с легким акцентом, отчетливо выговаривая слова.
Пола посмотрела на чек, сложила его и опустила в карман пальто.
– Я готова дать шанс и вам, и себе, – ответила она. – Спасибо.
Гинсберг поставил машину на стоянке сзади площадки, посчитав это элементарной, но разумной мерой предосторожности. Они с Полой свернули за угол и сделали всего несколько шагов по блестящей булыжной мостовой, когда он увидел двигавшегося к ним со стороны стоянки человека. Гинсберг замедлил шаг, и в этот момент Пола тоже заметила его.
– Что будем делать? – поинтересовалась она.
– Не останавливаемся, продолжаем идти. Старайся не мешать мне.
На улице было довольно светло. В безоблачном небе желтел полумесяц. Покрытые изморозью булыжники сверкали в лунном свете. Гинсберг знал, что нападавшие изберут традиционную тактику: один – спереди, другой – сзади. Он ждал, когда у него за спиной раздастся характерный шум.
Услышав его, он изо всех сил оттолкнул Полу в сторону, затем резко повернулся и ударил, не разбирая куда. Удар пришелся нападавшему в солнечное сплетение и между ребер, отчего тот как-то странно вскрикнул.
Гинсберг упал и откатился в сторону, чтобы летевший по инерции человек не свалился на него. В свете уличного фонаря Пит хорошо видел, как судорожно вздрагивало его тело. Он сел, сгорбившись, лицом вниз, обхватив себя руками.
Когда Гинсберг упал, второй нападавший уже почти настиг его. Их разделяло футов шесть, к тому же Пит оказался беззащитным перед вооруженным человеком. Он поднялся и, как боксер, стал двигаться по кругу влево, уходя от удара правой и выжидая удобный момент. Человек был вооружен дубинкой, обмотанной металлической лентой. Он замахнулся ею, целясь Гинсбергу в глаз. Тот попытался поймать его руку, но прежде чем успел перехватить ее, получил удар по ключице. В следующий момент, сжав руку противника, Гинсберг заломил ему кисть, изо всех сил давя на тыльную сторону ладони. Выворачивая, резко дернул вниз и услышал, как громко хрустнула лучевая кость в запястье. Оба повалились на мостовую. Гинсберг налег плечом на свою жертву, по-прежнему сжимая его покалеченную руку. Он встал на колени и взглянул на человека, лицо которого было перекошено от страшной боли.
Гинсберг расправил кисть и аккуратно положил ее на булыжники ладонью вниз. Второй нападавший хрипел, как астматик. Пит поднял ногу и каблуком наступил на пальцы руки, которую он только что так бережно разложил на мостовой. Человек дернулся и покатился.
Не глядя по сторонам, Гинсберг бросил Поле:
– Машину поведешь ты. У меня плечо онемело.
Всю дорогу они молчали. Время от времени Пола поглядывала на него и весело смеялась, словно он отпускал какую-нибудь остроту. Гинсберг смотрел прямо перед собой. Только приехав домой, он сказал:
– Ты их обчистила до нитки. Тебе не следовало этого делать.
– Неужели? – Она отправилась на кухню и вернулась с двумя стаканами. – Хочешь выпить?
Он показал на буфет. Она взяла бутылку бренди, распечатала ее и наполнила стаканы.
– Ты же обещала – не шуметь, не волновать общество, а подняла целую бурю, устроила такой шторм, что впору было заняться серфингом.
– Извини, Гинсберг. – Она протянула ему стакан. – Я доставляю тебе хлопоты?
– Это просто ребячество.
Она примостилась в дальнем углу кушетки и стала рассматривать его поверх ободка стакана. Улыбнувшись, она сказала:
– Так выпала карта, Гинсберг...
Он с трудом сдерживал раздражение, но, видя, как она улыбается, не смог сдержать ответной улыбки и сел рядом с ней. Его улыбка, однако, ничего не значила. Гинсберга мучила злость, он чувствовал себя обманутым, хотя не мог объяснить почему. В конце концов, ей следовало уступить в последней партии. Эту мысль он высказал вслух:
– Могла бы уступить.
– Ну конечно, – сказала Пола и добавила: – Ни за что.
Гинсберг расстегнул пиджак и потрогал ушибленную ключицу.
– Нет, могла, – повторил он раздраженно.
Пола отпила бренди и поставила стакан на столик.
– Ты хорошо играешь в покер, Гинсберг?
Его злила ее привычка называть его по фамилии. Он понимал, куда она клонит.
– Так себе. Я не поклонник покера.
– Ты видел последнюю партию?
– Видел.
– У тебя есть сигареты?
– Я не курю.
– Я тоже не курю. Так, балуюсь. – Она отпила еще бренди и скинула туфли. – Слушай. После пятой сдачи у него была пара королей, у меня пара шестерок – трефы и буби и еще одна шестерка – в секрете. Я спасовала, когда получила третью шестерку, но поддержала его ставку, получив десятку. Он прикупил пару к восьмерке, имея при этом королей сверху. У меня выпал валет, но он знал, что секретный валет меня не спасет. Я считала, что он прикупил пару к последней восьмерке.
– Но его секретной картой мог оказаться король, – заметил Гинсберг.
– А моей – шестерка. Он решил иначе и стал подсчитывать шансы. Я занялась тем же. Трое вышли из игры: один – после третьей сдачи, двое – после четвертой. Остальные остались в игре. Открыто было двадцать четыре карты, и короли могли быть только у него. Я не видела шести секретных карт и двадцати двух в колоде. Если учесть, что одну из них он получит в качестве секретной, и допустить, что у него закрыты два короля, то получались шансы лучше, чем тринадцать против одного, и он вылетел.
– У тебя шансы были хуже, – сказал Гинсберг.
– Да, в два раза. У того типа в зеленой рубашке открылась шестерка червей, но я знала, что побью ее. Ему следовало призадуматься, когда я поставила две тысячи, но он решил, что у меня шестерки и десятки. После этого он увеличивал ставки на пятьсот фунтов, заставляя меня делать то же. Если бы я увеличила ставку после того, как у меня открылась вторая шестерка, он бы насторожился. Он мог бы догадаться, что я блефую, но не догадался. Он решил, что у меня две пары при одном сингле, а на самом деле у нас обоих были реальные шансы остаться с носом.
– Но неравные шансы?
– Очень неравные. Трудно в одиночку пробиваться к победе.
– Но тебе это удается.
– Конечно.
– И люди проигрывают, несмотря на высокие шансы?
Задумавшись, она взяла свой стакан.
– Только не я.
Гинсберг рассмеялся. Она поставила стакан, не сделав глотка.
– Игра шла так, как я ее описала. Шансы есть шансы, и игорный дом должен считаться с ними. К тому же, Гинсберг, ты забываешь, кто я. Он недоверчиво посмотрел на нее.
– Задумай слово, – сказала она, – место и имя. Сосредоточься на них. – Она отвернулась к стене и через несколько секунд сказала: – Жарко. Санта-Фе. Сюзн. – Она повернулась: – К чему относится слово «жарко»?
– К Христу, – сказал он тихо. – К Иисусу Христу.
– Пойми меня правильно. Я люблю покер. Люблю подсчитывать шансы. Мне интересно, как это делают другие. Никто никогда не думает о проигрыше. Я не могу точно сказать, о чем – по минутам – думают люди. Мысль непостоянна и быстротечна. Но в мозгу каждого есть образ, один самый важный, доминирующий образ, разгадать который для меня не составляет труда. Мой противник думал о своей секретной карте. Это естественно. Любой на его месте думал бы о том же. Он настолько сосредоточенно думал о ней, что передо мной то и дело, как на экране, всплывала трефовая восьмерка.
В комнате воцарилась гнетущая тишина. Пола молчала, словно давая ему время признать то, что он уже и так знал с момента шока, пережитого им в аэропорте.
– Поэтому, Гинсберг, – сказала Пола тихо, – мне не нужно было обчищать их. Извини.
Он ничего не ответил. У него ныло плечо, поэтому он снял пиджак, расстегнул рубашку и спустил ее с правой стороны. На ключице виднелся темный кровоподтек, который слегка припух. Он осторожно ощупал его.
– Болит? – Она приблизилась к нему, накрыла ладонью его руку и провела холодным пальцем по ушибу.
– Болит. Не обращай внимания. Мне кажется, что он задел нерв, поэтому сначала плечо онемело, потеряло чувствительность. Теперь отошло.
Пола снова отодвинулась в свой угол, чтобы лучше рассмотреть его.
– Ну им и досталось. А ты, оказывается, мастер драться. Тебя этому специально учили?
– Этому учат всех в обязательном порядке.
– Ты покалечил их. Одному даже кисть сломал.
Гинсберг вспомнил момент, когда они с Полой направились к машине, оставив тех двоих лежать на мостовой. Она шла за ним, и он бросил ей, не оглядываясь: «Машину поведешь ты». Не услышав шагов, он обернулся, держа руку в кармане, где лежали ключи от машины. Пола стояла, почти касаясь носками туфель головы человека со сломанной рукой, и с любопытством разглядывала его. Она как будто что-то искала. Хотя Пола стояла неподвижно, у Гинсберга было ощущение, что он присутствует при обыске. Прежде чем отойти, она осторожно подсунула носок туфли под покалеченную руку и слегка сдвинула ее с тем зачарованным отвращением, с каким люди сталкивают в канаву дохлую кошку.
Поскольку Пит ничего не ответил, она сказала:
– Ты ему и пальцы сломал.
Он заметил, как она просунула руку под блузку и положила ее себе на грудь.
Ему не надо было переводить этот грациозный жест, поскольку он знал, чего она хочет.
Он стал натягивать рубашку на плечо, но она наклонилась и остановила его руку. Она нагнулась и нежно поцеловала ушибленное место, потом выпрямилась и серьезно посмотрела на него.
– Пойдем со мной, Гинсберг. Мой вечер еще не закончен. В маленькой комнате с темным слуховым окном Пола, стоя перед ним, разделась. Синий шелк скатился с нее, как водяной поток, образовав у ног замерзшую волну. Пит снял рубашку и расстегнул пряжку ремня. Голая, она подошла к нему. Он сделал движение, чтобы обнять ее, но она удержала его руку.
– Еще не сейчас.
Она схватила пряжку и вытащила ремень из брюк, после чего протянула его Гинсбергу.
– Ты знаешь, чего я хочу. – И она действительно хотела этого. Он скомандовал:
– К стене. – У него перехватило дыхание, слова застряли в горле. Она покорно подчинилась: подняла руки и прижала их ладонями к белому пластику, распластавшись, как громила, вытащенный из машины полицейскими.
Не задумываясь над тем, что он делает, Гинсберг отвел назад руку и со всего маху ударил ее ниже спины. Ремень, извиваясь, как змея, хлестнул ее по ягодицам. Гинсберг ждал. На коже проступила красная полоса, ужаснувшая его своим неожиданным появлением.
Когда ремень врезался в кожу, она охнула, не глядя, ощупала то место, куда пришелся удар, словно читала шрифтом Брайля[11], потом снова подняла руки, вздохнула и прижалась щекой к стене. Он видел, как она закрыла глаза. Она немного расставила ноги и выгнула спину, будто удерживая что-то очень тяжелое, и пьяным голосом произнесла:
– Если я скажу «хватит», не останавливайся.
Герни лежа смотрел, как плясали на потолке водяные блики. Уже светало, а он так и не сомкнул глаз. Ему казалось, что комнату накрыло высокой волной и он погрузился в воду. Он думал о Джордже Бакройде и о том, куда его завела их дружба.
– Ты сам понимаешь, что использовал его, – накануне вечером сказала ему Рейчел. – Это несправедливо.
Она ошибалась. Он мучился, переживал, чувствуя свое бессилие и понимая, что слова Бакройда «отныне будете действовать сами, на свой страх и риск» относились к каждому из них. Но он твердо знал, что снова, в подобной ситуации, поступил бы точно так же, используя любую возможность и любого человека. Справедливо. Что такое справедливо?
Его охватила жажда деятельности. По тому, как обстояли дела, он до конца так и не понял, что же произошло. Конечно, то, что сообщил ему Артур, было сенсацией, настоящей бомбой, но он старался не думать о тех огромных возможностях, которые давало ему владение этой секретной информацией. Она будет служить ему надежной защитой, настоящей броней. Необходимость получить ее вынудила Герни прижать Медоуза и отправить Бакройда в плавание к неведомому берегу. Он прекрасно знал, что понять, в каком направлении будут использоваться способности юноши, означает возможность предвидеть следующие шаги противника и выявить его самые уязвимые места.
Слишком многое в этом деле оставалось неясным, например исчезновение Паскини. Герни вполне допускал, что его, как и Кэролайн, убили, потому что живой он представлял для них слишком большую опасность, но доказательств этому не было. Герни чувствовал, что не его агрессивные действия служили тайной пружиной, которая дала толчок событиям, нараставшим теперь как снежный ком. Отныне весь процесс направлялся какой-то другой силой, что, скорее всего, указывало на присутствие дублера, о котором они говорили с Бакройдом.
Интуиция подсказывала ему, что следовало торопиться, и при мысли об этом он холодел. Информация, сообщенная Медоузом, и необходимость спешить угнетали Герни. Схватка, в которую он вступил, практически перестала быть частным делом. Но он не представлял себе, каковы истинные ставки в этой крупной игре: ведь Медоуз мог и умолчать кое о чем – либо по незнанию, либо из осторожности.
Герни догадывался, в чем была их слабость, но, чтобы просчитать их следующие шаги, ему требовалась более полная информация. Дурные предчувствия не оставляли его, подсказывая, что начать действовать придется именно ему, и здесь не обойдется без того, чтобы раздразнить их и вызвать огонь на себя, что, естественно, сопряжено с немалым риском. Поэтому он купил оружие.
Дыхание Рейчел изменилось, и он понял, что она проснулась. Некоторое время они лежали молча. Словно читая его мысли, она чувствовала, как росло его беспокойство.
– Что будем делать дальше, Саймон?
– Ты сможешь еще раз найти тот дом, с собаками?
– Значит, будем следить за ними, – заключила она. – Конечно, смогу. Послушай, во что мы влипли? – спросила она тихо. – Я хочу сказать, этот Медоуз... Ты веришь ему? Ведь это – сенсация!
Он улыбнулся, услышав, что она употребила то же самое слово.
– Ты веришь в это? – переспросила она и зевнула.
– Пока у меня нет оснований не верить. Одно я знаю точно: после встречи с Медоузом меня не тронули. Значит, это не было ловушкой, да и сам он был перепуган насмерть. Его информация стыкуется с тем, что мы знаем о Дэвиде Паскини, и совпадает с разрозненными фактами, которые ты получила в Вашингтоне. Чему здесь еще не верить? – Он почувствовал себя крайне утомленным и вздохнул. Раннее пробуждение Рейчел оказалось весьма некстати.
– Все это странно, – сказала она и провела ногой по его икре. – Странно находиться здесь и странно, что произошло с нами.
Он молчал.
– Постарайся заснуть, Саймон. – Она отвернулась от него, унося с собой тепло своего тела.
На потолке плясали полосы света, которые, подчиняясь движению волны, то набегали друг на друга, то отдалялись. От них невозможно было оторвать глаз, и он, словно под гипнозом, чувствовал, как расслабились мышцы тела, и он стал куда-то проваливаться, но в этот момент на него вновь нахлынули воспоминания о том сне. Он поборол одну болезнь – страх перед бездействием, но другая – страх перед снами – осталась.
– Хорошо, согласен. – Эд Джеффриз вскинул руки. – Идея была наша. Не спорю. Но проблема – их. – Он обвел взглядом присутствующих, ища поддержки.
– Теперь ни до чего никому нет дела, Эд, – резко заметил Говард Прентисс. – Все это уже не важно. Важно только то, что раздаются настоятельные требования закрыть дело. Мы очень близки к тому, чтобы сесть в лужу.
– Меня это устраивает, – ответил Джеффриз. – Я хочу только одного: чтобы они наконец приняли решение.
– Они не могут этого сделать, поэтому мы и собрались. Джеффриз явно утрировал свои гнев и возмущение, поскольку весьма кстати нашелся козел отпущения, на которого можно было свалить всю вину.
– Ну конечно. Можно подумать, эти ребята не знают, как поступить с упрямой проституткой в публичном доме.
Но его слова не обманули Прентисса, который тихо заметил:
– Значит, мы потеряли Ирвинг.
Джеффриз поморщился:
– Похоже на то. Нельзя сказать, что она с кем-нибудь встречалась, но...
– Ты хочешь сказать – ее никто не видел?
– Что? – Джеффриз взглянул на него.
– Ее никто не видел? – явно раздраженно повторил Прентисс.
– Да, именно это я и хотел сказать, но нам кажется...
– Вот-вот, кажется, – оборвал его Прентисс. – А что Пола Коул?
Слева от Джеффриза сидел человек с густыми усами, который присутствовал на первом инструктаже Рейчел Ирвинг. Он сказал:
– Она в Лондоне. Ее возили в один игорный дом. Охраняют двое: один – наш, другой – их.
Прентисс ни словом не обмолвился об отчете, который получил несколько часов назад. В нем содержались сведения, не предназначавшиеся для ушей Джеффриза. Он вспомнил слова, сказанные им перед просмотром видеозаписи выступления Полы Коул в топ-шоу:
"– Они уверены, что это получится? Я хочу сказать, что вся эта история попахивает чертовщиной, и у меня такое чувство...
– Ну, продолжай, – сказал тогда Прентисс.
– У меня такое чувство, что мы связались с сумасшедшими".
Прентисс собрал страницы представленной ему сводки. Усатый сообщил кое-какие подробности о том, чем занимается в Лондоне Пола Коул. Прентисс не слушал его, думая о своем. Может быть, и чертовщина, ведь узнала же она каким-то образом о Дэвиде Паскини. По ее словам, она разговаривала с ним. Что это могло значить? Из Нью-Йорка привезли Бена Аскера, вот пусть он и разбирается со всей этой ерундой.
– Хорошо. – Прентисс отодвинул стул и встал. – Докладывать каждый день. Любая информация должна немедленно ложиться мне на стол. Пока операция продолжается, но, если произойдут изменения, вас поставят в известность. – Он посмотрел на Джеффриза. – Это дело – твое шоу, Эд. Покажи себя.
– Будьте уверены, – улыбнулся Джеффриз. Но всем сидевшим за столом показалось, что они уловили в словах Прентисса совсем иное: «Это – твой конец, Эд».
Уильям Прайор редко садился за свои письменный стол позднее восьми утра. Он считал большой добродетелью тот факт, что его мать была шотландской пресвитерианкой, и в раннем возрасте он прочно усвоил от нее уроки прилежания и самодисциплины. Правда, впоследствии он обнаружил в себе самое неуправляемое из всех человеческих качеств – тщеславие. Именно оно, а не пример матери, заставляло его рано вставать. Он не мог сказать, что вспоминал о своей родительнице с любовью. Когда ему случалось думать о ней, она всплывала в его памяти в образе вечно недовольной, мрачной старухи с неприятно пронзительным голосом, походившим на скрежещущий визг буровой машины, проходившей горную породу.
Он говорил по телефону и крутил кинжал, который использовал для разрезания писем, проделывая его кончиком крошечную дырочку в центре промокательной бумаги.
– У меня скоро состоится с ними разговор, – сказал он. – Мне будет интересно услышать их предложения. – Он слушал собеседника, слова которого заставили его улыбнуться. – Да, ситуация сложная. Никто не знает, что бы это могло значить. Наши люди поговорят с ними. Я то и дело слышу выражение «остаточное поле». Но так ли уж это важно, что она может... как бы это сказать... улавливать из эфира?
Он слушал, время от времени соглашаясь с собеседником: «Да... да», и рассеянно вращал кинжалом.
– Думаю, это неприятно, но опасности никакой, – ответил он на вопрос. – Конечно, его прослушивают и за ним следят, когда это возможно. – При последнем замечании он покривился. – Наше мнение на сей счет совпадает с мнением американцев. Все это чертовски досадно, но не может серьезно повлиять на ход событий.
– Нет, – ответил Прайор на следующий вопрос, – о Саймоне Герни и этой женщине, Ирвинг, – ничего. Но скорее всего, наша встреча неизбежна. Естественно, мы ищем.
Голос в телефонной трубке зазвучал резче, однако выражение лица Прайора не изменилось. Он по-прежнему лениво крутил между пальцами рукоятку кинжала.
Когда голос умолк, он сказал:
– Да, конечно. – Его голос звучал ласково, словно он уговаривал капризного ребенка. – Конечно, господин министр. Да, как вам угодно. – Он положил трубку, продолжая любоваться вращающимся лезвием кинжала и совершенством его очертаний.
– Подожди, черт возьми.
Пит Гинсберг замер над телом Полы в самый неподходящий для него момент, его лицо болезненно исказилось от предвкушаемого удовольствия. Он не шевелился и, стараясь оттянуть момент наслаждения, представил себе водяной поток, текущий вспять, вверх по холму.
Пола изогнулась, чтобы плотнее прижаться к нему, и стала ритмично вращать бедрами, издавая слабые стоны, по мере того как она приближалась к кульминационному моменту. Сквозь полузакрытые веки она смотрела на слуховое окно, озарявшееся первыми лучами утреннего солнца. Ощущение восторга нарастало, накатываясь на нее волнами.
Время от времени она впивалась пальцами Питу в ягодицы, прижимая его еще крепче к себе, потом отпускала, желая отсрочить долгожданный момент. Гинсберг не двигался, почти уверенный в том, что она забыла о его существовании.
Ее голос становился все громче, и каждый ее стон свидетельствовал о неимоверном удовольствии, которое она испытывала. Она усиливала его, ловко работая бедрами, подпуская и оттягивая столь желанный миг. Наслаждение заливало все ее тело, как утренний свет, струившийся сверху, заливал комнату, слепя своими яркими лучами, отчего у нее перед глазами поплыли красные и белые круги.
Наконец она сдалась и буквально приклеилась к Гинсбергу всем телом, сжимая руками его бедра. С ее губ сорвался крик блаженства, который уже давно искал выхода. Извиваясь и дрожа, она схватила руками свои груди и стала крутить отвердевшие соски. Открыв рот, она в изумлении уставилась на слуховое окно, словно парализованная чудовищным зрелищем. Она что-то бормотала, кричала, но ее голос был искажен воплем чувственной ненасытности.
– Подожди! – повторила она и изогнулась, словно пронзенная последней волной тока, которая прокатилась по ней как отголосок ее фантастических снов.
Она опять видела Дэвида. Он лежал на постели, как она сейчас, и следил за игрой света, заполнившего весь треугольник окна. Его глаза... Ей казалось, что она смотрела на этот треугольник его глазами, как его глазами видела того человека, пересекавшего заснеженное пастбище, его фигуру, отраженную в оконном стекле, на котором запечатлелось синее небо, белое поле. Спускающаяся по склону фигура и испуганное лицо Дэвида.
Это был высокий человек с темными, вьющимися волосами и твердыми чертами лица. Рядом с ним шла собака.
– Кто он? – требовательно спросила Пола.
Она почувствовала сопротивление Дэвида, почти физически ощутила, как он оттолкнул ее. Однако она была сильнее. Дэвид отвернулся, но, уступая ее давлению, стал рывками, как в кинофильме, который показывают отдельными кадрами, двигаться к ней.
– Кто он? – Когда глаза их встретились, она взглядом полностью подчинила его себе.
– Герни, – услышала она. – Герни. Герни. Герни.
Неожиданно картинка переключилась. Она различила сердитые голоса мужчины и женщины, которые слышала до этого сотни раз. Мужской голос говорил: «Все кончено. На этот раз все кончено». Потом увидела сад, высокую живую изгородь и услышала оглушительный рев работающего механизма, в котором тонули все прочие звуки. Картинка не менялась, и тогда страх и ярость охватили ее. Она пыталась изменить опасное развитие сна, но это оказалось не в ее силах.
Она смотрела на работающие лезвия секатора, которые от быстрых движений сливались в одно сверкающее стальное пятно, и почувствовала прилив силы, темной и исступленной.
«Никто не узнает, – сказал ей внутренний голос. – Никто никогда не узнает».
На этот раз сон был другим – за ней кто-то наблюдал, о его присутствии она хотела забыть, отдавшись во власть чувств. Как он выследил ее? Как он узнал о ее слабости?
Она отвела взгляд от окна, кажущегося ярким пятном, и увидела над собой голову и плечи Гинсберга, хотя свет, по-прежнему застилавший ей глаза, делал его лицо похожим на темное полушарие. По белой стене бежали блики.
– Хорошо, Гинсберг, – сказала она, – теперь можешь съесть меня.
Герни. Герни. Герни.
Ему снова приснился Дэвид Паскини, который повторял его имя, а затем показал на оконное стекло. До него донеслись сердитые голоса – мужчины и женщины. Он увидел сад, услышал гудение секатора в руках мужчины. Шум работающего механизма и бессмысленная работа, которую он выполнял, помогали ему заглушить печаль. Внимание Герни привлекла фигурка маленькой девочки, наблюдавшей за мужчиной. От охватившего ее гнева и боли она застыла посередине лужайки в оцепенении. Позади нее работал дождеватель, струи которого рассекали солнечные лучи, образуя радужный водопад. Неожиданно она упала, тело ее покатилось, и он ощутил мощный прилив энергии, которая покинула ее в момент падения. Секатор взвился, как атакующая змея, его лезвия продолжали хищно стучать.
Его охватил ужас, когда он услышал крик ребенка. До него донеслось слово, которое она невнятно произнесла в момент оргазма, глядя широко открытыми глазами на залитое солнцем окно. Это был крик девочки и женщины.
– Папочка! – крикнула Пола. – Папочка!
Рейчел полулежала на кровати, откинувшись на подушки и закрыв глаза, как ей велел Герни. Она слышала его низкий монотонный голос.
– Ты не чувствуешь своих ног, – говорил он, – они становятся невесомыми. Твои икры... бедра...
Мысленно она следовала за ним, покидая свою телесную оболочку. Руки, ноги, спина становились невесомыми, плоть исчезала, и наконец осталась только грудная клетка и остановившееся сердце, голова, которая уже не принадлежала телу.
Пока он говорил, она утратила даже эти ощущения. Ее язык растворился, челюсти исчезли, грудная клетка, превратившись в гибкие прутья, растаяла. Ее сердце билось извне, откуда-то доносились его удары. Она вся превратилась в мысль, в одно воспоминание.
– Ты стоишь перед домом, – сказал ей Герни. – Где ты находишься?
Она облизала губы, силясь вспомнить, но медлила с ответом. Картина медленно восстанавливалась в ее памяти.
– Возле пустыря.
– Где? – настаивал он.
– В Хэмпстед-Хите.
– Как называется улица, на которой ты находишься?
– Она расположена на холме. – Воспоминания давались ей с трудом. Она мысленно добралась до угла и пошла дальше, ища табличку с названием улицы – белую, с рельефными буквами. Она снова и снова прокручивала этот момент, стараясь сосредоточиться. Наконец она сказала: – Уиндмил-Хилл.
– Где расположен дом?
– На вершине холма. Сначала идет пустырь, потом дорога. По другую сторону. По эту сторону – ничего. Открытая местность.
– Теперь ты идешь к дому, – скомандовал Герни. – Что ты видишь?
Это она хорошо помнила. Неглубокий гипноз лишь обострил ее чувства.
– Забор, – ответила она. – За ним – собаки.
– Хорошо. Как ты входишь?
– Звоню. Запускается в действие какой-то механизм, и две перегородки в собачьем вольере, опускаясь, образуют широкую дорожку. В металлической сетке, которой обнесен вольер, есть калитка. Прохожу через ворота в деревянном заборе, закрываю их, иду по туннелю, дорожке, открываю раздвижные ворота, закрываю их. Перегородки поднимаются.
– Человек, который управляет перегородками, он видит, как ты входишь?
Рейчел долго молчит, потом говорит:
– Думаю, видит.
– Идешь к дому. Сколько до него от раздвижных ворот?
– Ярдов тридцать.
– Ты стоишь перед входной дверью. Что дальше?
– Джерри впускает меня.
– Кто?
– Джерри Мартин. Человек, которого ты застрелил.
– Хорошо. Ты не стучишь?
– Нет. Он просто открывает дверь.
– Значит, он видел, как ты шла по дорожке.
– Должно быть.
– На улице светло или темно?
– Светло.
– Возвращаешься к воротам в заборе.
– Иду.
– Уже вечер. Темно.
– Да.
– Ты выходишь на дорожку. – Он выдержал паузу. – Темно?
– Нет. На земле ярко горит прожектор.
– Свет бьет прямо в глаза?
– Да.
– Хорошо. Снова день, и ты опять стоишь у дверей. Тебя впускают, и дверь за тобой закрывается. Так?
– Да.
– Теперь пройди по дому и опиши мне его.
– Я нахожусь в прихожей. Иду вперед. Справа дверь в каморку. Там установлен телефон. Больше ничего нет. Иду дальше. Слева комната. Гостиная. Окна выходят в сторону ворот. Мы жили главным образом в ней. Двойная дверь в конце гостиной ведет в столовую, из которой можно попасть в кухню.
– Теперь мы на кухне?
– Да. Я прошла через гостиную в столовую, а из столовой – в кухню. Но в столовую и кухню можно попасть и из прихожей.
– Где находится лестница? – У Герни под рукой лежал лист бумаги, и по мере того, как Рейчел рассказывала, он быстро набрасывал план дома.
– Надо вернуться в прихожую. Лестница рядом с кабинетом. Она сначала ведет направо, потом поворачивает влево.
– Поднимаешься наверх, – сказал Герни. – Сколько лестничных пролетов?
– Три, все время поворачивают налево.
– Окна есть?
– Да. На каждой площадке.
– Ты наверху.
– Хорошо... Коридор. Три комнаты: одна справа – это моя, две слева.
– Они выходят к уличным воротам и дорожке?
– Да.
– Входишь в свою комнату. – Он подождал. – Вошла?
– Да.
– Что ты видишь из окна?
– Сад. Небольшой фруктовый сад. Собачий вольер. Вдалеке дом. Дорогу. Пустырь.
– Тебя видно из того дома?
– Нет. Он окружен высокой стеной, а наш – забором. Я вижу только его крышу...
– Возвращаешься в коридор.
– Хорошо.
– Идешь в противоположную от лестницы сторону. Что там?
– Дверь со щеколдой.
– Что за дверью?
Рейчел медлила в нерешительности. Не вопрос смутил ее, она знала, что за той дверью, и от этого ей становилось ужасно грустно.
– Другая лестница. Она ведет в комнату Дэвида.
– Сколько ступенек?
Она представила себе лестницу, стараясь сосчитать ступеньки.
– Точно не помню. Двенадцать... или пятнадцать.
– Они ведут прямо наверх?
– Почти. Две нижние поворачивают направо, а потом идут прямо.
– К двери?
– Да. Небольшая площадка и дверь.
– Входишь в эту дверь.
Она вздохнула.
– Вошла.
– Что ты видишь?
– Стены. Высоко в крыше слуховое окно. Крыша покатая. Она на висячем замке. Стол. Стул. Кровать.
– Все?
Рейчел кивнула и тихонько заплакала: состояние транса, в которое она погрузилась, сделало ее воспоминания ясными и отчетливыми.
– Это все? – переспросил Герни.
– Да. – Ее голос звучал на удивление спокойно.
Конечно, это было не все. На кровати лежал Дэвид Паскини и смотрел на нее, державшую поднос с едой, мутными от наркотиков глазами. У него был взгляд ребенка, неожиданно пробудившегося от глубокого сна в незнакомом месте. Пока Герни выводил ее из гипноза и она снова возвращалась в свою телесную оболочку, лицо юноши стояло у нее перед глазами, и она плакала, не пряча слез, хотя не могла бы объяснить, кого оплакивала и почему.
Днем, ожидая возвращения Герни, она опять думала о Дэвиде. Герни разрешил взять машину напрокат, поскольку это было безопаснее, чем напрямую соединять провода у какой-нибудь угнанной машины, которую потом будет разыскивать полиция. Все ее существо противилось тому, что случилось с юношей. Она помнила, как его одурманенная голова моталась из стороны в сторону, ударяясь о стены автомобиля, который вез их из Уайтлифа. Он постоянно подвергался опасности и выглядел бесконечно беззащитным, словно был предметом из тончайшего хрусталя, который люди то и дело перепрятывали из одного места в другое. Теперь Рейчел понимала, что пережитое ею в «Друидс-Кум» частично имело отношение к Дэвиду. Она испытывала к нему незнакомую ранее нежность, чувство, которое не имело ничего общего ни с желанием, ни с корыстью, ни со стремлением вернуть себе что-то, чтобы этим обладать. А что еще ей оставалось? Как выяснилось, она совершенно не знала его, поэтому и оказалась здесь. Ее появление в этой странной квартире с видом на реку, населенной материализованными приметами жизни посторонней женщины, было предрешено в тот самый момент, когда она увидела на приеме в посольстве Герни, который, прислонясь к двери, держал стакан с виски за край, помахивая им.
Хорошо было бы никогда его не знать и не встречаться с ним, но что проку от подобных мыслей! Зачем забивать себе голову бессмысленными предположениями: если бы она тогда не пошла в кино, не сняла бы ту квартиру, не взяла бы тот отпуск, не оказалась бы в том поезде, случайно не услышала бы ту фразу – все это пустое.
Он приехал секунда в секунду и постучал, как было условлено. Рей-чел сняла цепочку и впустила его.
– Все в порядке?
Он кивнул и бросил пальто на стул.
– Ты знакома с ручным управлением?
– С чем?
– Ну, с механической коробкой передач, а не с автоматической трансмиссией.
– Конечно.
– Отлично. Там особенно не из чего было выбирать. – Он покачал головой, когда она протянула ему бутылку виски, которую нашла в одном из забитых всякой снедью шкафчиков. – Не хочу. И ты много не пей.
Рейчел закрыла бутылку, так и не налив себе.
– Что ты надеешься выяснить?
– Не знаю. Может быть, ничего. – Он прошел в кухню и занялся приготовлением кофе. – Начнем с главного места событий.
– Не с Дэвида?
– Нет.
– Но ты думаешь, его кто-то заменил?
– Да.
– Потому что Бакройд сказал, что операция не отменена?
– Главным образом, да.
– Значит, – заключила она, – они ничего не знают о нас – ни что случилось с нами, ни где мы находимся. Вместе мы или нет. Они могут только гадать.
– Что я в Лондоне, они знают.
– В таком случае резонно предположить, что мы работаем вместе, я могла пойти на это или добровольно, или по принуждению. Они, конечно, остановятся на первом варианте, не так ли?
– Не исключено.
– Потому что в противном случае я стала бы для тебя помехой, и ты просто убрал бы меня, – сказала она тихо.
Он положил несколько ложек кофе в кофеварку.
– Да.
– Они могут также предположить...
– Что ты рассказала мне о доме, – перебил он ее. – И это они могут. – Он налил в кофеварку кипятка. – На этот счет есть несколько версий. Во-первых, им вообще ничего такого не пришло в голову – ведь до сих пор они как-то не блистали умом. Во-вторых, они предвидели данную возможность, поэтому поспешили убраться из дома, и их там уже нет. В-третьих, предвидя подобную возможность, они по-прежнему находятся в доме.
– И ждут нас.
– Именно.
– Ну и как ты себе представляешь их действия?
– Сейчас они не могут найти меня, но и не считаться со мной они тоже не могут. – Герни разлил кофе по чашкам. – На их месте я установил бы за домом наблюдение. В конце концов, терять им нечего.
Рейчел взяла протянутую ей чашку.
– Все это ужасно, – сказала она мрачно, поднимая руку, словно отвергая возможные возражения с его стороны. – Ладно, пусть будет так. Мне больше ничего не приходит в голову.
Герни улыбнулся:
– И не надо. Я все равно сделаю по-своему. – Рейчел вопросительно посмотрела на него, ожидая объяснений. – Если они рассуждали так же, как мы, то не бросят дом – там обязательно кто-нибудь останется. И я найду их раньше, чем они меня. Наша встреча должна состояться на моих условиях и в нужный мне момент. – Чувствовалось, что он чего-то не договаривает.
– И ты собираешься отправиться туда один?
– Конечно.
– Мы ведь уже обсуждали это, Саймон.
– Хорошо. – Он отпил кофе. – Но никакой самодеятельности – будешь делать только то, что я тебе скажу.
Это не было уступкой с его стороны. Если бы он решил сам отправиться туда, то поступил бы так сразу, после того как взял напрокат машину. Однако он вернулся и не бросил ее одну, хотя это было рискованно. Это не исключало, однако, возможности, что он оставит ее в любой момент, когда сочтет нужным. Пока это было опасно: она много знала и могла причинить ему немалый вред, и в настоящий момент она играла роль капитала, который он поместил в банк.
Рейчел поставила чашки в раковину. Ей казалось, что она умирает от голода, но потом поняла, что чувство пустоты в желудке объяснялось не голодом, а страхом. Они будут их ждать, и в этом Герни был совершенно прав.
Он ошибся в другом. Им было бы логичнее предположить, что Рей-чел все рассказала ему о доме и он рано или поздно появится там, поэтому они, скорее всего, спрятали Полу Коул где-нибудь в другом месте, а дом используют в качестве приманки. Герни же попал в самую точку, остановившись на решении, которое сам же отвергал, и оказался прав.
Досье на Герни было удивительно тощим. Подробности послужного списка – краткие и точные – охватывали его жизнь до того момента, как он оставил государственную службу, после чего сведения приобрели крайне отрывочный характер. Они давали общее представление о характере его деятельности, но были скудны на детали, за исключением того глупого дела с неврастеничной женой Артура Медоуза. Прайор пробежал отчет по этому делу, решив, что неплохо было бы установить наблюдение за Медоузом.
О деятельности Герни в Англии информация была богаче, хотя большую часть своих операций он проводил не здесь. Были установлены некоторые из его постоянных связей: некий Макгрегер, оружейный мастер с Хобс-лейн, и Доусон из «Восток и Вумуэлл» с Бонд-стрит, фирмы, специализирующейся на вооруженной охране, которая гордилась тем, что могла гарантировать своим клиентам все – от бронированной машины до магнитофона размером с ноготь.
Но у Герни, как выяснилось, были и менее респектабельные знакомства, чем господа Макгрегер и Доусон. Сделки, совершаемые с преступниками в сомнительных кварталах Лондона, стали для него в некотором роде повседневной практикой, на этом рынке большинство товаров было снабжено своеобразными ярлыками с проставленной на них ценой.
Прайор откинулся на спинку кожаного кресла и отодвинул от себя досье Герни. Он взял кинжал и осторожно приставил его острием к подушечке пальца. Набравшись терпения, он ждал очередного телефонного звонка.
У Колина Престона терпение давно кончилось, уступив место страху, который, впрочем, засел в нем с самого начала. Вот уже в третий раз за последние десять минут он закурил новую сигарету. Он поднялся с деревянного стула, стоявшего перед пустым деревянным столом, и направился к окну комнаты для допросов. Через окно с матовым стеклом, обтянутым мелкой проволочной сеткой, ничего не было видно, но просто оно и стол со стулом ограничивали расстояние, которое Престон то и дело мерил шагами, стараясь хоть немного снять напряжение. У двери с невозмутимым видом, скрестив руки, стоял констебль. По роду службы ему приходилось не одну сотню раз наблюдать людей в таком взвинченном состоянии, поэтому их вид наводил на него тоску.
Пэт Томас получил указания как можно быстрее добиться результатов, поэтому он решил помариновать Престона всего полчаса. Как большинство хороших полицейских, инспектор Томас знал, что фактор времени, темп допроса и манера его поведения имели огромное значение, как, впрочем, и знание характера допрашиваемого. В практике Томаса попадались такие крепкие орешки, которые не раскалывались ни при каких условиях. Они отличались особой жестокостью и на улице, и в тюрьме, никогда не оставляя в живых свидетелей. Они молчали до конца, не поддавались ни на какие устрашающие меры воздействия, независимо от того, допрашивали их, угрожали им, подкупали их, уговаривали или попросту избивали в камере.
Престон к их числу не принадлежал. И все же Томас решил на некоторое время оставить его в одиночестве, чтобы он дошел до кондиции.
Несколько минут Томас помедлил перед дверью комнаты для допросов, затем стремительно вошел, как будто у него было неотложное дело. Престон обернулся, но не проронил ни слова. Он не задал традиционного вопроса «В чем дело?», поскольку прекрасно знал, почему оказался здесь.
Томас посмотрел на полицейского. Тот кивнул и вышел, прикрыв за собой дверь. Томас сел, достал пачку сигарет и молча протянул ее Престону. Тот взял сигарету и сел напротив. Томас зажег спичку.
– Мы не сразу отыскали тебя. Кол. Это нехорошо с твоей стороны.
Престон повертел сигаретой в маленькой пепельнице, служившей единственным украшением стола. Он говорил спокойно, не поднимая глаз:
– Должно быть, вы не очень искали меня.
– Мы же договорились, – сказал Томас, – что ты сам придешь ко мне. Забыл? – Молчание. – Ну да ладно, Колин. Посмотрим, какими фактами мы располагаем. Ты продал ему оружие. Какое, кстати?
Престон молчал, затягиваясь сигаретой и усиленно соображая, что крылось за всем этим.
Томас вздохнул:
– Хорошо, Колин. Я напомню тебе, как обстоят дела.
Он говорил с тем же смачным акцентом, что и Престон. Они были сделаны из одного теста: одно воспитание, образование, практически те же методы работы – на войне вся пехота на одно лицо.
– Пока мы не будем говорить об оружии, идет? Мы предупредили тебя, что он, возможно, попытается связаться с тобой, и объяснили тебе, что делать в случае, если он появится один или вместе с женщиной. Разве не так? В любом случае ты был обязан позвонить мне. Нам известно, что ты виделся с ним. – Томас размял свой окурок в пепельнице. – Ты хочешь знать, что тебя ждет. Что ж, это справедливо, и я расскажу тебе. Слушай. Есть одно нераскрытое дело с ограблением почты, так вот ты очень подходишь на роль главного действующего лица...
– Ублюдок! – тихо процедил Престон, не пошевелившись и не подняв головы.
– Расследование малость затянулось, поэтому мой прокурор будет очень доволен результатом, – как ни в чем не бывало продолжал Томас. – Ты ведь вышел на свободу месяцев десять назад? На сей раз я засажу тебя надолго и всерьез. За что? Ты ворвался в беззащитное почтовое отделение в Хендоне, размахивая пушкой и вопя что есть мочи. Насмерть перепугал старую клушу за стойкой и смылся с двумястами фунтами, денежными почтовыми переводами и пачкой зарегистрированных писем...
Престон ударил кулаком по столу.
– Вы не можете так поступить! – Он встал и подошел к окну. – Черт возьми! Вы не можете дважды поступить со мной таким образом.
– Отчего же, могу. Ты – всего-навсего отпетый преступник, и я могу сделать с тобой все, что угодно. – Томас снова закурил и начал снисходительно урезонивать Престона. – В прошлый раз ты со своими дружками проходил по пяти делам. Все они до сих пор числятся среди наших клиентов. Было также ограбление охранника, который каждую пятницу отправлялся на велосипеде, чтобы получить пособие по безработице, а в тот раз решил пройтись пешком. А что ты получил за ограбление оптового магазина Бриггса? Три года, кажется? Так чего же ты хнычешь, сукин сын?
– Я бы никогда не пошел на это дело с почтой, мистер Томас, и вы это знаете. На такое способны только трусы и малолетки. Две сотни? – Он был оскорблен. – Это исключено.
– Возможно, ты и прав. Кол. Да, мы с тобой знаем, что это не твой стиль. Может быть, тебе даже удастся убедить в этом своего адвоката, но, поскольку половина твоей «фирмы» до сих пор сидит в каталажке, он может заподозрить, что ты временно записался в одиночки. Судьи вообще не имеют привычки вдаваться в детали, а присяжные – и того меньше. Думаю, их больше убедит факт опознания тебя свидетелем и то, что мы нашли в твоей берлоге зарегистрированные письма. Ну так что, будем молчать?
Престон вернулся к столу и взял сигарету из пачки Томаса.
– Ты продал ему оружие, – констатировал Томас.
– Да. Кольт тридцать восьмого калибра и восемь патронов к нему.
– Отлично, Колин, – одобрительно кивнул Томас.
– Он хорошо заплатил. Во всяком случае, обещал заплатить, так как пистолет нужен был ему позарез.
Престон замолчал. Еще в самый первый раз, когда Герни обратился к нему с просьбой, он понял, что быть беде. Этот парень был большой оригинал. Он хорошо платил за любую отрывочную информацию, которая, однако, не имела никакого отношения к уголовному миру. Его не интересовала уличная преступность, и он не спрашивал никаких имен. Время от времени ему требовалась информация об ирландцах или каких-нибудь новых лицах, появлявшихся в Лондоне. Однажды Престон раздобыл для него сведения о похищенных дойч-марках. Таких специалистов, как он, было раз-два и обчелся. О его связях можно было догадываться, но безопаснее ничего не знать. Человеческая подлость – очень прибыльное дело, и он умело торговал ею. Такие простые ребята, как Пэт Томас и Колин Престон, вместе росли, вместе ходили в школу и были предсказуемы друг для друга. Герни же был другого поля ягода, поэтому действовал совершенно иначе.
– Он был один, – предположил Томас.
– Да.
– Расскажи поподробнее.
– Я оставил кольт в укромном месте. За бачком в туалете. Он его забрал оттуда.
– Ты должен был все это рассказать мне, Кол. А ты вместо этого ударился в бега. – Томас щелкнул по пачке, подтолкнув сигареты к Престону, и откинул назад прядь темных волнистых волос. Только теперь Престон заметил, какие ухоженные у Томаса были руки – нежные и с маникюром.
– Мне не нравится, что вы говорите. – Престон пожал плечами. – Ведь речь идет не об обычном преступлении, не так ли? И вы хотите пришить мне дело с кражей нескольких фунтов только за то, что я не позвонил вам, а ведь здесь, как я понимаю, попахивает шпионажем...
– Значит, он забрал оружие, – продолжал Томас ласково.
– Да.
– И ты позвонил мне, как тебе было велено.
– Господи Иисусе! – Престон снова подошел к окну и прислонился к стене. Засунув руки в карманы, он уставился на ромбики металлической сетки, покрывавшей стекло.
– Садись, приятель, – Томас был доволен, – а то ты скачешь вверх-вниз, как шлюха в час пик. Той старушке на почте, на которую ты напал, было шестьдесят. Бессмысленно, Колин, совершенно бессмысленно. Она даже не пыталась сопротивляться. Очень скверно. И ради чего? В результате у бабки – сотрясение мозга, сломаны ребра, шок. – Он сокрушенно покачал головой. – Это никому не понравится.
– Да, – наконец выдавил Престон.
– Что «да», приятель?
– Да, я сделал так, как вы сказали.
Томас ждал.
– "Уоппинг-Уолл", – сказал Престон. – Складские помещения. Там размещаются фотостудии. Номеров нет. Синяя дверь.
– Что, единственная синяя дверь?
– Да.
Томас покинул комнату для допросов, велел полицейскому войти и направился в свой кабинет, чтобы позвонить. Сделав три телефонных звонка, он несколько минут сидел за рабочим столом – курил и обдумывал, как действовать дальше.
В порученном деле он понимал не больше, чем этот идиот Престон. Томас выполнял приказ, а Престон был вынужден подчиниться обстоятельствам. Уже не в первый раз Пэт Томас слышал про закон о государственной тайне, существование которого задевало его, порождая в нем комплекс неполноценности.
В комнату вошел сержант с двумя чашками чая, одну из которых протянул Томасу.
– Этот оборванец Престон все еще в комнате для допросов? – поинтересовался он. Томас кивнул:
– Да, пусть подумает немного. Потом пойду и припугну его, чтоб держал язык за зубами. Ему светит срок за вооруженное ограбление.
– Вы узнали, что хотели?
– О да! – Томас осторожно отхлебнул, чай был обжигающе горячим.
– Почему он так быстро раскололся?
– Боится. – Томас отставил чай, чтобы тот немного остыл, и закурил. – Это не его профиль.
– Тогда зачем он вообще ввязался в это дело?
– Он был осведомителем Герни, поэтому я встретился с ним и дал необходимые инструкции. Меня он тоже боится. Не думаю, что ему хочется вновь оказаться за решеткой.
– Значит, у него не все чисто?
– Да, кое-что за ним есть.
– А не можем ли мы повесить на него это дело с налетом на почту? Так сказать, по старой памяти? – осенило вдруг сержанта.
– Нет, не получится. Я дал ему слово. Придется хорошенько пригрозить ему и отпустить. Все будет по-честному. Противно все это. На лице сержанта отразился неподдельный восторг.
– Для Колина Престона, – сказал он, – сделка не может быть честной, если его поставили на колени, да еще под угрозой повесить на него вооруженное ограбление.
– Сейчас? – спросила Рейчел.
Герни кивнул:
– А почему бы и нет?
– Не знаю. Я думала, мы отправимся туда позже. – Она улыбнулась. – Разве ты забыл, что я новичок в этом деле?
– Вряд ли дом пуст, – заметил Герни, – скорее, там их целая банда.
Рейчел озабоченно посмотрела на него.
– Я хочу сказать, что их будет несколько человек, – объяснил Герни. – В это время они, вероятнее всего, собираются в одном месте. Мне не хотелось бы, подобно Санта-Клаусу, на цыпочках обходить все спальни. Если в ожидании нас они включают сигнализацию или выставляют охрану, то, вероятно, делают это позднее. А сейчас они будут ужинать, играть в карты – одним словом, развлекаться. Будут при деле.
Он вспомнил пастухов Сардинии и то, как он терпеливо ждал, когда они займутся делом. По его лицу было видно, что в нем боролись тревога и озабоченность, с одной стороны, и неожиданно охватившее раздражение – с другой.
– Ты помнишь, что должна делать? – спросил он резко.
– Помню.
– Если я не появлюсь через пятнадцать минут, немедленно уезжай. Из машины не выходи, к дому не приближайся. Вернешься сюда. Если в течение часа после твоего возвращения я не позвоню, уходи из студии.
– Я все знаю. – Она шла следом за ним к двери. – Без необходимости не рискуй, хорошо? Я еще не придумала, где раздобыть денег и куда деваться.
Машин было две – «ягуар» и «ровер». Проехав Тауэр-Хилл, они остановились на красный сигнал светофора, на чем потеряли тридцать секунд – ровно столько, сколько понадобилось Рейчел и Герни, чтобы выйти из студии и сесть во взятую напрокат машину. Один конец узкой улицы шел под уклон, переходя в железный мост и кончаясь тупиком. Герни припарковал машину ближе к перекрестку – так было легче выехать на основную дорогу.
Герни сразу увидел их: «ягуар» медленно катился по улице, а «ровер» притормозил на перекрестке, частично блокируя проезжую часть. Сначала он думал дождаться момента, когда люди из «ягуара» войдут в студию, и уж потом трогаться с места, но затем решил, что они, скорее всего, проверят все припаркованные машины и, возможно, даже перекроют улицу. Было бы безрассудством дать им возможность загнать себя в угол.
– О черт! – Рейчел наблюдала за первой машиной, которая медленно двигалась вперед. Герни достал из кармана кольт, снял его с предохранителя и вложил ей в руку. Он решил все же дождаться, когда «ягуар» поравняется с синей дверью студии и все их внимание будет приковано к ней.
Он отпустил ручной тормоз, включил вторую скорость, поставил ногу на педаль сцепления и взялся за ключ зажигания.
– Опусти стекло со своей стороны, – сказал он Рейчел. – Когда я тронусь, стреляй в лобовое стекло. Когда поравняемся со второй машиной, делай то же самое. Не прицеливайся – просто наводи и стреляй.
Рейчел опустила стекло, не спуская глаз с приближающегося «ягуара». Пистолет был тяжелым и холодным.
Наконец те увидели нужную им дверь. Они по-прежнему медленно ехали, чтобы не был слышен работающий двигатель. Когда они поравнялись с синей дверью, Герни повернул ключ зажигания, выжал сцепление, нажал на газ и направил машину прямо на «ягуар», прежде чем сидевшие в нем люди успели открыть дверцы. Рейчел дважды выстрелила, и лобовое стекло разлетелось вдребезги. Она нырнула на свое место в тот момент, когда они пронеслись мимо «ягуара», направляясь к перекрестку.
– Стреляй! – крикнул ей Герни. Она снова высунулась из окна, держа пистолет обеими руками.
Приближаясь к перекрестку, Герни увидел, как задняя дверца «ровера» начала открываться и машина дала задний ход: по-видимому, водитель решил блокировать перекресток. Человек, вылезавший из машины, крикнул что-то, водитель затормозил, дверца с грохотом распахнулась и тут же захлопнулась, ударив человека по ногам. Он упал на проезжую часть, но попытался встать на ноги. Рейчел сделала два выстрела, которыми разнесло боковое стекло «ровера». Лежавший на дороге человек перекатился под передние колеса машины, чтобы укрыться от пуль. Рейчел успела выстрелить еще раз, прежде чем Герни нашел «окно» между машинами и, развернувшись вправо, рванул к рынку «Смитфилд».
Оценивая ситуацию, Герни понимал, что преследователям придется разворачиваться, что у одной из машин разбито лобовое стекло, поэтому он с Рейчел имел секунд тридцать преимущества.
Рейчел повернулась, чтобы посмотреть на дорогу через заднее стекло. Поворачивая направо, Герни спросил ее:
– Что там?
– Ничего. – У нее дрожал голос. Пистолет прыгал в ее руке.
– Положи пистолет мне в карман, – сказал он, – и следи за дорогой.
Они петляли по узким улочкам, направляясь в Уайтчепел, потом Герни повернул назад, к реке, выбрав самый заковыристый маршрут к Саутуоркскому мосту. Они пересекли Темзу, по-прежнему двигаясь в южном направлении.
– Мы оторвались от них, – сказала Рейчел.
– Пока – да. Но не можем же мы кататься всю ночь. Они будут разыскивать нас.
– Будут ли?
Он утвердительно кивнул.
– Используя охотничью терминологию, они вспугнули нас, мы поднялись в воздух, и теперь самое время продолжить охоту. Сомерсет их кое-чему научил. Две машины, семь человек – они серьезно настроены взять нас. Эта машина – настоящая мишень. Ее придется бросить.
Рейчел удивилась, что у него нашлось время сосчитать, сколько их было. Она помнила только шум, отдачу пистолета и оглушительный грохот каждого выстрела.
– Я в кого-нибудь попала?
Герни улыбнулся:
– Сомневаюсь.
– Что они предпримут?
– Не знаю. Наверное, задействуют полицейские патрули. Прикажут вести нас, докладывая о нашем передвижении, но запретят останавливать. Таким образом они выследят нас, избежав вмешательства какого-нибудь чересчур усердного полицейского.
Герни старался выбирать переулки, ехал очень быстро, но успевал бросить взгляд направо и налево, когда притормаживал на перекрестках.
– Что мы ищем?
– Паб, – ответил Герни. – Они буду проверять машины, припаркованные у тротуаров.
Минут пять они ехали в полном молчании, и Рейчел спросила:
Как они узнали?
Герни покачал головой.
– Это Бакройд? – рискнула предположить она.
– Нет, – сказал он тихо, так что даже она не уловила интонации и не поняла, означало это слово отрицание или протест.
Рискнув свернуть на основную улицу, он через несколько минут нашел то, что искал. Паб назывался «У друга», и они оценили иронию этого названия, принимая во внимание ситуацию, в которой находились. Герни припарковался в конце стоянки и, выходя из машины, не вынул ключ зажигания. Если им повезет, машину угонят.
– Что теперь? – Рейчел вышла из машины вслед за ним. Он направился к торговому пассажу, который в этот час был закрыт, но универсальный магазин в нем работал. Он купил двухлитровую бутылку красного вина с завинчивающейся пробкой.
Выйдя из магазина, он взял ее за руку, увлекая за собой в лабиринт переулков. Они проходили мимо вереницы унылых приземистых домов, окна которых слабо светились. Не зная почему, Рейчел чувствовала себя изгнанницей. От закрытых дверей и плотно занавешенных окон веяло самодовольством и чопорной респектабельностью. Ей очень хотелось войти внутрь и прислониться спиной к стене.
Заброшенная территория занимала площадь в пол-акра. С одной стороны она граничила с шоссе, по которому в четыре ряда неслись машины. Вся она была завалена кирпичом, старыми матрацами и сломанной мебелью, и над всем этим возвышались три сохранившихся дома, у одного из которых отсутствовала фасадная стена и виднелась лестница, поднимавшаяся через разрушенные комнаты.
Территория была обнесена забором, в трех местах которого зияли дыры, где были оторваны доски для разведения костра. Вдалеке Рей-чел заметила яркое пламя. По мере того как они приближались к костру, она стала различать людей, сидевших вокруг него, и их лица, освещенные отблесками пламени. Герни встретил этих людей во время утренней пробежки в первый день своего пребывания в фешенебельной гостинице «Коннот». Развалившись перед дверями и оградами богатых особняков Уэст-Энда, они смотрелись фуражирами на земле состоятельных и благополучных владельцев. Здесь же была их территория, на которую они возвращались, как налетчики после очередного набега. Рейчел и Герни пробирались по сильно замусоренной местности. Такие места встречались по всему городу, они повсюду бросались в глаза, но большинство жителей не замечали их, причем единственно из нежелания делать это.
Среди сидевших были две женщины и четверо мужчин, хотя поначалу это было трудно определить, и не потому, что нелепые громоздкие пальто и намотанные шарфы, а также нечесаные волосы стирали всякие различия, просто для них пол уже не имел никакого значения. Их внешний вид говорил только об одном – об их незавидном, крайне грустном положении. Они думали только о выпивке и крыше над головой, иногда – о еде. Жизнь швырнула их на самое дно, лишив при этом всяких половых различий.
Когда Герни и Рейчел подошли совсем близко, в их сторону повернулись все лица, кроме одного. Старик, густая борода и грязные волосы которого были спрятаны под поднятым воротником рваного пальто, пристально смотрел на огонь костра и отхлебывал из маленькой бутылки. Он подносил ее к губам размеренными движениями, словно между глотками считал до определенного числа раз.
Герни сел, потянув за руку Рейчел, чтобы она последовала его примеру. Он отвинтил пробку своей бутылки, сделал глоток и передал ее сидевшему рядом с ним человеку, мужчине лет сорока, который с жадностью схватил бутылку и пил до тех пор, пока другая пара рук не вырвала ее у него.
Отметив про себя, что они одеты явно не по форме, Рейчел ждала, когда Герни скажет что-нибудь. Она надеялась, что он произнесет нечто вроде «у нас проблемы с полицией», чтобы завоевать доверие этих людей, но он молчал. Она обвела взглядом лица сидящих вокруг костра и не прочитала в их глазах ни подозрительности, ни любопытства. Им не было дела до этих чужаков, ведь людей, потерявших в жизни все, нельзя было ни ограбить, ни испугать; их не интересовало, что могли натворить Рейчел и Герни и что им нужно было здесь; они боялись их не более, чем прокаженный боится незваного гостя, случайно забредшего на его территорию. Они радовались вину, не заботясь о том, как и почему оно появилось у них. От этой жизни им приходилось ждать очень немногого.
Когда бутылка дошла до Рейчел, она взяла ее из рук женщины, сидевшей рядом, и передала дальше, не сделав ни глотка. Женщина проводила бутылку тоскливым взглядом. Рейчел попыталась угадать ее возраст. Ей можно было дать и тридцать, и пятьдесят, но точно определить это по ее мятому, как побитый фрукт, лицу было невозможно.
Они просидели у костра с полчаса, что, по мнению Герни, было достаточно, чтобы быть принятыми в компанию и получить прописку. Бутылка давно опустела. Он поднялся и направился к одному из заброшенных домов. Рейчел последовала за ним, то и дело спотыкаясь об обломки и строительный мусор. В нижних комнатах валялись кучи старых одеял и мешковины, под которыми были постелены газеты для тепла. Эти примитивные лежбища напомнили ей крысиные гнезда. Герни осторожно поднялся по лестнице, носком ботинка проверяя каждую ступень. Они нашли спальню, выходившую на пустырь, а не на магистраль. Пол был завален мусором, кроватей не было, практически все стекла выбиты. В комнате пахло кислятиной и затхлостью.
Рейчел посмотрела из окна на сгрудившихся вокруг костра людей, среди которых различила силуэт бородатого старика. Он сидел, не шевелясь, и даже рука его теперь зависла неподвижно, поскольку он прикончил то, что было в бутылке.
– Почему мы всегда навещаем именно твоих друзей? – Это была их старая шутка, но она произнесла ее без тени улыбки, да и Герни она не рассмешила. Рейчел отвернулась от окна и стала расчищать место на полу.
– Нас приняли в здешнее общество, – сказал он. – До этого полиции не додуматься. Но больше всего нас устраивает то, что никто не замечает этого общества. Это люди-невидимки, они ничем не отличаются от мусора, среди которого живут. Если кто-нибудь посмотрит на них со стороны, ничего и не увидит, только лишний раз убедится, что там ничего нет.
Рейчел села на расчищенное место и прислонилась к стене.
– Мы переждем здесь и выиграем время, – продолжал Герни.
– Для чего?
– Понимаешь, я должен иметь преимущество, поэтому собираюсь проникнуть в тот дом. Мне просто необходимо преимущество.
– Какое? – снова спросила она.
– Поживем – увидим.
Рейчел подтянула колени к подбородку и обхватила ноги. Ей было холодно. Снизу доносилось шарканье ног и слышался кашель людей, входивших в дом.
– Ты не знаешь, что делать дальше, – заявила она, высказав вслух мысль, которая только что пришла ей в голову. Узкое лицо Герни оставалось бесстрастным.
– Ничего подобного, – парировал он. – Ничего не изменилось, разве что комфорту поубавилось. Но здесь мы в безопасности. Несколько дней отсидимся, они найдут машину, обшарят всю округу и станут в тупик. Тогда мы снова попытаем счастья с тем домом на Уиндмил-Хилл. Так что все осталось по-прежнему, но наши шансы даже возросли. До этого они могли найти нас, а теперь нет.
Внизу опять раздались кашель и злобные голоса.
– А эти люди? – спросила Рейчел.
– У них только одно желание: чтобы их не трогали и оставили в покое. Они живут здесь тихо, и единственное, в чем испытывают постоянную нужду, – это выпивка, на которую надо наскрести денег. Законы для них не писаны – они выше их. Они достаточно общались с властями, чтобы держаться подальше и от полиции, и от системы социального обеспечения, и от уполномоченных по наблюдению за бывшими малолетними правонарушителями. Мы будем покупать им спиртное, потому что оно должно быть у них всегда.
– У тебя остались деньги?
– Немного. Пока хватит, но скоро нам понадобится больше.
Рейчел встревожилась.
– Они догадаются, что у нас есть деньги.
Герни рассмеялся.
– Ты хорошо их разглядела? – спросил он. – Не волнуйся.
Поскольку выражение ее лица не изменилось, Герни подошел к двери, и хотел ее плотно закрыть, но не смог – мешали вздувшиеся половицы. В куче мусора он нашел полкирпича и положил сверху на дверь: если кто-то попытается открыть ее, кирпич упадет.
– Ты поспи, – сказал он, – а я покараулю.
Герни дежурил два часа, стараясь не думать ни о чем, но привычные видения то и дело проплывали перед глазами. Сад, девочка, лицо Дэвида, с которого содрана кожа. Он отгонял их, силясь сохранить состояние полной отрешенности, которое возникает во время бега. Он вспомнил, какую устроил себе пробежку, вернувшись из Парижа, и канюков, кувыркавшихся в лучах утреннего солнца. Он сосредоточился на размеренном ритме тренировочных упражнений, представив себе, как разводятся и перекрещиваются его ноги; когда этот образ стал доминирующим, он заснул.
Через час, в два ночи, Рейчел проснулась и сразу вспомнила, где она находится. Комната была тускло освещена светом от уличных фонарей. Из нижних комнат доносился храп, а с шоссе – шум машин. Со всех сторон ей слышались нескончаемые шорохи, мимолетные и легкие, таившие в себе опасность, среди них она различила странный звук: он раздавался совсем рядом и своей неопределенностью напоминал завывание ветра, порывы которого разбивались об угол дома.
Она прислушалась и наконец поняла, что это был Герни: он разговаривал во сне, выдыхая слова, отчего они звучали смазанно и неразборчиво. Ей стало жутко. Он говорил, как об очень сокровенном, нараспев, словно молился или нашептывал ласковые слова возлюбленной.
Со слов Рейчел Герни знал, что в той комнате со слуховым окном находился только Дэвид. Он согнулся над чем-то, что лежало у него на коленях, словно хотел это защитить, и, когда наконец поднял голову, стало видно, как побледнело его лицо от страшного усилия, как затвердели все его черты.
Медленно и неохотно он вытянул сжатые в кулак руки, словно подчиняясь некоей силе. Руки, не желавшие повиноваться, дрожали, но сила, которой он сопротивлялся, все-таки сломила его: кулаки разжались, и он выронил то, что сжимал в них. Это была маска из дряблой резины, наподобие тех, какие надевают дети в канун Дня всех святых. Руки Дэвида так крепко стиснули ее, что она склеилась ужасными складками: губы съехали набок, нос расплющился, подбородок перекрутился. Маска постепенно расправлялась, принимая прежнюю форму, и Герни увидел, что это было изображение его собственного лица.
Дэвид мрачно посмотрел на него, по-прежнему протягивая руки, как будто молил о чем-то. Потом он исчез, и вместо него возник кто-то другой, плохо различимый в полумраке. Этот другой тихо дышал. Он сделал шаг вперед, и в тусклом свете, проникающем сквозь слуховое окно, обозначилось лицо.
Наконец-то она выследила его. Словно просматривая кадры кинопленки в поисках какой-то сцены или образа, она наконец разыскала его.
Ситуация забавляла ее. Пола предстала перед ним как дьявол в женском обличье, обнаженная, гибкая и легкая, источающая сексуальность и жаждущая власти.
Герни, сопротивляясь, прогнал ее, и она исчезла. Даже наяву, а не то что во сне, он не мог найти этому объяснения. Вроде, это был сон, но не совсем: его сон видел еще кто-то и как режиссер выстраивал по-своему.
Пола не знала, кто он и почему мальчик хранил в памяти его образ, но чувствовала, что он был очень важной частью тех событий, которые скрывали от нее. Когда-нибудь потом она, возможно, захочет все разузнать о нем – о его доме в деревне и о том, что видел Дэвид в окне. Но сначала ей нужны были сила и власть.
Ей удалось подчинить себе его чувства, мысли, волю и оставить ему только животный инстинкт, который притягивал его к ней, как кобеля к суке в период течки.
– Да, – уговаривала она его, – ты хочешь, хочешь, не правда ли? Ты хочешь, хочешь этого.
Он лег ей на спину, отчетливо видя ее выпирающие лопатки и ровную ложбинку позвоночника, пролегшую между ними.
Он со стоном овладел ею. Она переложила его руки себе на горло, которое он сжал. При каждом ритмичном движении он ударял бедрами о ее ягодицы.
– А-а-а, ты хочешь меня, – стонала она, задыхаясь. Она режиссировала свой сон, увлекаемая бурным потоком ощущений, опьяненная возбуждением. Она будет принадлежать ему всю ночь, она утопит его, затянет в свою оболочку, где он будет в полной безопасности.
Чувство всемогущества полностью захватило ее. В стремлении подчинить его себе она ощутила, как волна удовольствия начала подкатываться к ней. Сначала она играла с ней, то подпуская, то отгоняя ее, но наконец она перехватила ее стремительное движение, и волна разбилась о нее, как о волнорез, обрушив очистительный поток неподдельного восторга, который разлился в ее сознании морем неслыханного блаженства.
Герни тоже ждал этого момента. Он ощущал клокотавшую в ней страсть, перемешанную с жаждой власти над ним и чувством вины. Эта непонятная, необъяснимая страсть таилась в самых укромных уголках ее существа, ища выхода и утоления. Это она положила его руки на свое горло.
В кульминационный для нее момент он отнял у Полы свой сон. Она выгнула спину, впившись пальцами в постель и не мешая ему потихоньку сдавливать ей горло. Он снова увидел сад, ребенка и сломанную радугу. Силы покинули ее, и она потеряла все свое могущество.
– Папочка! – закричала она.
Герни почувствовал, что автомобильный руль в его руках стал неуправляем и крутился сам по себе.
Никто не узнает. Никто никогда не узнает.
В течение трех дней они почти не покидали комнаты. Герни отлучился всего лишь раз, чтобы купить еды, минеральной воды и вина. Ночью они выходили на пустырь и грелись у костра, пуская по кругу пару бутылок вина, пока те не опорожнялись.
Теперь, как никогда, Герни хотелось побыть одному. Он умел погружаться в себя, не замечая времени и не тяготясь им. Лишенный возможности действовать, он как мог обживал свою тюрьму, стараясь извлечь выгоду из вынужденной пассивности. Его все больше и больше раздражало состояние Рейчел. Поначалу она была раздражена, но теперь все более выглядела отчаявшейся и несчастной. Она наблюдала за этими людьми, оказавшимися на самом дне жизни и стоявшими буквально на пороге небытия, безучастными ко всему, что их окружало. В своем отчаянном стремлении забыться они напоминали стервятников, нетерпеливо высматривающих вожделенную падаль, проводя основную часть времени в поисках того, что могло бы притупить их чувства. Они пили все без разбора – от вина, приносимого Герни, до чистого спирта и политуры. Рейчел видела, как одна из женщин вернулась с бутылкой молока, которую стащила у порога какого-то дома, и пропустила через него газ, опустив в молоко шланг в одном из заброшенных домов.
Больше всего ее угнетала разобщенность этих людей, их изолированность друг от друга. Они замкнулись в себе и, казалось, никогда не общались между собой. Они двигались, не замечая ни друг друга, ни Герни, ни Рейчел, и напоминали призраков, преследующих самих себя. От этих дней в памяти остались ночной костер, бессмысленные лица людей, сидящих вокруг него, и неожиданно жуткое оживление рук, вырывающих у кого-то бутылку.
Пребывание в этом лагере на юге Лондона все более наполняло Рейчел ощущением, что она умирает вместе с ними. Все ее тело болело и ныло от лежания на неудобном импровизированном ложе в заваленной мусором комнате. Скука и бесцельность существования создавали ощущение отрезанности от остального мира. Она постоянно мерзла.
На третью ночь, после того как костер погас и они разошлись по своим комнатам, она устроилась под окном на пятачке, который стал ее территорией, прислушиваясь к шорохам, впрочем больше не волновавшим ее.
– Ты знаешь, как они газируют молоко? По ее безрадостному тону Герни понял, что пора уходить отсюда, хотя считал это преждевременным.
– Знаю. Оно не крепкое. Чтобы забалдеть, надо выпить очень много.
– Но это приносит хоть какую-то пользу?
– Наверное.
– Извини. Я говорю, как занудливый социальный работник.
Герни пожал плечами:
– Ты и раньше их встречала – на Восьмой авеню, например, и в других местах. Они есть в каждом городе. Просто ты их не замечала.
– У них же не было написано на лбу, кто они.
Герни рассмеялся:
– Ты думаешь, они всегда были такими? – Рейчел не ответила. – Нам нужны деньги и другое укрытие. Полиция нас уже не ищет, поэтому можно уйти отсюда. Завтра – удачный день, чтобы начать действовать.
– Почему?
– Потому что завтра – четверг.
Они оказались зажатыми между толпой и медленно ползущей вереницей автомобилей, проезжавших через высокие ворота. Слева от них находился стадион – огромное безвкусное изогнутое строение из бетонных плит. Толпа продвигалась черепашьим шагом, то останавливаясь, то снова трогаясь по мере того, как идущие впереди просачивались сквозь узкие турникеты. По четвергам и субботам на «Уимблдоне» проводились соревнования по собачьим бегам.
Войдя на стадион, Рейчел устремилась было за теми, кто спускался по двойной лестнице, ведущей на смотровую площадку над беговой дорожкой, но Герни взял ее за руку и повел к стеклянным дверям загона, куда выпустили собак, участвовавших в первом забеге.
– Ведь исход соревнований предрешен?
Герни смотрел на собак и, казалось, не слышал ее. Наконец он сказал:
– Тогда мы об этом узнаем. А вообще-то исход не всегда бывает заранее известен.
– Сколько у нас денег?
– Чуть больше двадцати фунтов.
– Немного, чтобы делать ставки. Ты думаешь, тебе повезет?
Герни ответил не сразу, и Рейчел проследила за его взглядом.
– Какие они красивые, – добавила она.
– Воплощение собачьего совершенства, – коротко проговорил он, как будто необходимость отвечать вызывала у него досаду. Прервав сосредоточенное молчание, он сказал:
– Я не мог отказать себе в удовольствии прийти сюда и посмотреть на них. До чего же хороши – глаз не оторвать. – Он показал ей желтовато-коричневую собаку в центре круга. – Вот представитель древнейшего вида, существующего со времен фараонов. Его не коснулись ни метизация, ни генная инженерия. – Он прервал размышления вслух, чтобы ответить на ее вопрос. – Нет, я не рассчитываю на удачу, но кому-нибудь обязательно повезет.
Они поднялись наверх. Восемь рядов деревянных закрытых столов, похожих на те, что встречаются в лекционных залах, тянулись до самого бара и многочисленных окошек, где принимали ставки. Герни и Рейчел нашли свободный и сели за него. Он протянул ей программу забега и пятифунтовую банкноту.
– Можешь сделать несколько ставок. Самое простое – поставить на прогноз: какая собака придет первой, какая – второй. Если тебе нравятся обе собаки, сделай ставку на проигрыш: это даст тебе комбинацию из двух, занявших первое и второе место.
– Я выиграю?
– Это не имеет значения. Просто я объясняю, что и как надо делать.
– Хорошо. А ты что будешь делать?
– По программе десять забегов. Последний состоится в десять часов. Как только собаки минуют финишный столб, поднимешься в бар. Я буду там.
Освещение над стадионом приглушили, отчего лампы над беговой дорожкой засветились еще ярче. Тренеры завели собак в стартовые боксы и пустили по кругу механического зайца, который, набирая скорость, поравнялся с боксами, автоматически открыв их. Собаки выскочили на полной скорости и с поразительной резвостью устремились по прямой. Желтовато-коричневая лидировала в забеге, хотя ей помешали на первом повороте, после которого, выйдя на прямую, она в размашистом беге наверстала упущенное.
– Она выиграет.
Не дожидаясь финиша, Герни встал и поднялся в бар. Он взял пиво и устроился за круглым столиком неподалеку от окошка, где выдавали выигрыши по пятифунтовым и более высоким ставкам. В течение следующих пяти забегов он наблюдал за счастливцами, подходившими к окошку, высматривая человека с хорошо знакомым выражением лица.
Лицо, привлекшее наконец его внимание, оказалось полным, доброжелательным и очень довольным. Это был немец, который проводил отпуск со своей женой и с радостью ухватился за возможность хоть немного отклониться от избитого туристского маршрута. Поскольку из кармана его спортивной куртки торчала сложенная газета, было ясно, что он решил последовать совету какого-то спортивного обозревателя, и совет, по-видимому, оказался дельным. На четвертый раз он появился у окошка в сопровождении жены, которая сияла от восторга.
– Если мы и дальше будем так выигрывать, то сможем остаться еще на неделю.
Немец рассмеялся, его полное лицо лоснилось в неоновом свете ламп.
– Целый месяц – да еще в лучшей гостинице!
– Осторожно, Адольф, а то мы опять все проиграем! – Неожиданно сурово проговорила она, последовав за мужем к окошку, где принимали ставки. Следует заметить, что говорили между собой супруги только по-немецки.
Герни обстоятельно обдумывал план действий, поэтому делал вид, что разглядывает добропорядочную фрау. С этого момента, решил он, процентные ставки должны возрастать.
Он встал и посмотрел на меняющиеся цифры светового табло, расположенного над финишным столбом. Только две собаки собрали более полутора тысяч ставок. Он нашел в программе собаку по кличке Леди Джейн и сразу вспомнил свою собаку, ее мускулистое тело, изгибавшееся при каждом движении во время погони за добычей, ее узкую морду, едва не на уровне его колена, и то, как в сумерках они возвращались в «Друидс-Кум». Поскольку ему было все равно, на кого ставить, он решил остановиться на Леди Джейн. Когда терять нечего, интуиция и удача часто совпадают.
Он стоял в очереди за немцем и видел, как тот толстыми пальцами вынимал банкноты из пухлого бумажника. Герни сделал ставку и вернулся на свое место напротив окошка, где выдавались выигрыши. Немец остановился, чтобы сверить свои выкладки с информацией, которую передавали по кабельному телевидению. Он поставил на второго фаворита при шансах семь против четырех. Возвращаясь на смотровую площадку, расположенную над беговой дорожкой, он приподнял полу куртки и засунул бумажник в боковой карман брюк.
Следуя совету Герни, Рейчел делала небольшие ставки в каждом забеге, это помогало ей поддерживать невидимую связь с ним и бороться с одиночеством и нервозностью. Однажды, когда она была маленькой, мать взяла ее с собой в большой универсальный магазин. Рейчел что-то отвлекло, а когда она спохватилась, матери рядом не оказалось. Вокруг был лабиринт прилавков и тысячи незнакомых лиц, отчего ее охватило чувство страшной потери. Мир, который благодаря присутствию матери казался дружелюбным, в одно мгновение стал враждебным. Теперь она переживала похожее чувство. Герни мельком взглядывал на нее, когда ей случалось проходить мимо него к окошку, чтобы сделать ставку, и это придавало ей некоторую уверенность.
После того как в десятом забеге собаки пробежали мимо финишного столба, она поднялась в бар. Герни находился в самом его конце: облокотившись на руку, он протянул ей пиво. В баре было шумно и многолюдно – зрители торопились выпить перед уходом, но, несмотря на это, Герни говорил очень тихо, так что Рейчел пришлось вплотную придвинуться к нему.
– Через пару минут к ближайшему окошку, что за моей спиной, подойдет человек получить выигрыш. Он немец. Маленький, толстый, лет пятидесяти пяти. Одет в серую спортивную куртку. Возможно, с ним будет его жена – блондинка в меховом жакете.
– Я так понимаю, ему сегодня крупно повезло.
– Да, пока ему везло. Когда он направится к лестнице, пойдешь ему навстречу и столкнешься с ним. Можешь упасть. Уронишь стакан, но постарайся не залить его пивом. Ты должна оказаться в центре внимания. Поняла?
– Да.
– Как только увидишь, что я поравнялся с вами, быстро поднимайся. – Кивком он показал на стол, за которым сидел. – Отойдешь туда. Я не хочу, чтобы нас видели вместе. Встретимся у главного входа.
Через несколько минут показался немец в сопровождении жены. Они смеялись, мужчина радовался, как ребенок. Жена то и дело спрашивала его: «Сколько у тебя, Арнольд», но немец был слишком возбужден, чтобы отвечать ей. Он то вставал на цыпочки, чтобы посмотреть в начало очереди, то проверял свои билеты, как будто фортуна могла перемениться и расставить иначе обозначенные на них цифры.
Рейчел заключила, что последняя ставка принесла ему немалый куш, так как сумма за победителя выплачивалась в соотношении восемь к одному. Толстяк нетерпеливо поглядывал на очередь, словно желая поторопить ее, и его жирное лицо сияло от восторга. Неожиданно Рейчел почувствовала раскаяние в том, что она должна была сделать. Немец в очередной раз посмотрел на свои выигрышные билеты, и его жена снова задала вопрос, интересовавший также и Рейчел:
– Это много?
Через минуту он стоял перед окошком. Не отрываясь, смотрел на руки кассира, отсчитывавшего деньги, потом сгреб их и сделал несколько шагов вправо, чтобы пересчитать самому. Проверяя банкноты, он шевелил губами, как будто переводил сумму в дойч-марки.
Рейчел взяла свой стакан, дождалась, когда он засунет деньги в бумажник и отойдет подальше от окошка, после чего двинулась прямо на него. Они сошлись в нескольких шагах от лестницы, ведущей к выходу: Рейчел обернулась, словно ища кого-то, и столкнулась с немцем. Она с криком упала назад, выронив стакан, который разбился вдребезги. Рейчел лежала на полу, как будто падение оглушило ее.
Немец отпрянул, но тут же инстинктивно бросился к ней, чтобы помочь.
– Мне очень жаль! – воскликнул он. – Мне очень жаль! – Не успел он повернуться, как на него сзади наскочил Герни, недовольный тем, что немец неожиданно остановился.
– Ничего, все в порядке, – произнес Герни и пошел дальше, предоставив извиняющемуся немцу поднимать Рейчел. Вокруг них собралось много народа.
– С вами все в порядке, юная леди?
Толстые пальцы немца обхватили руку Рейчел. Четко выговаривая слова, он повторил вопрос по-английски:
– С вами все в порядке?
Она кивнула, делая вид, что еще не пришла в себя от столкновения.
– Да. Извините.
Она отстранилась от него, освобождая руку. Кто-то начал сгребать в кучу осколки, а свидетели инцидента стали расходиться, направляясь к выходу. Гул голосов усилился. На все ушло не более тридцати секунд. Рейчел ободряюще улыбнулась немцу и вышла на лестницу, стараясь не бежать по ступенькам.
Герни ждал на улице у главного входа. Заметив ее, он пошел, давая ей понять, чтобы она следовала за ним, но не приближалась. Она догнала его в метро на станции Тутинг-Бродвей, где он купил два билета.
Они сделали одну пересадку, как и многие тысячи других пассажиров, спешивших домой. Рейчел испытывала необыкновенную легкость и прилив сил. Следуя инструкциям Герни, она села отдельно от него. Когда немец захочет проверить содержимое бумажника, он невольно вспомнит о столкновении с девушкой. Даже если он недостаточно хорошо знаком с методами работы карманников, чтобы связать столкновение с исчезновением бумажника, то полиция поможет ему понять, что к чему.
Герни поднялся и встал в дверях вагона. Когда поезд остановился, Рейчел тоже поднялась и все время держалась у него за спиной, пока они не вышли на улицу и не миновали несколько перекрестков. Тут Герни наконец остановился и подождал ее. Они шли по Глостер-роуд, не обмолвившись ни словом с тех пор, как покинули бар стадиона. Герни взял ее за руку, и они обогнули Клэрвил-стрит.
– Для нас забронирован номер в отеле «Ройял-Глостер», – доложил он ей. – Я еще раньше позвонил туда. Номер на имя мистера и миссис Лейбовиц. Наш багаж уже доставлен туда.
– Неужели? – зло усмехнулась она.
Утром того дня Герни вышел на час, оставив Рейчел в заброшенном доме. Часть оставшихся денег он потратил на приобретение большого дешевого чемодана и кое-каких вещей. Таксист взял с него дополнительную плату за доставку чемодана в гостиницу, куда Герни позвонил из автомата, сказав, что они с женой хотели бы провести день в городе, осматривая достопримечательности.
Когда они зарегистрировались, женщина-портье ослепительно улыбнулась Герни:
– Ваш багаж уже в номере, мистер Лейбовиц. – Она протянула ему ключ. – Номер четыреста девять.
– Он мог догадаться. – Герни молчал. – Возможно, он видел в кино, как это делается, или его уже обворовывали. Он мог сразу проверить бумажник. – Она уставилась на покрытый ковром пол лифта, в ее голосе звучали угрызения совести. – Меня могли задержать на месте. Ведь так? – Рейчел подняла глаза. – Поэтому ты ничего и не сказал мне о гостинице.
Они поднялись на свой этаж, и Герни подвел ее к комнате.
– Спасибо, – едва слышно произнесла она.
Герни открыл номер 409 и ввел ее в комнату. Рейчел подошла к окну, потом открыла дверь в ванную.
– Я приму ванну.
Она разделась прямо перед ним, словно он был пустым местом, демонстрируя таким образом свое презрение к нему.
Через полчаса она появилась из ванной, замотанная в казенные полотенца. Чемодан для тяжести был набит, в основном, балластом – газетами, банками с дешевой едой. Но там оказались и полезные вещи – бритва, крем для бритья, расческа, шампунь, зубная паста и две зубные щетки. Герни, полузакрыв глаза, лежал на одной из кроватей. Рейчел заняла другую. Горячая ванна расслабила ее, сняв напряжение. Она посмотрела на туалетные принадлежности, которые он разложил на столике между кроватями.
– Послушай, Саймон, в конце концов это не важно. – Он повернулся, и несколько минут они молча смотрели друг на друга, словно впервые признавая, что недоразумение, возникшее между ними, невозможно разрешить. – Я не хочу сказать, что теперь мы квиты, этим делу не поможешь.
– Ты права. – В его голосе не было агрессивности. – Мы оба рискуем, и тут не до честной игры.
Она откинулась на подушку и закрыла глаза. Потом снова завернулась в полотенца, встала и подошла к столу, где оставила пальто. Порывшись в кармане, она достала несколько смятых банкнот.
– Я выиграла, – сказала она смеясь, – несколько фунтов. А ты?
Он покачал головой, затем вынул из кармана бумажник немца и бросил его на постель.
– В некотором роде. – Пока она мылась, он пересчитал деньги.
– Сколько?
Он предвидел такой вопрос.
– Достаточно, – ответил он, – для нескольких дней беззаботной жизни и покупки скромной, но приличной одежды.
Она сделала реверанс, на несколько дюймов приподняв край полотенца, чем заставила его улыбнуться: это означало некоторое перемирие.
На мальчике не было ничего, кроме синего атласного суспензория. Его гибкое, мускулистое тело покрывал тонкий слой масла. Он стоял на довольно высокой платформе, огороженной золотыми перекладинами. Когда зазвучала оглушительная пульсирующая музыка, он начал танцевать: его ягодицы сжались от напряжения, а кожа туго натянулась на узкой грудной клетке. Вокруг него плясали красные и зеленые пятна огней, которые сверкали на гладкой, упругой поверхности его живота, то и дело вспыхивая в такт сокращающимся брюшным мышцам.
Тот четверг, как показалось Бакройду, был наполнен какой-то странной, почти причудливой симметрией. Он проснулся рано утром в состоянии депрессии, которая сродни крайней раздражительности. Чувство безысходного горя должно было полностью парализовать его, но именно это душевное состояние располагало к активной деятельности, которая скорее напоминала бесцельную суету. Ему было хорошо знакомо это настроение, которое, как правило, предшествовало какому-нибудь нелепому или безрассудному поступку.
Он отправился к мессе, то ли просто из желания предпринять хоть что-нибудь, то ли все же стремясь очистить душу. В тот момент он еще не мог бы объяснить мотивации своих поступков, но позднее, когда вспомнил, какой был день недели, он понял свое состояние. С тех пор как Дэниел оставил его, многие вечера по четвергам он проводил в «Элисиуме». В этом гей-клубе, как всегда, было шумно и многолюдно. Вспыхивающие разноцветные огни освещали многочисленные пары танцующих и мальчика над их головами. В царившем полумраке казалось, что он парил в высоте, создавая иллюзию нереальности всего происходящего. Бакройд потягивал виски и смотрел на посетителей клуба, как праздный покупатель, рассматривающий витрины магазинов.
Все в этой жизни напоминало Бакройду ритуал. Священник взял облатку и положил ее на высунутый язык Бакройда. «Тело Господне», – произнес он заговорческим шепотом, после чего Бакройд вернулся к своей скамье, встал на колени, потом поднялся и сел, наблюдая, как паства покидает храм. В церкви воцарилась тишина. На неподвижном лице Девы застыло выражение бесконечного сострадания.
«Да благословенны будут кроткие и смиренные, – подумал Бакройд, – ибо они унаследуют то, что останется на земле».
Он знаком попросил повторить заказ и встретился глазами с человеком, который наблюдал за ним последние пятнадцать минут. Они улыбнулись друг другу, и Бакройд заказал ему выпить, после чего несколько секунд смотрел на танцующих. Когда он обернулся, человек поднял стакан, приветствуя его, и широко улыбнулся. Это служило прелюдией для дальнейшего, более тесного знакомства, сопровождаемого обычным, ничего не значащим разговором.
И здесь царили свои ритуалы.
– Питер, – представился мужчина, скорее всего назвав свое настоящее имя.
В такси Бакройд молчал. Он чувствовал усталость, легкое опьянение и понимал все безрассудство своего поведения. Когда он вел нового знакомого от лифта к двери своей квартиры, его настроение улучшилось. Уже не в первый раз он совершал подобную глупость. Случайные знакомые не могли помочь ему справиться с одиночеством, но никогда не заставляли сожалеть о содеянном. Они служили ему слабым утешением, были мимолетным удовольствием, которое он позволял себе за неимением лучшего.
– Питер, – сказал Бакройд и положил руку на плечо мужчины. – Что будете пить?
Питер прекрасно сознавал, что он хорош собой. Его белокурые волосы, уложенные мастером дорогого салона, нависали, как и было положено, надо лбом. У него были широкое открытое лицо и гладкая, как у ребенка, кожа. Его очаровательная улыбка была лишена, однако, приторного кокетства.
– Водку, – ответил он. – Думаю, водка будет в самый раз. Водку со льдом и больше ничего, – подчеркнул он осторожно, словно обеспокоенный тем, что Бакройд мог превратно истолковать его слова.
– Просто водку. – Бакройд улыбнулся. – Не хотите мешать?
– Именно так, – подтвердил он нежно, почти жеманно. Пока шел к столику с напитками, Бакройд испытал неожиданный приступ раздражения, который тут же прошел. В такие минуты он ни с кем не желал делиться своими чувствами и переживаниями. Он только брал, ничего не давая взамен. Женоподобие Питера могло бы иметь значение только в том случае, если бы он хотел считаться с реальностью его существования, но для него этот молодой человек был всего лишь вымыслом, выдумкой.
Бакройд бросил в стакан лед и открыл бутылку водки. Он не удивился, когда Питер положил ему руку на плечо: первые движения незнакомых партнеров напоминали причудливые жесты паваны[12], и Бакройд давно привык к этому.
Он услышал, как губы Питера по-детски прошептали его имя: «Джордж», после чего его рука зажала ему рот, повернув голову набок и чуть-чуть вверх. Бакройд ничего не заподозрил. Его ослепил яркий свет лампы, потом пронзила боль, он увидел, как блестящий предмет полоснул по горлу, и его охватили паника и дрожь. Он почувствовал смертельную слабость, не в силах справиться с навалившейся темнотой. Он не ощущал страшных конвульсий, в которых билось его тело, не чувствовал, как подгибающиеся ноги опрокинули столик с напитками, с которого со страшным грохотом полетели бутылки. Он не слышал звуков своей предсмертной агонии, вырывавшегося из горла странного карканья, которое постепенно затихало и прекратилось совсем с последним ударом сердца. Он не видел, как хлестала кровь, заливая ему грудь, пропитывая рукава и плечи пиджака Питера.
Он медленно сползал, цепляясь руками за человека, который стоял у него за спиной. Питер согнулся, подперев тело Бакройда бедром, поддерживая его сгорбившуюся спину и вытянутые негнущиеся ноги, по-прежнему зажимая ему рот. Он наклонился вперед, опуская тело, которое все еще дергалось, и спокойно ждал конца, уставившись на блестящие бутылочные осколки. Когда все было кончено, он уложил тело на пол и выпрямился.
– Джордж, – произнес он и покачал головой. Потом он подошел к телефону и набрал номер.
Пит Гинсберг наблюдал за Полой, которая смотрела на волка. Его клетка располагалась в конце зоопарка, за которым тянулся огромный Риджент-парк. Посетители шли нескончаемым потоком в обоих направлениях, юные матери катили детские коляски, группа молодых людей, азартно перекрикивавшихся между собой, играла в футбол. Взгляд волка, не замечавшего всего этого, был устремлен к горизонту.
– Людям нравится утешать себя мыслью, что они никогда не убивают себе подобных, – произнесла Пола, не поворачивая головы, – но иногда такое случается.
– Что? – Гинсберг был раздражен, хотя не мог объяснить почему. Это как-то было связано с силой, которой обладала Пола. Ее оружием была она сама, и его не покидало чувство, что оружие постоянно заряжено и готово выстрелить в любой момент. Он чувствовал к ней сексуальное влечение, которому не в силах был противостоять, и понимал, что в этом заключалась его слабость. Пола угнетала его своей странностью и непонятностью.
Волк лег и при этом, казалось, вздохнул. Пола оперлась локтями о перила наружного ограждения, оттолкнулась и пошла прочь от Гинсберга, даже не взглянув на него. Он покорно последовал за ней, словно она держала его на поводке. Время от времени она останавливалась, чтобы заглянуть в очередную клетку. Орел перескакивал с одного шеста на другой, но ему все равно не хватало места, чтобы расправить крылья.
Что-то тревожило Полу, но он не понимал, что именно. Не скука, не злость, не раздражение, а нечто глубоко сокровенное, от чего она не могла избавиться. Он вспомнил, с чего начался ритуал истязания, ее тело, распростертое на фоне стены. Ее обнаженное тело, застывшее в покорной позе, – символ отчаянной жажды наказания. Он вспомнил, как она склонила голову и расставила ноги, потом коротко и тяжело вздохнула в ожидании первого удара, отчего его охватило желание обладать ею, пронзившее его, словно заряд электрического тока. Ее страсть обессилила его: безуспешно удовлетворяя ее, он не мог насытиться ею сам. Однажды она позволила ему провести ночь в ее постели, и он постоянно просыпался от тяжелых отрывистых ритмов ее сна: ей снились кошмары, она стонала, бормотала, беспокойно вертелась.
Она стала дерзкой, подверженной резким переменам настроения. О Дэвиде Паскини разговоров больше не было.
– Куда пойдем дальше? – спросил он.
Она покачала головой, давая понять, что слишком занята своими мыслями, чтобы отвечать на его вопрос. Первоначально ее план состоял в том, чтобы хорошо провести время в Лондоне, выполнить поставленную перед ней задачу и вернуться домой, значительно пополнив счет в банке. Однако развитие событий получило неожиданный оборот. То, что она узнала о Дэвиде, выпустило джина из бутылки – как будто кто-то оставил открытой задвижку волчьей клетки, и находящийся внутри нее зверь в нерешительности стал обнюхивать незапертую дверь, поскольку незнакомое ему состояние свободы его пугало. Долгие годы о нем заботились и кормили его. На него не охотились, и он ни на кого не охотился, но, когда его глаза устремлялись к горизонту, взгляд становился диким и свирепым.
Герни был для нее не более чем привидением, но ей хотелось подчинить его себе, впрочем, так же как любого мужчину. На этот раз у нее ничего не получалось, ибо в лице Герни она встретила достойного противника. Во сне он разгадал тайну ее сексуальности, которую использовал против нее же самой. Он сумел подчинить ее себе, и это было похоже на любовь. Раньше такое удавалось только одному мужчине – ее отцу, поэтому в видениях отец лицом все больше напоминал Герни.
Гинсберг задал ей вопрос, который она пропустила мимо ушей. Они приближались к главному входу в зоопарк, но ей не хотелось уходить отсюда. Она размышляла, куда бы пойти еще. Экскурсии, осмотр достопримечательностей – все это было неинтересно. Она вошла через вращающиеся двери в синий полумрак террариума и стала переходить от одной витрины к другой. Каждый аквариум был оформлен и освещен, как миниатюрная театральная сцена. Большинство актеров были погружены в сон или нежились на земле. Из полумрака выступали лица посетителей, приближавшихся к освещенным витринам и застывавших перед ними. Когда потом люди выходили из полосы света, они становились похожими на бестелесных призраков, издававших тем не менее звуки и даже смех. По центру галереи пробежал невидимый ребенок, наполнив пространство топотом маленьких ножек и криками.
Гинсберг неотступно следовал за ней, пока наконец они не остановились отдохнуть, наблюдая за питоном, который неторопливо полз, перераспределяя вес своего громоздкого – толщиной с человеческую бедренную кость – тела по всем кольцам.
Именно теперь Гинсберг нашел объяснение своему состоянию: оно напоминало удушье в темном, тесном чреве такого вот гада. Он криво усмехнулся, представив себе Полу в роли питона.
Почувствовав, что несколько секунд назад Полы рядом не стало, он оторвал взгляд от змеи. Спеша в том направлении, в каком они шли по галерее, он искал ее, высматривая светлый льняной жакет, в который она была одета. Из полумрака перед ним то и дело возникали фигуры незнакомых людей. Его охватила минутная паника, которую он сумел побороть, и двинулся дальше, подходя к каждой витрине в надежде найти ее. Он знал, что она скрылась от него, но никак не хотел себе в этом признаться.
Они могли случайно встретиться где-нибудь, хотя не догадались бы об этом.
Выйдя из зоопарка, она села в такси на Принс-Алберт-роуд и оттуда поехала к «Ковент-Гарден», где посмотрела уличное представление. Потом она добрела до Лестер-сквер и купила билет в кинотеатр. Она не пыталась скрыться, поэтому шла не оглядываясь. Ей было все равно, найдут ее или нет.
В девятом часу она вышла из кинотеатра и, гуляя, направилась в западную часть города, не имея, однако, ни малейшего представления о том, куда идет. Ее одолевали видения, которые, подобно чуме, появлялись неожиданно и неотвратимо. Она знала, что многое, например роль мальчика и Герни в этом деле, от нее скрывали, не предупредив о том, что у нее есть достойный соперник, способный бороться с ней на ее условиях. Ему удалось пробудить старый сон, страшивший ее больше всего, и стать его частью. Она ничего не знала об этом человеке, кроме одного – их встреча неизбежна.
Она бродила по городу около часа, пока наконец не проголодалась, и зашла в ресторан «Текс-Мекс». На его ступенях возвышалась внушительных размеров деревянная фигура индейца с лицом, на котором застыло смешанное выражение удивления и восторга оттого, что он нашел для себя столь подходящее место. По телевизору, установленному над баром, крутили фрагменты из старых американских вестернов. В зале, размером с приличную казарму, грохотала музыка в стиле кантри, сменяемая мелодиями из ковбойских кинофильмов. Все пространство было заставлено столиками, а по бокам тянулся ряд полукабин. Она пересекла два прохода, направляясь к кабинке, расположенной как раз напротив той, что занимали Герни и Рейчел, и села лицом к ним.
Встреча не удивила ее. Она знала почти наверняка, почему улизнула от Гинсберга и что искала, бродя по городу, поэтому, найдя Герни, не испытала потрясения. Большинство людей употребляет слова типа «совпадение» и «случайность», чтобы описать события, по их мнению, необычные и невероятные, которые они начинают замечать только в моменты повышенной чувствительности, например во время болезни, нервных потрясений или тяжелой утраты. Однако на самом деле подобные вещи происходят, когда мы на мгновение делаем шаг в сторону и переносимся в другой мир, для которого тайны и загадки – явление банальное. Пола Коул преимущественно жила в этом мире. Она смотрела на Герни, пока он не ощутил ее взгляд и, слегка обернувшись, не поднял глаза.
В тот момент, когда Рейчел скорее почувствовала, чем увидела, в нем резкую перемену, он смотрел на свой стакан с ледяным пивом. Она поняла, что Герни кого-то или что-то заметил, и осмотрелась по сторонам в поисках ответа.
– Что случилось? – спросила она.
Герни наклонился к ней и заговорил вполголоса, чтобы музыка как можно больше заглушала его слова.
– Сейчас это не важно. Не волнуйся, никакой опасности нет. Помолчи немного.
Он повернулся лицом к Поле, которая по-прежнему, не мигая, смотрела на него. «Вот наконец и ты, Герни, – говорил ее взгляд. – Так вот ты какой».
Они пристально смотрели один на другого, но это не походило на соревнование, кто кого переглядит. Они не могли оторвать друг от друга взгляд, полностью поглощенные созерцанием, как тайные любовники, случайно встретившиеся на людях и обнаружившие, что спрятаться им негде. Каждый из них знал кое-что о силе сидящего напротив человека, не догадываясь, однако, на что она была нацелена.
Пола закурила. Когда их взгляды встретились снова, она едва заметно улыбнулась. Для нее встреча с Герни была поединком, в котором не могло быть абсолютно равных соперников. Даже влюбленные скоро обнаруживают, что один сильнее другого. Она курила, не отводя глаз, уверенная в том, что в лице Герни приобрела врага, которому от нее что-то было нужно, и это крепко связывает их.
Герни видел, как поднялась и опустилась ее рука с сигаретой. Он понял, что это Пола. Ее красноречивый взгляд подтверждал догадку, как будто он произнес это имя вслух. Она опустила глаза, затушила сигарету, встала и, не глядя на него, вышла из ресторана.
Рейчел посмотрела ей вслед и вопросительно уставилась на Герни.
– Кто она?
– Их оружие, – спокойно ответил он. – То, чего они добивались от Дэвида Паскини, сделает она.
– Это она? Она? – Рейчел резко повернула голову, словно ожидая увидеть Полу, задержавшуюся в дверях. – Что ты хочешь сказать? Откуда ты это знаешь?
– Я видел ее раньше, – сказал Герни, дав единственно возможное объяснение.
– Мы не можем это так оставить. – Лицо Алана Маунтджоя перекосилось от сильного волнения. Он то ставил стакан с виски на каминную полку, то снова хватал его, как алкоголик в период ломки.
Гинсберг неподвижно сидел в кресле.
– Оставь. Дождемся ее возвращения или каких-нибудь известий. Давай не будем играть в скаутов.
– А она вернется?
– Откуда, черт возьми, я знаю! Она с причудами. Ей нравится нагонять на других страх. Куда ей еще идти?
– Мы должны что-то предпринять.
– Что именно?
Маунтджой взял свой стакан и тут же поставил его, не притронувшись к содержимому.
– Надо искать ее.
– Дай мне отдохнуть.
– Не нравится мне это.
– В самом деле?
– Все это странно. И она странная, просто ненормальная. – Маунтджой схватил свой стакан и на этот раз сделал большой глоток. – Ты с ней спишь?
Гинсберг вскинул голову:
– А ты что, добропорядочная мать семейства?
– Нет, нет, я только... – Он сел напротив Гинсберга. – Ты веришь в эту ерунду?
Американец пожал плечами:
– Поживем – увидим, – а про себя подумал: «Если мы найдем ее, если она вернется».
Через час зазвонил телефон. Это была Пола.
– Загони собак, – сказала она. – Пошли Алана к воротам. Буду через пять минут, – устало проговорила она.
Она лежала и следила за отблесками автомобильных фар, то и дело озарявшими слуховое окно. Она физически ощущала присутствие Герни, как будто ее воспоминания о нем не ограничивались лишь мимолетной встречей в ресторане.
Когда Гинсберг спросил ее, где она была, Пола улыбнулась.
– Гуляла, – ответила она. – Ходила в кино.
Он погрозил ей пальцем.
– Чтоб этого больше не повторялось. Никогда.
Она все улыбалась, как будто слушала хвастливого ребенка, потом, желая примирения, обронила:
– Человек по имени Герни. Он придет сюда. Думаю, завтра вечером. – Она замолчала, обдумывая что-то. – Да, завтра. Я почти уверена в этом.
Гинсберг не стал спрашивать ее, откуда она это знает. Она усмехнулась и посмотрела на белый свет, вспыхнувший в темном стекле. Да, равных соперников не бывает. Она услышала голос своего отца, который произнес: «Пола», и увидела, как волевое лицо с орлиным профилем склонилось над ее постелью. Она вспомнила, что он иногда приносил ей стакан молока. Это было его лицо, его глаза, нос, но временами оно принимало черты Герни: у него появлялись вьющиеся волосы, и он становился смуглым, как цыган.
– И я должен этому верить? – Говард Прентисс уже в десятый раз читал выдержки из телефонного отчета Пита Гинсберга. Его вопрос был адресован Бену Аскеру.
После непродолжительного молчания Эд Джеффриз сказал:
– Конечно. А почему бы и нет? – Он оттолкнул от себя свою копию доклада. – Надо убрать оттуда Коул, заставить Герни плясать под нашу дудку. – Он хлопнул в ладони, словно убил в воздухе комара. – И покончить с ним. Мы ничего не теряем.
Все упорно молчали, как будто Джеффриз ничего не сказал. Наконец Аскер нарушил тишину:
– Вы хотите спросить, что если все это правда, то как она узнала?
Прентисс кивнул:
– Это «остаточное поле», что, благодаря ему существуют особые способы информации?
– О чем вы? – встревожился Джеффриз.
Прентисс закурил.
– Ей ничего не говорили о Дэвиде Паскини, так? – Джеффриз кивнул. – И о Герни тоже. Ее познакомили с задачей, которую она должна выполнить, и с технической стороной этого дела. Она мило улыбнулась в знак согласия, взяла деньги и отправилась в Лондон. Правильно? – Джеффриз снова кивнул. – Неожиданно она узнает о парне, – Прентисс выставил вперед один палец, – о Герни, – он выставил вперед второй палец, – и даже рассказывает о планах Герни завтра вечером пробраться в особняк, – Прентисс выставил вперед третий палец.
– Что вы хотите сказать?
Прентисс сжал пальцы в кулак и ударил им по столу.
– Я спрашиваю вас, как ей удалось узнать все это? Если бы она не была экстрасенсом, то нам пришлось бы изрядно понервничать, устанавливая ее источники информации.
– Но она экстрасенс, – заявил Аскер, – и все, что вам кажется странным и необычным, как раз и объясняется наличием «остаточного поля». – Аскер потянулся к пачке Прентисса и достал сигарету. – Как вы думаете, похоже на нее, что она все рассказала вашим людям?
– Конечно. Двойной блеф. Если она обманывает нас, то в ее план входило сообщить нам то, что она якобы узнала, чтобы иметь возможность набить себе цену.
– А мотив?
Прентисс покачал головой:
– Это одному Богу известно. Надуть нас, разбогатеть и вернуться домой. Каковы ваши соображения на сей счет?
Аскер закурил.
– В Висконсине есть местечко, которое называется Нью-Оксфорд. Там живет мальчик по имени Билли Каппел. Он учится в специализированной школе, так как в результате родовой травмы стал умственно отсталым. Он мало что умеет делать. Если дать ему две кастрюли – с водой и пустую – и попросить его перелить воду из одной в другую, то он справится с этой задачей. Но если попросить его пойти на кухню и наполнить кастрюлю водой из-под крана, он этого не сможет сделать, так как действия, которые при этом надо совершить, оказываются выше его понимания. Естественно, он не умеет ни читать, ни писать. Его представления о мире, в котором мы живем, крайне скудны и ограниченны. Люди, окружающие Билли, – учителя, родители, другие дети, – заботятся о нем, помогают ему овладевать некоторыми самыми элементарными навыками, но понимают, что он живет в своем, особом, мире, практически лишенном каких-либо образов. Ясно, что до конца жизни кто-то будет заботиться о нем, выступая в качестве своеобразного поводыря. В тот момент, о котором я рассказываю, ему было двенадцать лет.
За год до этого одна из преподавательниц школы, где учится Билли, сделала ко дню рождения своей дочери необычный подарок – машину. – Аскер дотянулся до пепельницы и затушил сигарету. – Подержанную машину. Учительница, должно быть, рассказала об этом кому-то из своих коллег. Почему бы и нет? В конце концов, это была крупная покупка. Ровно год спустя она занималась с Билли и другими детьми. Билли сказал ей: «Год назад Мейси получила свою машину». Я точно не помню, как звали эту девочку. Учительница не поверила своим ушам. Она привела директора школы, и уже вдвоем они стали задавать ему вопросы. Когда эта учительница пришла работать в школу? Она работала уже четыре года, но мальчик назвал точную дату ее поступления в школу. Оказалось, что он также знает день ее рождения и что в следующем году ей должно исполниться сорок два года. Они поинтересовались, знает ли мальчик, в каком году она родилась, и получили правильный ответ.
Они как бы между прочим проверяли его еще два дня. Они задавали ему вопросы, интересуясь различными фактами. Выяснилось, что он знает дни рождения всех преподавателей. Что в первое воскресенье марта прошлого года умерла чья-то собака. Оказалось, он знает очень много.
Эд Джеффриз не понимал, куда он клонит, но решил высказать свое мнение.
– Все то время парень притворялся, – предположил он. Аскер бросил на него раздраженный взгляд.
– Вы слышали, что я сказал, или нет? Он умственно отсталый. Но дело не в этом.
– Откуда-то он это знал, – сказал Прентисс, и его слова прозвучали не как вопрос, а как констатация факта.
– Вот именно. Учительница не помнила, чтобы она рассказывала мальчику об автомобиле. С какой стати ей это делать? Он слышал, как она делилась этой новостью с кем-то другим? Возможно. Но почему он запомнил это? Вероятно, он видел, как поздравляли того или иного учителя с днем рождения. Возможно, он был привязан к той собаке. Но даже если все это правда, что совершенно невероятно, то либо у мальчика феноменальная память, а это исключено при его заболевании, либо он экстрасенс.
– Что было дальше? – спросил Прентисс.
– Дальше – больше. Они задавали ему вопросы еще два дня, и мальчик начал замыкаться в себе – не сразу, а постепенно. По-видимому, он понял, что вопросы были с подтекстом и что его проверяют. Он перестал отвечать и снова впал в свое обычное состояние. – Аскер замолчал. – И думайте, что хотите.
– Хорошо. – Прентисс ждал логического продолжения.
– Это один пример, но есть и другие. Мы давно занимаемся проблемой. Это – особый мир, который вам не доступен, но тем не менее он существует.
– И Пола Коул живет в нем.
– Как большинство экстрасенсов, она живет в обоих мирах. Разница между вами заключается в том, что, когда вы забываете закрыть холодильник, вы возвращаетесь и закрываете его, а она закрывает его взглядом. Для нее это пустяк. Вы отправили ее в Англию, не будучи уверенным, справится она с поставленной задачей или нет. Будьте уверены – справится. Поверьте мне.
– И она знает все о Герни и о...
Аскер кивнул:
– Точно так же, как это знал Билли.
– Вероятно.
– Наверняка, – настаивал Аскер. – Все факты говорят об этом.
Прентисс вздохнул.
– Хорошо, – согласился он. – Мы уберем Коул из дома и устроим Герни ловушку. Будем надеяться, что он появится вместе с Ирвинг. Эд Джеффриз усмехнулся.
– Отлично. – Он встал, словно объявляя встречу законченной. – Именно это я и предлагал.
Прентисс еще раз взглянул на телефонный отчет Гинсберга и промолчал.
– Разве я не об этом говорил? – повторил Джеффриз.
Пока Рейчел вела машину, Герни изучал поэтажный план дома, составленный с ее слов.
– Я не знаю, есть ли там сигнализация, – сказала она. – Думаешь, есть?
– На воротах, возможно, есть, чтобы не забредали всякие торговцы, коммивояжеры и приверженцы различных сект. Но это именно сигнализация, а не ловушка. Однако я собираюсь проникнуть туда не через ворота. Если они придумали что-нибудь более хитроумное, то сигнализация приводится в действие собаками.
– А что делать с собаками?
– Это зависит от того, кто их обучал.
– От кого? – удивилась она.
– Иногда они натренированы на задержание, а иногда – на нападение. Если рядом с собаками не будет инструктора, значит, их учили нападать.
– Эти бегают сами по себе.
– Знаю.
Она остановила машину, как он велел, рядом с Хэмпстед-Понд.
– Ну ладно. – Он взял руку Рейчел и поднес поближе к себе чтобы увидеть циферблат ее часов. – Помни, что ты ждешь двадцать минут – до двадцати пятидесяти. – Герни решил действовать по плану, разработанному им еще в «Уоппинг-Уолл». Он выбрал, как ему казалось, самое подходящее время, когда люди, как правило, ужинают или смотрят телевизор и вечер только начинается. – Не глуши двигатель, – сказал он, – а то мне придется опять соединять провода. – Рейчел кивнула. – Если к двадцати пятидесяти я не появлюсь, уезжай, но в гостиницу не возвращайся.
– Это мы уже проходили, Саймон. – Она понятия не имела, куда деваться в случае его неудачи. – Будь осторожен.
Он тихо надавил на дверцу и вышел из машины.
Дул холодный ветер. Герни поднялся по Уиндмил-Хилл, посмотрел на дом и пошел в его сторону, пока не показался забор. Сзади дома простиралась пустошь. В тридцати футах от вала, на котором был возведен забор, проходила дорога. Рейчел говорила, что собачий вольер примыкает к забору, слишком высокому и крепкому, чтобы оторвать от него пару досок и ждать, когда собаки найдут дыру. К тому же для жителей Хэмпстеда было бы суровым испытанием обнаружить утром на улицах своего района свору лютых доберманов. Жаль, однако, что не удастся так легко решить эту проблему. Обстоятельства складывались иначе, и встреча с собаками была неизбежной.
Герни расстегнул на куртке молнию, вынул примитивный захват, сделанный им из мясницкого крюка, и кусок нейлоновой веревки. Он с первого раза забросил захват, намотал веревку на левую руку и стал решительно подниматься вверх по забору, хватаясь за веревку правой рукой, потом переставляя левую и снова действуя правой. Иногда он делал передышку, повиснув на левой руке, чтобы правая отдохнула.
Забравшись наверх, он оседлал забор и посмотрел вниз по обе его стороны. Дорога выглядела пустынной, собак видно не было – возможно, они бегали в противоположном конце вольера. Он отцепил крюк, отвязал от него веревку, бросил ее в вольер и спрыгнул вниз, сразу сев на корточки и сгруппировавшись: голову опустил, руками обхватил голени. Между икрами он зажал крюк, большим из загнутых концов наружу.
Он прекрасно знал, что собаки не заставят себя ждать, и не бросился сразу перелезать через металлическую сетку, огораживавшую вольер изнутри.
Первые две, особенно нетерпеливые, пулей летели к нему, даже едва успели притормозить, чтобы вовремя сделать поворот. Герни не шевелился, уткнувшись лицом в колени. Собак оказалось четыре. Они окружили его, готовые к нападению: спины напряжены, мышцы подгрудка подобраны, мощные челюсти оскалены, шерсть на шее и спине дыбом, что подчеркивало их мощную мускулатуру.
Герни размеренно дышал, делая на счет четыре вдох, на счет шесть выдох. Он закрыл глаза и забыл о собаках, стерев из памяти даже их образ. Он представил себе, как медленно кружили канюки в лучах утреннего солнца в «Друидс-Кум», как матовый свет серебрил их подкрылки, как переливались перламутром самые кончики их перьев, с которых, казалось, стекал загадочный мерцающий поток. Огромные птицы парили, кружа, и он сосредоточился на силуэте их величественных крыльев, которые вычерчивали один и тот же рисунок, что делало их движение завораживающим. Собаки то и дело дергали его за одежду, хватали за руки и плечи. Отступив назад, они обегали его, меняясь местами, словно желая взглянуть на него с другой стороны.
Их озадачивала не столько его неподвижность, хотя это было очень важно, ибо собаки бросаются за любым движущимся предметом, сколько безразличие к ним. Герни вел себя так, как будто их не существовало. Он должен был выглядеть как человек – с руками, ногами, а перед ними сидело нечто бесформенное и непонятное, и, хотя от него пахло человеком, их тонкое чутье не улавливало предательского запаха страха, что окончательно сбивало их с толку. Но больше всего они недоумевали по поводу его нежелания признать сам факт их присутствия. Все это мешало испугу вступить в отвратительную сделку с насилием. В течение нескольких минут они наблюдали за ним, с надеждой ожидая каких-нибудь действий, потом, как по сигналу, повернулись и разбежались по вольеру.
Почувствовав, что собаки ушли, Герни тотчас выпрямился и бросился к изгороди из металлической сетки, ухватившись за нее как можно выше, подтянул колени, просунул носок ботинка в ромбовидную ячейку сетки, чтобы найти точку опоры, и в считанные секунды перемахнул через нее. Задняя часть дома была погружена во мрак, и он не стал тратить на нее время. Уверенный, что его не видели и не слышали, он направился к высоким французским окнам, которые выходили в сад. Прошло всего восемь минут с тех пор, как он вышел из машины.
Только в одной из комнат на первом этаже горел свет. Французские окна были наглухо закрыты красными портьерами, но кто-то переусердствовал, задергивая их, и оставил с одного края просвет, через который на траву падал луч света. Герни зигзагом пересек редкий сад, приблизился к дому и встал рядом с лучом. Двигаясь не спеша и как можно ниже пригибаясь, он осторожно заглянул в комнату.
За столом сидели двое мужчин и играли в трик-трак. Ночь была тихой, а задняя часть дома настолько удалена от дороги, что Герни слышал постукивание костей в чашке и грохот, с которым они выкатывались на доску. Один из игроков радостно вскрикнул и передвинул свои фишки со сноровкой заправского игрока. Они склонились над Доской, полностью захваченные игрой.
Герни отступил назад, опустив руку в карман, где лежал кольт, и затылком уперся в холодное дуло оружия. От выброса в кровь адреналина у него предательски задрожали руки. В голове одна за другой пронеслись три мысли: ствол удлиненный – значит, оружие автоматическое, щель сбоку портьеры – это приманка, а сам он – идиот, настоящий идиот! Голос приказал ему:
– Оружие, Герни, достаешь большим и указательным пальцами и бросаешь. Не строй из себя умника. Мне плевать, останешься ты жить или умрешь.
В холодном воздухе слова звучали преувеличенно громко. Игроки в доме оторвались от доски, один из них, сидевший в пол-оборота к окну, глянул в щель и засмеялся.
Когда распахнулась первая дверца, первой реакцией Рейчел было газануть. Потом промелькнула мысль открыть другую дверцу и бежать, так как ее нога отпустила педаль сцепления, и мотор заглох.
Мужчина больно схватил ее за плечо. Хотя на ней было толстое пальто, она почувствовала, как его пальцы впились ей в руку. Он ждал, когда она кончит судорожно глотать воздух. Скованная страхом, она сидела неподвижно, выпрямившись и откинув голову назад, напоминая человека, который оказался по пояс в ледяной воде. Постепенно плечи ее опустились и дыхание, прерываемое редкими всхлипываниями, выровнялось. Рейчел взглянула на мужчину, который по-прежнему крепко держал ее.
Он улыбнулся ей.
– Ну так вот, – сказал он, постучав по одному из карманов своей куртки. – Здесь у меня оружие с глушителем, поэтому шума не будет. Прозвучит хлопок, как будто откупорили бутылку вина. Никто и не заметит. – Он замолчал, и Рейчел отвернулась, уставившись на лобовое стекло. – Мне приказали в случае необходимости убить тебя, и, как ты понимаешь, я сделаю это с огромным удовольствием. Поэтому не нарывайся, детка: эта штука тебя постережет. Поняла? – И он еще больнее сдавил руку. – Поняла?
Рейчел кивнула.
– Ну вот и хорошо. Мы вылезаем из машины с моей стороны. Я буду держать тебя за руку вот так, словно твой возлюбленный. Пройдем немного по Ист-Хит-роуд к машине и сядем в нее. Для надежности я прикреплю наручники к сиденью, и мы немного прокатимся. Я рассказываю тебе это для того, чтобы ты ничему не удивлялась и не делала глупостей. Понятно?
Она едва слышно произнесла:
– Да.
– Отлично, – успокаивающе сказал он. – Тогда пошли.
Рейчел казалось, что ветер усиливался и становился все более холодным. Река вздулась. Они ехали не более двадцати минут, но за это короткое время зима как будто вновь вступила в свои права. Вылезая из машины, она отметила, что такой сильный ветер редко бывает в городе. Начался небольшой холодный дождь.
Рейчел давала этот адрес Герни и помнила, как Эд Джеффриз инструктировал ее.
– Сообщишь ему вот этот адрес, – и он дал ей номер дома на Чейни-Уок, – скажешь, что это первосортный бордель. Так оно и есть. Можешь поведать ему о наркотиках и о том, что Паскини – это не господин Добродетельный. Поняла?
– Зачем, Эд? – спросила Рейчел раздраженно. Она начала с того, что согласилась копнуть под друга, а кончила тем, что разворошила осиное гнездо, в которое вот-вот угодит сама. – Это ловушка?
– Нет, это собьет его с толку – только и всего.
Она не поверила ему.
– Хорошо. Что потом?
– Потом через несколько дней ты вернешься в Вашингтон. Как видишь, ничего серьезного. Кое-что мы еще обговорим.
Двое мужчин, взявших Герни, приехали первыми. Человек, доставивший Рейчел, остановился рядом с домом, но из машины не вышел. Он показал на темный «ситроен», припаркованный прямо перед ними.
– Твой приятель уже здесь. Чудненько.
Он говорил с акцентом, который Рейчел узнала без труда: мягкая мелодичность и плавающие звуки выдавали в нем уроженца Южной Ирландии.
– Подождем немного, не возражаешь? – Он наклонился, отстегнул от сиденья наручники и надел браслет себе на руку, после чего переплел ее и свои пальцы – со стороны их можно было принять за влюбленную парочку.
Минут пять они сидели в остывающей машине, как любовники, не желающие расставаться. Из дома кто-то вышел, направляясь к ним. Это была высокая стройная женщина в широкой юбке, ботинках и очень дорогом свитере. Когда она наклонилась к окну, вперед хлынул Целый водопад белокурых волос. Она кивнула водителю, повернулась на каблуках и поспешила обратно в прямоугольник света, падавший из приоткрытой двери. Обхватив себя руками, она энергично растирала плечи, чтобы согреться.
– Теперь можем идти.
Они направились к дому, по-прежнему держась за руки. Женщина стояла в дверях и улыбалась, как гостеприимная хозяйка, которая встречает приглашенных на ужин гостей. Она откровенно, но без любопытства, разглядывала Рейчел.
– Привет. Меня зовут Стелла.
Не дождавшись от Рейчел ответа, она ускорила шаг, показывая, куда идти. Поднявшись наверх, они миновали галерею, один коридор и свернули в другой, кончавшийся глухой стеной. С левой стороны было три двери. Стелла открыла среднюю. В комнате стояла длинная софа, на одном конце которой сидел Герни.
Ирландец снял наручники, ввел Рейчел в комнату и ушел. Стелла задержалась в дверях, ослепительно улыбаясь.
– Я принесу поесть, – сказала она и, показав на Герни, добавила: – Он расскажет вам, что делать.
Стелла закрыла дверь, но Рейчел не услышала звука поворачивающегося в замке ключа.
Герни посмотрел на нее, но не поднялся с дивана. Наконец он произнес:
– Прости.
– Что произошло? – спросила она.
– Нас ждали, – ответил он просто.
– То есть как?
Герни покачал головой. Он догадывался, что тут не обошлось без Полы, но умолчал об этом. Рейчел села на другом конце софы.
– Что будет дальше?
Герни самому хотелось бы это знать.
– От нас им нужна информация. Все это время я был у них как бельмо на глазу. Они подозревают меня в убийстве двух своих людей. Я узнал то, что мне не положено было знать. Их будет интересовать Джордж, и почему ты погорела в «Друидс-Кум». Чтобы прояснить все факты, нам устроят допрос.
По его тону Рейчел поняла, что он имел в виду.
– Ты хочешь сказать, что нам не приходится рассчитывать на вежливое обращение?
– Не приходится.
– Тогда мы все расскажем им, во всяком случае, я. Какое теперь это имеет значение?
Герни видел страх в ее глазах.
– Никакого, конечно.
Она расскажет им все, все, что знает, до последней детали, но это не спасет ее. Не важно, насколько они поверят ей, но поскольку им нужна стопроцентная гарантия, они терпеливо выслушают ее и начнут пытать, перепроверяя правдивость слов. Ее стремление угодить, каждый порыв оказать им содействие – одним словом, любое ее действие они будут проверять. Они умеют это делать: слегка переусердствуют, и она с готовностью изменит свои показания, только чтобы положить конец мучениям, и сознается в любой лжи, хотя изначально говорила им правду. Они сделают вид, что готовы пощадить ее, и ей покажется, что они хотят избавить ее от ужасных физических страданий. Играя подобным образом, они будут наблюдать за ее реакцией и, истязая, выбьют из нее то, что им надо.
Рейчел словно читала его мысли.
– Есть вещи, которых я не знаю, – произнесла она дрожащим голосом. – Например, как ты догадался про ловушку в «Друидс-Кум».
– Интуиция, – сказал Герни.
– Звучит очень туманно. – Она выдавила улыбку, которая тут же исчезла с ее лица.
Не глядя в ее сторону, он ответил:
– Больше ничем не могу помочь.
Рейчел встала и подошла к окну. На противоположной стене висело зеркало, в которое она избегала смотреть. Окно было закрыто решеткой из толстых прутьев.
– А что будет после допросов, если они вообще станут тратить на них время?
После долгого молчания Герни ответил:
– Нас убьют здесь или куда-нибудь отвезут и прикончат там – что будет проще по обстоятельствам.
Рейчел посмотрела сквозь прутья на разбитый внизу сад. Ветер безжалостно терзал платановое дерево.
– Может быть, ты ошибаешься?
– Конечно, ошибаюсь. Скорее всего, тебя понизят в должности и урежут зарплату.
– Понятно. Но что нам делать дальше? Вдруг, словно вспомнив что-то, она выпалила:
– Почему они не... – она лихорадочно искала подходящее слово, – начинают? – Не знаю.
Помедлив, он стал отвечать на ее первый вопрос:
– В доме по крайней мере трое мужчин: двое – что взяли меня, и тот – что привез тебя. Есть еще эта девушка, Стелла. Ты видишь, решетка на окне не оставляет нам никаких надежд. Единственный способ выйти отсюда – через дверь и повернуть направо, но они знают это не хуже нас. Вероятно, они вооружены. Так что сделать мы ничего не можем. Пока.
Рейчел охватила паника. Ее измученное лицо заострилось. Она не знала, куда деть руки. Страх полностью овладел ею. Она обвела взглядом комнату, словно оценивая ее габариты, и Герни понял, чего она боялась, – это произойдет не где-нибудь, а именно здесь. В этом доме, в этой комнате. В другом помещении она не умерла бы. Ее глаза блуждали по стенам, потолку, как будто под взглядом Рейчел комната могла приобрести облик того, другого, помещения. Она не могла найти себе места.
Герни наблюдал, как она металась по комнате, потом положил ноги на софу и заснул.
Он услышал звук открывающейся двери и тотчас проснулся. Рейчел обернулась на шум.
В комнату вошел мужчина и остановился, посмотрев сначала на Герни, потом на Рейчел. На его лице была горестная, почти извиняющаяся улыбка.
Поскольку Герни сразу узнал его, он перевел взгляд на дверь, ожидая увидеть того, кто привел этого человека. Но туг же понял, что означала эта улыбка и то, что он пришел один.
– Мистер Герни, – склонив голову, он шагнул вперед и протянул руку Рейчел, – и мисс Ирвинг.
Герни вспомнил этот легкий, оживленный тон, манеру четко произносить слова и его любимое «конечно».
– Конечно, – сказал Герни вслух.
– Ах да, мистер Герни, конечно. И как вам такое могло прийти в голову?
Рейчел переводила взгляд с одного на другого и, когда их с Герни глаза встретились, сказала:
– Отец Дэвида.
Она как-то сразу успокоилась и присела сбоку на софу. Чезаре Паскини все смотрел на Рейчел даже после того, как она опустила глаза, уставившись в пол. Его лицо приняло задумчивое выражение, потом он вздрогнул, как будто вспомнил, зачем пришел сюда.
– Ну-с, – сказал он, разводя руками, словно говорил: «Вот мы и встретились. Разве вас это не радует?»
На нем были элегантные темные брюки и два свитера пастельных тонов, верхний из которых был не надет, а наброшен на плечи. Он выглядел моложавым и по-спортивному легким.
– Ну-с, – повторил он. – Возможно, это наша последняя встреча. Не знаю почему, но мне хотелось бы внести в это дело полную ясность. Может быть, мною движет любопытство. Ведь столько событий произошло с момента нашей встречи, мистер Герни, не правда ли?
Герни помнил, в какой любезно-учтивой атмосфере проходила их встреча в Риме, когда Паскини тщательно подбирал слова и взвешивал каждую фразу. Тогда Герни это отнес за счет его сдержанности. Теперь же стало понятно, что Паскини играл. Он достал портсигар и предложил сигарету Рейчел, которую она охотно взяла, после чего галантно помог ей прикурить. Поскольку Герни никак не отреагировал на подобное предложение, Паскини снова обратился к Рейчел.
– Возможно, у вас нет своих, – сказал он и положил портсигар на столик.
Паскини закурил и сел на стул, положив лодыжку правой ноги на левое колено.
– Моя жена умерла, – произнес он, обращаясь к Герни. – Сын тоже. – На упорное молчание Герни Паскини отозвался улыбкой. – Интересно, знали вы об этом или нет. Не могу сказать, что я очень огорчен или доволен. У меня печаль и тем более раскаяние как-то не вяжутся с подобными событиями. Кэролайн вела себя крайне глупо, доверяя свои тайны коридорным, и становилась все более... – он замолчал, подбирая слово, – безрассудной. Подумать только, за все эти годы мне так и не удалось узнать ее до конца. Конечно, мы изредка встречались, когда Дэвид жил со мной. Разговаривали по телефону. Когда я узнал о ее смерти, я не сразу вспомнил ее лицо. Для меня она была чужим, посторонним человеком, а посторонние умирают каждый день. – Паскини посмотрел на Герни, ожидая, что он поддержит разговор, но тот молчал. – Дэвид – это другое дело, и здесь вина частично лежит на мне. Я проявил слабость. Когда мы с Кэролайн развелись, она захотела, чтобы мальчик остался с ней. Я согласился, что было крайне неразумно с моей стороны. В результате мальчик получил либеральное воспитание и сам стал либералом. Одностороннее разоружение, пацифизм, расовое равенство. Молодежь очень романтична, не правда ли? – спросил он, глядя прямо на Рейчел.
– Вы знали, что они обратятся к Дэвиду с предложением, – констатировала Рейчел.
– Более того, это была моя идея. Точнее, со мной посоветовались, и я решил, что это стоящее дело. Он идеально подходил для выполнения поставленной задачи. И я был рад помочь, а Дэвид, как оказалось, нет.
– Вы знали о его... способностях? Знали, почему они обратились за советом к вам?
– Конечно, знал. Я же его отец. Мы развелись с Кэролайн, когда ему было уже десять лет.
– И вы понимали, что его ожидало, после того как он пригрозил им разоблачением?
– Это было неизбежно.
– Вы не знали...
– Я знал, что он, как все молодые люди, любил слушать современную грохочущую музыку и вызывающе одеваться. Но я и представить себе не мог, что он стал слабовольным и научился презирать деньги, причем до такой степени, что смог отказаться от солидного куша в обмен на выполнение пустякового дела.
– А теперь он мертв.
Рейчел взяла еще одну сигарету из портсигара Паскини и подошла к нему за зажигалкой. Ей мучительно хотелось узнать мнение Герни о том, что они услышали.
– Моя жена умерла, и сын тоже.
Эти слова, сказанные во второй раз, неожиданно потрясли Рейчел. Она подозревала, что у нее все было написано на лице, но с трудом могла себе представить, каким именно было его выражение, насколько оно выдавало ее внутреннее состояние. Рейчел вспомнила лицо мальчика, вновь увидела его глаза, помутневшие от наркотиков, взгляд, устремленный на нее в тот момент, когда она входила в комнату с подносом. Теперь ее мучили вопросы: кто и как убил парня? где это произошло – в той комнате или в другом месте? дали ему чрезмерную Дозу наркотика или застрелили? От этих мыслей ей стало совсем плохо, как это случается с женщиной, когда она узнает о неверности своего возлюбленного. У нее возникло непреодолимое желание узнать все до конца, каждую деталь, мелочь, чтобы неизвестность не мучила ее всю оставшуюся жизнь. Но вдруг она осознала, что этой жизни у нее осталось не так уж много.
Пальцы Паскини на мгновение коснулись ее ладони, в которую он положил зажигалку. Они были холодными и сухими. У Рейчел остался один, последний вопрос:
– Когда? Когда они убили Дэвида?
– В тот день, когда вы уехали из Лондона к мистеру Герни. Кажется, в Западную Англию? – В ожидании ответа Паскини замолчал, переводя взгляд с Герни на Рейчел. – Да, в Сомерсет. Там произошли трагические события: убили человека. – Снова пауза. – В тот день. Точнее сказать не могу.
– На сей счет с вами не посоветовались? – выпалила Рейчел. Паскини посмотрел на нее укоризненно, как будто она нарушила правила этикета.
– В этом не было необходимости, – сказал он. – Я понимал, что Дэвид... – подбирая слово, он приподнял руку, словно извиняясь за то, что не нашел его, – не жилец.
– И что вы чувствуете? – Рейчел закурила, и Паскини движением той же руки дал понять, что она может оставить зажигалку у себя.
– Невозвратимость потери. И досаду на себя за слишком позднее прозрение: мне следовало самому заниматься его воспитанием.
– Почему наши люди пришли к вам?
– Они тестировали Дэвида в детстве и знали...
– Я не это имела в виду, – оборвала его Рейчел. – Откуда они знали, что могут вам доверять?
– Ну... – Паскини задумчиво улыбнулся. – Скорее всего, они не были полностью уверены в этом. Но их разведка хорошо работает, поэтому им было известно, что у меня есть друзья в Италии. Очень влиятельные друзья. Об этом знали лишь считанные единицы.
– Фашисты, – пояснила Рейчел.
Паскини вскипел:
– Вот только не надо клеить ярлыки. Поспешные выводы провоцируют поспешные ответы. – Сменив гнев на милость, он заговорил шепотом, словно разглашая страшную тайну: – Подозреваю, ваши бывшие коллеги держали меня за сумасшедшего. Я был им нужен лишь как советчик и соучастник. Теперь, по-видимому, – он развел руками, – им понадобилась моя помощь. И я с радостью помогу им. Наши интересы не во всем совпадают, но по данному вопросу между нами царит полное согласие. К тому же из-за Дэвида я оказался замешанным в этом деле и чувствую себя отчасти виноватым.
– В чем? В его отказе сотрудничать с ними? – Голос Рейчел звенел от негодования.
– Глупо так ставить вопрос.
– А перед Дэвидом вы не чувствуете себя виноватым? – спросила она.
Паскини посмотрел на нее, как на слабоумную.
– Перед Дэвидом? Нет. Он мертв.
Рейчел попыталась выдержать его взгляд, но отвела глаза. Паскини подошел к двери и взялся за ручку.
– Впрочем, я приходил сказать вам, что завтра вас перевезут в другое место. Здесь вам будет не очень удобно. А пока вы не должны покидать комнату. – Он вздохнул, как хозяин гостиницы, которому смертельно надоело объяснять правила очередным постояльцам. – В доме есть люди, все вооружены. Вас убьют, если вы попытаетесь выйти отсюда. Я бы не хотел этого, ибо к вам есть еще несколько вопросов, но уж чему быть, того не миновать. – Он открыл дверь. – Думаю, мы увидимся, но поболтать вряд ли сможем. – Он замешкался в дверях, передернул плечами, как-то странно улыбаясь пробормотал что-то и тихонько закрыл за собой дверь, как будто боялся разбудить спящего ребенка.
Рейчел внимательно посмотрела на Герни и подошла к окну, за которым чернела темнота. В конце сада вырисовывался силуэт дерева, за ним слабо мерцали освещенные окна домов. Она проводила взглядом низко летевший самолет, следя за его мигающими сигнальными огнями. Прошло несколько минут, прежде чем она произнесла:
– А ты был не очень разговорчив.
– Согласен.
– Зачем он приходил?
– Прощупывал почву. Пытался выяснить, как много мы знаем.
Они ни словом не обмолвились о смерти Дэвида Паскини, которая легла на них непосильным грузом вины перед ним. Известие оглушило Герни. Не в силах до конца осознать его, он понимал, что в данной ситуации не имел права отдаваться во власть переживаний. Он вспомнил мертвенно-бледное лицо юноши, отраженное в оконном стекле, его двигающиеся губы, лоскуты кожи, срываемые ветром с его головы. Он видел лицо, перекошенное от напряжения, и распростертые руки, в которых была зажата резиновая маска, повторявшая черты лица Герни. Он слышал голос, обращавшийся к нему и твердивший его имя:
«Герни. Герни. Герни».
«Значит, он был уже мертв, – думал про себя Герни. – Мертв, мертв, мертв».
– А как это связано с национал-социализмом?
Герни пожал плечами:
– Мне кажется, он верит в эти идеи, в чем есть определенная логика – новые деньги, нажитые на усердии и завязывании выгодных знакомств. В некотором смысле любые финансовые сделки диктуются политическими решениями. Новые деньги рука об руку шагают с презрением. То же можно сказать и о власти. Страсть к дисциплине, порядку, организациям, функционирующим, как заведенная машина... Ну, ты понимаешь меня. – Его злили собственные рассуждения. – На самом деле он преследовал единственную цель – выяснить, знаем мы или нет о смерти Кэролайн и Дэвида, и что его убили именно здесь.
– Но зачем? Я хочу сказать... – Она сделала умоляющий жест рукой, потому что не могла произнести вслух то, что думала.
– Паскини – тонкий психолог, и у него только один метод получить от нас информацию – дедуктивный.
Герни понимал, что сказанное им не соответствовало действительности. Паскини старался выудить всего лишь один факт – что они знали, но пытались скрыть, хотя сама по себе эта информация ничего не решала. Его задача состояла в том, чтобы нащупать и определить, в каком направлении надо будет вести допрос, об этом свидетельствовали слова Паскини, что в следующий раз им не удастся поболтать. Оставалось только гадать, как скоро все произойдет.
Говорить не хотелось. Герни вытянул ноги, скрестил руки на груди и закрыл глаза, но не спал. Рейчел смотрела на раскачивающееся от ветра дерево, черный силуэт которого был хорошо различим на темном фоне, пытаясь представить себе, как оно стонет, скрипит, шумит ветвями. Одно из освещенных окон вдалеке погасло, и она расценила это как разрешение покинуть свой наблюдательный пункт. Она вернулась к софе и взяла сигарету из портсигара Паскини. Закурив, она сосредоточенно стала грызть заусенец на большом пальце левой руки, прикрыв при этом один глаз, чтобы в него не попал сигаретный дым.
– Ты видишь какой-нибудь выход? – спросила она.
– Нет.
Она понимающе кивнула, продолжая терзать, теперь уже ногтями, кусочек кожи.
Телефонный звонок, которого он ждал, прозвучал в двадцать один десять. Уильям Прайор снял трубку, произнес всего одну фразу, несколько секунд слушал, что ему говорили на другом конце провода, и, повесив трубку, вернулся к своим гостям.
Разговор за столом вертелся вокруг постановки, которую все видели и которая никому не понравилась. Прайор занял свое место за столом, прислушиваясь к мнениям собеседников. Обеды, которые он регулярно давал раз в две недели, доставляли ему огромное удовольствие. Принимая его приглашения, гости признавали тем самым свои обязательства перед ним. Так, среди них был торговец произведениями искусства, который твердо знал, что, если в его руки попадет Пуссен, следует немедленно позвонить Прайору. Далее, справа от Прайора сидел фельетонист, который черпал сюжеты из скандальной хроники; он с удовольствием ломал чужие судьбы и карьеры и с наслаждением наблюдал за их крахом. Прайор в совершенстве владел искусством подбирать знакомых и умело манипулировал ими. Когда среди этой компании вдруг попадались люди, чье общество доставляло ему истинное удовольствие, он воспринимал это, как подарок судьбы, поскольку его сделки приобретали цивилизованный характер.
Он проводил всех в гостиную, куда были поданы кофе и бренди, после чего еще раз извинился за необходимость ненадолго оставить присутствующих. В какой-то момент у него промелькнула мысль, что в Уилтшире, куда он собирался звонить, обедать еще не садились. Он всегда считал политиков законченными дилетантами и иногда даже позволял себе сказать об этом вслух. Он придерживался мнения, что государственные служащие должны спокойно заниматься своим делом без вмешательства в их деятельность руководства, которому порой и случается высказывать здравомыслящие суждения, но, как правило, это позволяет избавиться от путаницы и неразберихи при решении важных проблем, утверждая торжество порядка.
Только после пятнадцатого гудка наконец сняли трубку. Прайор улыбнулся, но голос его звучал серьезно.
– Добрый вечер, министр, – сказал он. – Есть хорошие новости.
Прайор маленькими глотками пил бренди, которое захватил с собой, и внимал собеседнику.
Ее настоящее имя было Джанет, но об этом почти никто не знал, поскольку она очень давно окрестила себя Стеллой. В детстве, когда они играли в какую-нибудь игру, она говорила: «А я буду Стелла». В ее воображении Стелла рисовалась красавицей, с роскошными белокурыми волосами, нежно обрамляющими лицо. Она носила дорогую одежду, и люди обожали ее.
Когда она подросла и вошла в пору юности, мечты стали сбываться. Для некоторых людей она стала центром мироздания, и сознание этого льстило ей. В пятнадцать лет она переспала с парнем, который был на четыре года старше ее. Лежа на родительской постели, она с наслаждением отдавалась новым для нее ощущениям, желая как можно дольше их продлить. Но еще больше ее поразила необузданная страсть парня и выражение смиренной благодарности на его лице, его слабость и ее сила, его рабская покорность и ее триумф. Это неожиданное открытие сделало ее богатой.
Она поднялась наверх и прислонила поднос к двери, придерживая его бедром, чтобы повернуть ручку. Когда она вошла в комнату, они сидели рядом на софе – Герни, закрыв глаза, а Рейчел курила, уставившись в пространство. Они были похожи на выбившихся из сил путешественников, которым предстояло совершить еще один переход.
Герни открыл глаза, но не пошевелился. Стелла прошла через комнату и поставила поднос на стол слева от софы. Она жестом указала на еду, словно приглашая: «Кушать подано». Там были копченая лососина, салат, фрукты, бутылка шампанского и три бокала.
– Вы, наверное, проголодались, – сказала она, улыбаясь и, как бы отбросив всякие формальности, воскликнула: – Привет, Саймон!
У нее был приятный глубокий голос, в котором слышалась насмешка.
Рейчел вопросительно посмотрела на Герни. Он встал, подошел к подносу, выжал ломтик лимона на кусок лососины, взял черный хлеб, сделал сандвич и откусил от него. Не глядя на женщин, он стал открывать шампанское.
– Это Стелла, – проговорил он, продолжая жевать. – Когда ее освобождают от обязанностей судомойки, она трахается с мужиками за деньги.
Стелла смотрела на Герни с любопытством и неподдельной нежностью. Он прошел мимо нее, чтобы подать бокал Рейчел, которая поинтересовалась:
– Это правда?
Женщины оценивающе рассматривали друг друга.
– За деньги, – ответила Стелла наконец, – из одолжения, ради получения информации, за подарки или в качестве сиделки – не все ли равно? Я занимаюсь этим по многим причинам, и не последняя из них – удовольствие.
Рейчел кивнула:
– Понятно.
Между ними установилась невидимая связь, значение которой понимала только Стелла.
– Действительно, почему бы и нет? – Рейчел отпила шампанского. – Это бордель, в конце концов.
Слова Рейчел рассмешили Стеллу. Веселье было искренним, казалось, ничто не могло разозлить ее или вывести из себя.
– Да, в этом доме много чего происходит. Здесь делают дела, играют, ловят кайф, – она показала на поднос, – весьма недурно кормят.
Рейчел подошла к подносу, сделала себе бутерброд с толстым ломтем красной рыбы, неожиданно обнаружив, что страшно голодна. На подносе остался один пустой бокал, ясно для кого предназначавшийся. Рейчел наполнила его шампанским и протянула Стелле.
– Спасибо. Думаю, вы не будете возражать, если я выпью вместе с вами. Мне придется подождать, пока вы не поедите, чтобы унести поднос и бутылку. Сами понимаете. Но шампанское просто превосходное. – Словно в подтверждение своих слов она сделала глоток.
– И на что это похоже? – бесцеремонно спросила Рейчел, взглянув на Герни, снова устроившегося на софе.
Стелла прыснула со смеху:
– Ты хочешь сказать, что никогда не занималась этим?
– За деньги – нет.
– За деньги или ради удовольствия – какая разница?
– Что, никакой?
– Почти никакой.
– Предположим, ты занимаешься этим с человеком, которого любишь.
Лицо Стеллы потемнело, как будто Рейчел нарушила правила игры, однако бесцеремонный вопрос не разозлил ее, поскольку в голосе Рейчел не слышалось и тени насмешки.
– Обычно ты сама приходишь к клиенту?
– По-разному, – Стелла говорила дружелюбно и поучительно, как знаток своего дела.
– От чего это зависит?
– От того, имею я возможность сосредоточиться на себе или нет. – Рейчел молчала. – Ты понимаешь меня? – Стелла подняла свой бокал и сделала глоток. – Ведь не всегда нужно ложиться в постель. Чаше всего этого просто и не требуется, поскольку многие из них импотенты.
– Тогда что им нужно? – поинтересовалась Рейчел. Разговор приобретал странный оборот, но он служил ей своеобразной защитой, порождая иллюзию, что они находятся совсем в другом месте.
Стелла вытаращила на нее глаза.
– Им нужен секс, а он не всегда означает, – она понизила голос, как будто хотела проглотить последние слова, – половой акт. У меня есть один престарелый банкир, мистер Дункан. Так вот ему нравится смотреть, как я раздеваюсь и голая сижу на столе, расчесывая волосы, и при этом бросаться в меня кремовыми эклерами. Очень мил, – добавила она непонятно для чего. – Он любит играть в покер и всегда проигрывает, что, впрочем, его не огорчает. Они почти все такие. – Она по-детски рассмеялась, прикрыв рот рукой.
Стелла рассказывала о себе с таким упоением, что Рейчел снова задумалась над будущим своим и Герни, и ее охватил прежний страх. Безразличие Стеллы к их участи производило жутковатое впечатление. Рейчел отвернулась, чтобы скрыть свое отчаяние, и перехватила взгляд Герни. Он едва заметно кивнул и приподнял брови, что означало: «Не молчи. Продолжай».
Надо было отвлечь Стеллу, чтобы у Герни било время поразмыслить.
Он догадывался, что девушка пришла к ним по собственной инициативе, хотя Паскини не стал бы возражать. Скорее всего, он даже не заметил ее отсутствия. Она пришла не за информацией, а имея на то собственные причины. Ее поступок был продиктован частично самолюбованием, частично садистскими наклонностями. Она нравилась себе, упивалась властью над другими людьми, но, по сути, была мелкой сошкой, неотъемлемым атрибутом этого заведения, как карты, кокаин, прочие девочки. Он помнил, как задел ее самолюбие, когда в прошлый раз отверг ее, поэтому ее появление здесь со всеми этими Деликатесами было не чем иным, как откровенным любопытством и стремлением покрасоваться.
Герни обдумывал положение с момента их прибытия на Чейни-Уок. Двое мужчин доставили его, один – Рейчел, плюс Паскини. Возможно, в доме были и другие. Комната очень просто обставлена – ничего лишнего. Налево коридор упирался в глухую стену, направо шла лестница. Должно быть, один человек стоял в конце коридора, один или двое находились внизу у лестницы. Нет, выбраться отсюда невозможно. Единственная надежда выйти из этого лабиринта – Стелла, которую необходимо было сделать своей союзницей.
Герни подытожил свои наблюдения за ее характером: полное ко всему равнодушие в сочетании с самовлюбленностью и безнравственностью. Он бросил взгляд на ее дорогую одежду, которая прекрасно подчеркивала великолепную фигуру, на ее безукоризненно взбитые по моде волосы. Она наклонилась, чтобы налить себе еще шампанского, и беззаботно прощебетала:
– Больше всего меня огорчает то, что я не могу заниматься любовью сама с собой.
О подкупе не могло быть и речи, тем более что ему нечем было ее подкупить. Он не мог ей ничего предложить или пообещать. Достучаться до ее совести не представлялось возможным, поскольку таковой не существовало. Оставалось одно средство – страх, который, как известно, подстерегает каждого, кто много знает.
Женщины сидели рядышком, как две подруги. Рейчел слегка наклонила голову и сочувственно, словно наперсница, внимала Стелле. Но ее поза не обманула Герни: пытаясь справиться с дрожью, она так напряглась, что это ее выдавало. До него доносились лишь обрывки их разговора.
Он прошел мимо них, направляясь к столику. Стелла сидела к нему спиной на краю софы, как хозяйка дома, задержавшаяся, чтобы обменяться парой слов с Рейчел и перейти к следующей группе гостей.
Поверх свитера на Герни была надета свободная куртка. Оказавшись за спиной Стеллы, он сунул свой высокий узкий бокал под полу куртки, слегка сгорбился, чтобы материи хватило обернуть его, и сдавил. Стекло тихонько треснуло. Когда он извлек бокал, оказалось, что он стал похож на двузубый кинжал.
Резким движением он схватил Стеллу за волосы и, запрокинув ей голову, показал стеклянную «розу». Из ее горла вырвался звук, похожий на подавленный крик.
– Не надо шума, – грубо предупредил он и прикоснулся острым краем стекла к ее лицу.
Рейчел поднялась и медленно попятилась назад, не спуская глаз со Стеллы, которая часто дышала и смотрела прямо в потолок. Герни стоял неподвижно, сжимал в руке разбитый бокал и упираясь костяшками пальцев в лицо девушки.
– Не режьте мне лицо, – хрипло прошептала она, убедив его, что он все правильно рассчитал.
Он мешкал, словно соображая, что делать дальше.
– Ты не знаешь; почему нас привезли сюда? – сказал он наконец.
Она затрясла головой и нечаянно прикоснулась к стеклу.
– Нет, – снова прошептала она.
– Был похищен один парень. Ты не знала этого? Сын Паскини. Его звали Дэвид.
– Нет.
– Теперь он мертв. Они убили его, потому что он отказался помогать им. Ты знаешь, в чем?
– Нет.
Он уже не так крепко держал ее за волосы, намотав их на пальцы. Он повернул ее лицом к себе, чтобы она видела его глаза и руку, сжимавшую битый бокал.
Он рассказал ей о Кэролайн, Дэвиде и о том, как они умерли и кто убил их. Он выложил ей все об Артуре Медоузе и о том, что, по его словам, в Англию была доставлена молодая женщина, которая должна была заменить Дэвида. Он старался довести до ее сознания, что их с Рейчел смертный приговор был подписан в ту минуту, когда они узнали все это, что их собирались убить не по причине их настырности и чрезмерно активных действий, а потому что слишком много знали. На все про все у Герни ушло не более пяти минут. Он не знал, сколько времени Стелла могла оставаться с ними, и было ли замечено ее отсутствие.
– Ты понимаешь, зачем я тебе все это рассказываю?
Когда до Стеллы дошел смысл его вопроса, на ее лице отразился неподдельный ужас.
– Пожалуйста, – взмолилась она. – Я не могу. Не заставляйте меня.
– Тебе придется, так как выбора у тебя нет.
Она лихорадочно соображала, как ей выкрутиться из создавшегося положения.
– С чего им думать, что ты мне все рассказал? И для чего тебе это надо?
– Для того, чтобы сделать тебя своей соучастницей и чтобы ты помогла нам. Я им так и выложу.
– Я буду все отрицать.
– Они поверят мне, а не тебе.
– Почему? Почему они должны поверить тебе?
Они смотрели друг на друга, сохраняя торжественное выражение лица и тихо обмениваясь репликами, словно вступали в брак и клялись в супружеской верности.
Герни вздохнул:
– Перед тем, как убить меня, они устроят допрос. Чтобы проверить Достоверность моих слов, меня, скорее всего, будут пытать. Если я проговорюсь о твоей полной осведомленности в этом деле, мне поверят. Так что и тебе не избежать этой процедуры. А для пущей надежности, чтобы уж не оставалось никаких сомнений, они уберут и тебя. На случай они полагаться не могут, а ты не такая большая потеря. Ну так как?
Рейчел наблюдала за Стеллой, с которой в один миг слетела вся изысканность и утонченность. Ею владел страх. Куда только девались грация, спокойная и уверенная красота, самообладание! Перед ней сидела нескладная, не владеющая собой, растрепанная, беззащитная женщина. Перемена была разительной.
– Сколько всего человек в доме? – спросил Герни почти ласково.
– Пять.
– Где они находятся?
– Один – в коридоре, у лестницы.
– Из комнаты его видно?
– Да.
– Остальные?
– Двое – внизу лестницы, слева, у перил. Паскини и еще один – в гостиной.
– Это комната, где мы были в прошлый раз?
– Да.
– Чем они занимаются?
– Говорят о делах. Иногда звонят по телефону.
– Есть комнаты, где играют в карты?
– Да, две, внизу.
– Сколько комнат наверху?
– Пять спален и гостиная.
– Три спальни в этом коридоре?
– Да.
– Они расположены подряд?
– Да.
По-прежнему держа Стеллу за волосы и приставив осколок стекла к ее щеке, он подвел ее к зеркалу, висевшему напротив окна. Она тупо посмотрела на себя, как на постороннего человека.
– Это двухстороннее зеркало?
– Да.
Он был уверен в этом и, обрабатывая Стеллу, знал, что идет на риск.
– Кто наблюдал за нами?
– Паскини, перед тем как прийти сюда.
– Где зеркало, через которое видно соседнюю комнату?
Стелла показала куда-то в сторону. Рейчел и Герни, глядя в зеркало, проследили за ее жестом, указывавшим на репродукцию Матисса. Когда Рейчел приподняла ее, под ней оказалась зеркальная поверхность.
– Ничего не видно, – сказала она.
– Все зависит от освещения, – Стелла по-прежнему говорила шепотом. – Чтобы было видно, здесь надо погасить свет, а там включить.
Герни подвел ее к софе и усадил рядом с собой.
– А теперь, – произнес он, – я объясню, что делать дальше. Она никак не реагировала на его слова. Он отвел свое оружие от ее лица и наклонился к ней.
– Слушай, – сказал он. – Слушай. – И, как самый страстный поклонник, стал нежно нашептывать ей что-то на ухо.
На полированную поверхность дубового буфета, где стояли бутылки с напитками, падал вытянутый треугольник света. Поле хотелось выпить, но она, как завороженная, смотрела на золотистый свет, не в силах подняться.
Пит Гинсберг сидел рядом с ней, Алан Маунтджой раскладывал пасьянс за обеденным столом.
– Они сами позвонили.
– Джеффризу?
– Да.
– Он перезвонит нам?
– Возможно, чтобы перепроверить информацию. – Маунтджой взглянул на часы. – Если позвонит, то очень скоро.
Пола не могла сообразить, откуда падал свет. Скорее всего, в противоположном углу стоял торшер. Ей хотелось выпить виски.
Маунтджой продолжал колдовать над пасьянсом, пронзительно насвистывая сквозь зубы.
Гинсберг встал и посмотрел ему через плечо, чтобы увидеть расклад карт.
– Что они сказали?
– Ничего особенного. Девица сидела в машине неподалеку. Герни зашел с тыла и попался. – Маунтджой рассмеялся. – Вот уж он удивился.
«Еще бы не удивиться», – подумала Пола. Она вспомнила его темные вьющиеся волосы и твердый профиль – вылитый цыган. В ее памяти всплыло лицо, которое она видела во сне, и руки, сжимавшие ей горло.
– Что будет дальше? – Маунтджой переложил две карты. Гинсберг провел рукой по его горлу.
– Дело кончится этим.
– Значит, через три дня, – заметил Маунтджой.
Имя Герни назвал Дэвид. Его голова, лишенная кожного покрова, блестела, а отражение в окне дрожало, когда стекло стонало и прогибалось под натиском налетавших порывов ветра. «Герни. Герни. Герни».
– Три дня, – повторил Гинсберг. Его радовало, что дело движется к своему завершению и он сможет вернуться в Штаты, позабыв обо всем, кроме того, что было связано с Полой.
Над струями дождевальной установки протянулась радуга, а лезвия электросекатора мелькали, как атакующие змеи.
Пола почувствовала приступ головной боли, пульсировавшей в лобной части.
Маунтджой встал.
– Кто хочет выпить? – спросил он.
Когда он направился к буфету, треугольник света пропал.
«Три дня», – вспомнила она и прижала пальцы ко лбу.
– Виски? – Маунтджой поднял бутылку, словно рекламировал свой товар.
Почти целый час Рейчел притворялась спящей, как ей велел Герни, после чего действительно уснула сидя, сломленная напряжением, усталостью и страхом.
Герни не спал. В комнате горел ночник. Герни так приглушил свет, создавая видимость, что они с Рейчел отдыхают, чтобы при этом через двухстороннее зеркало трудно было видеть происходящее в комнате.
Он прикрыл глаза, и его лицо оставалось неподвижным. Полулежа, он прислушивался к малейшим звукам и мысленно прокручивал задуманную им операцию, воссоздавая во всех деталях планировку дома. Предстоящие события полностью поглотили его, как сон поглощает спящего человека. Он уже слышал голоса, воображал яростное сопротивление, видел отдельные действия, ощущал холодный ночной воздух, бьющий ему в лицо.
– Когда опасность минует... – сказал он до этого Стелле, но совершенно уверен в этом он все же не был.
Он не слышал, а скорее чувствовал, как ровно и спокойно дышала Рейчел. Теперь у них оставался один-единственный шанс.
– Итак, через три дня? – Эд Джеффриз посмотрел на циферблат своих часов. Он не нуждался в напоминаниях.
– Кто звонил? – спросил Прентисс.
– Паскини.
– Они в надежном месте, – задумчиво констатировал Прентисс.
– Будьте уверены! – улыбнулся Джеффриз, готовый, однако, в любой момент сделать серьезное лицо. – В надежном месте. Под замком. Все в порядке. – Он достал сигарету из пачки Прентисса, словно фамильярность могла служить ему защитой. – Я бы никогда не поверил. – Он засмеялся и затряс головой, стараясь вести себя как можно более непринужденно.
– Ты обещал, что она больше не появится. – Прентисс переложил пачку подальше. У Джеффриза не было спичек. Он сидел за длинным столом через два стула от Прентисса и держал в руке незажженную сигарету. – Ты мне дал гарантии.
Джеффриз вздохнул:
– Если бы мне сказал кто-нибудь другой, я бы никогда не поверил.
– А теперь ты веришь?
Заметив спички на столике у стены, Джеффриз взял их и нервно закурил.
– Ну кто же мог знать это наверняка? – Он вскинул брови и сделал удивленные глаза, приподнятые плечи довершали картину искреннего недоумения. – Ну скажите мне, кто? Да еще наверняка! Никто. Пока ее не увидели в той машине. Палила, как чумовая. – Он затянулся и выпустил клуб дыма. – Черт возьми! Я же не телепат, – брякнул он и затрясся от смеха.
– Во всяком случае, – заметил Прентисс, – теперь все встало на свои места.
– Сомневаюсь в этом. Сомневаюсь, – он все еще улыбался.
– И все-таки ты мне обещал, что Ирвинг больше не появится. – Прентисс сохранял каменное выражение лица. – Обещал?
Дверь тихонько открылась и закрылась, больше не доносилось ни звука. В следующий момент Герни уловил едва различимый низкий мужской голос.
Он встал, подошел к Рейчел, сидевшей на другом конце софы, подперев голову кулаком, и прикрыл ей рот рукой. Она посмотрела на него и перевела взгляд на картину, висевшую на противоположной стене. Герни кивнул.
Когда Герни начал снимать картину, Рейчел выключила ночник. Стелла, приблизившись к зеркалу, стояла к нему лицом, а мужчина чуть-чуть сбоку. Стелла скинула туфли и расстегнула молнию на юбке, которая скатилась к ее ногам. Герни посмотрел в зеркало в тот момент, когда она переступила через юбку, оставшись в одном свитере, тяжелом и длинном, доходившем ей до бедер. Она ногой поддела юбку и отбросила ее в сторону. Взгляд мужчины устремился на ее тугие ягодицы, их полукружия, разделенные тончайшей шелковой перепонкой персикового цвета, виднелись из-под свитера. Она повернулась спиной, демонстрируя в движении длинные, загорелые и на редкость стройные ноги и великолепное тело, часть которого была скрыта под свитером.
Мужчина приблизился к ней, но она остановила его, положив руку ему на грудь, чтобы другой расстегнуть молнию на его брюках. Спиной он почти загораживал зеркало, но Герни все-таки видел ее плечо и движения человека, как будто шарившего под водой в поисках чего-то.
Когда мужчина поднял руки, чтобы обнять ее, она, улыбаясь, стянула с него пиджак и бросила на пол, после чего опустилась перед ним сама.
Убрав острый край битого бокала от ее лица, Герни изложил, что ему нужно, на что Стелла улыбнулась, хотя ей было не до веселья.
– Когда ты это сделаешь?
– В подходящий момент.
– Почему ты пойдешь в ту комнату, а не в эту, откуда видно нас?
– Ключи от этой комнаты у Паскини.
– Что особенно важно?
– Чтобы ты увидел, какое и где у него оружие – под мышкой или за поясом.
– Как ты заставишь его это сделать? – Герни задал вопрос совершенно иного свойства.
– Это не твоя забота, – ответила она. – На сей счет можешь не волноваться. Я пойду, а то и так слишком задержалась.
Она поднялась и одним махом скинула свитер, задев резинкой обнаженные груди. Подойдя к кровати, стоявшей посередине комнаты, она сняла трусики и, не поворачиваясь к мужчине, кинула их через плечо. Распущенные белокурые волосы закрывали ее, как ширма.
Он проворно разделся, бросил все на пол, ремень с кобурой он положил на кровать.
С глупым видом охранник подошел к кровати. Он был высоким, но пузатым, отчего передвигался вразвалку, его плечи и грудь были покрыты жидкой растительностью. Он подошел к Стелле сзади и обнял ее: одна его рука легла ей на грудь, другая скользнула ниже. Он повернул ее к себе, и они встали к Герни боком. В этом ракурсе его безобразно толстый живот смотрелся непристойно.
Рейчел припала к зеркалу, как будто наблюдала за работой хирурга во время операции. Герни пришлось хлопнуть ее по руке и кивком показать на дверь. Медленно поворачивая ручку двери, Рейчел приоткрыла ее, потом, не отпуская ручки, снова закрыла.
Герни опять заглянул в зеркало: мужчина, как гора, возвышался над распластавшейся Стеллой и усиленно работал, глухо ударяя о нее бедрами. Она обхватила рукой его затылок и, прижав лицо к ложбине между шеей и плечом, что-то говорила ему.
Герни было известно, что сардинские пастухи в состоянии сильного возбуждения, целиком отдаваясь во власть животного инстинкта, ничего не видели вокруг себя. Он запомнил это на всю жизнь, поэтому, разговаривая со Стеллой, он видел перед собой жену дипломата, распятую на столе в крошечной полутемной хижине, и трех негодяев, поглощенных своим гнусным занятием. Слабость Стеллы крылась в ее страхе, а слабость этого отвратительно пыхтящего и сопящего типа – в его ненасытности, чем и собирался воспользоваться Герни.
Он быстро подошел к двери, которую Рейчел стремительно открыла, и выскользнул в коридор.
Он бесшумно вошел в комнату, и Стелла, увидев его, задрала и замкнула ноги на спине мужчины. Герни осторожно потянул за ремень с кобурой, рывком дернул его и поймал. Мужчина, казалось, забыв обо всем на свете, застонал, издавая звуки, похожие на тихое карканье.
Железной хваткой Герни вцепился ему в волосы, запрокинул голову и всунул ствол пистолета в открытый рот. Только теперь тот увидел Герни и его руку, сжимавшую оружие. Его тело все еще содрогалось от только что полученного удовольствия, а из горла вырывалось странное скрежетание, напоминающее работу какого-то механизма.
Стволом пистолета Герни выбил ему два зуба, по его подбородку потекла кровь, залившая груди Стеллы. Она приподнялась на локтях, столкнула его с себя и встала.
– Веди себя тихо.
Мужчина увидел глаза Герни и понимающе кивнул. Герни вытащил ствол из его рта, перевернул мужчину на живот и передал оружие Стелле.
– Если пикнешь или попытаешься подняться, она пристрелит тебя.
Он говорил ему в самое ухо, поэтому Стелла ничего не слышала. Мужчина снова кивнул. Когда Герни дотронулся до его рук, он, полагая, что его свяжут, поднял их с готовностью ребенка, которому помогали надеть пальто.
Герни сложил его руки на спине крест-накрест, но не связал, а коленом наступил на них. Он наклонился вперед, схватил руками горло и затылок мужчины и изо всех сил рванул назад, одновременно надавливая коленом на скрещенные руки. Раздался хруст.
Герни опустил обнаженное тело и взял пистолет у Стеллы.
– Оденься, – приказал он ей и подошел к зеркалу: из соседней комнаты на него смотрела Рейчел отсутствующим взглядом.
К мужчинам, расположившимся внизу, присоединился третий, ирландец. Они сидели за установленным в широком коридоре параллельно лестнице столом, в центр которого составили банки из-под пива. Они разговаривали, тихо посмеиваясь. Работа явно не тяготила их. Рядом с банками лежал пистолет с глушителем.
Герни велел Стелле сойти вниз. Оценивая обстановку, он понял, что ему самому придется спуститься хотя бы до середины лестницы, чтобы взять под контроль ситуацию.
Обогнув перила, она окликнула их. Ирландец, улыбаясь, пожирал ее глазами все время, пока она спускалась.
– Ну как? – поинтересовался он.
– Превосходно, – улыбнулась она ему в ответ. Ее взгляд задержался ниже мочки уха, на внутренней стороне воротника его рубашки. Она приветливо махнула рукой и подошла к нему со словами:
– Не двигайся.
Есть только два момента, когда мужчина замирает, словно загипнотизированный: в первый неосознанный миг мочеиспускания, когда он стоит, широко расставив ноги и блаженно расслабившись, и когда слышит команду «Не двигайся» и краем глаза видит, как кто-то подходит к нему, чтобы стряхнуть какое-нибудь насекомое с его одежды или волос.
Стелла стояла рядом с ним, едва не касаясь его лица растопыренными пальцами. Ирландец, глядя на них, замер на месте. Двое других тоже наблюдали за движениями Стеллы. Так бывает, когда вслед за чьим-то взглядом, устремленным в небо, все поднимают вверх свои взоры. Их приятель повернул голову, как будто собирался поправить галстук.
Когда из-под перил на уровне их глаз появилась рука Герни с пистолетом, они вздрогнули от неожиданности, но не тронулись с места, прекрасно понимая, что произойдет, сделай они хоть малейшее движение.
– Сесть на руки, – скомандовал он.
Когда они выполнили приказ, Герни кивком показал Стелле, чтобы она забрала у них оружие. Она подняла пистолет, держа его за глушитель, но не стала передавать Герни через перила, а обошла стол и протянула ему, – что было весьма разумно, – когда он спустился с трех последних ступеней. Свой пистолет он отдал Рейчел, стоявшей у него за спиной. Держась подальше от стола и двигаясь задом, Рейчел пересекла коридор, упершись плечом в стену. Сжимая пистолет обеими руками, она взяла под прицел всех троих. Стелла вышла в коридор и свернула налево. Герни последовал за ней до угла, но остановился и кивнул Стелле. Она скрылась в темноте.
Через несколько минут он услышал голос Паскини:
– Что еще она сказала?
– Ничего, – ответила Стелла. – Только то, что хочет поговорить с вами.
Герни, Рейчел и трое охранников – все разом застыли, словно оказались в одной петле, которая затянулась еще туже. Рейчел переменила позу, расслабив руки, и как будто напомнила им, в какой ситуации они находятся. Мужчины чересчур пристально смотрели на стол, слегка наклонив головы. За их неподвижностью скрывалась ожесточенная ярость, как за стартовой позой спринтера скрывается неистовое желание победить. Герни поднял пистолет к лицу, наведя дуло на потолок.
– О чем? – нетерпеливо и даже раздраженно переспросил Паскини.
– Она не сказала.
– Ну ладно, ладно, – быстро проговорил Паскини, появляясь из-за угла.
В этот момент Герни выбросил вперед руки, сжимавшие пистолет, и уперся им итальянцу в переносицу. Предвидя реакцию Паскини, который тут же отшатнулся назад, Герни шагнул ему навстречу.
Паскини вскрикнул от досады, как будто неосмотрительно дотронулся до раскаленной сковородки.
– Я недооценил вас, – проговорил он упавшим голосом.
Герни встал у него за спиной, нащупал и достал оружие, после чего крепко схватил его за волосы на макушке, так что Паскини почувствовал, как вокруг глаз натянулась кожа. Герни осторожно проскользнул мимо стола, держась ближе к входной двери и толкая перед собой своего пленника.
– Ключи от машины, – потребовал он.
Один из мужчин бросил на стол связку, которую взяла Стелла.
– Иди проверь, – сказал ей Герни.
Через минуту она вернулась и утвердительно кивнула. Он взглядом подозвал Рейчел, которая боком приблизилась к нему, по-прежнему держа под прицелом всю троицу. Они с Герни должны были поменяться ролями: она – переключиться на Паскини, а он – развернуться, чтобы прикрыть стол, но в тот момент, когда оба начали менять диспозицию, Паскини рухнул на пол, как подстреленный бизон.
Его подручные только того и ждали. Ирландец быстро вскочил, рука соскользнула за пояс, он стремительно выставил ее вперед, после чего раздался щелчок и сверкнуло лезвие. Он метнул нож в Герни. Двое других тоже не бездействовали.
Герни отшатнулся и выстрелил, сделав из щеки ирландца кровавое месиво. Второй пулей он попал в грудь. Затем он развернулся и выстрелил во второго. Третьему наконец удалось вытащить пистолет из кобуры, но Герни не дал ему им воспользоваться, ранив в левое бедро. Охранник повалился вперед, но, хватаясь за спинку стула, попытался прицелиться. Герни выстрелил три раза подряд, попав дважды в грудь и один раз в шею. Мужчина попятился назад, к стене, волоча за собой стул, потом кувыркнулся лицом вниз, зацепив ногами за спинку стула и замерев в позе прыгуна в воду.
Паскини сидел на полу под прицелом Рейчел. Из руки Герни между локтем и плечом торчал нож.
– Пойди посмотри, все ли в порядке, – сказал он ей, кивая на дверь.
Паскини спокойно сидел, уставившись на пистолет Герни.
– Все тихо, – сказала Рейчел, вернувшись. – Редкие прохожие да несколько машин.
За спиной Герни открывалась картина страшной бойни: все вокруг было забрызгано кровью. Рейчел зашлась в кашле, который все больше походил на рыдания.
– Она возле машины. Убежала, когда началась стрельба. Стоит как пришибленная, но я забрала у нее ключи.
– Возле двери шкаф. – Герни не спускал глаз с Паскини. – Поищи там плащ или еще что-нибудь.
Рейчел принесла широкий дождевик.
– Набрось мне на плечи.
Рейчел накинула на него плащ, аккуратно расправив его с левой стороны.
– Идешь первым, – предупредил он Паскини. – Один неверный шаг – и я убью тебя.
– Знаю, – ответил Паскини, поднимаясь.
Герни и Паскини сели на заднее сиденье, Рейчел – за руль. Ей стоило огромного труда втолкнуть Стеллу в машину и усадить ее рядом с собой. Когда Герни сказал, что Стелла поедет с ними, она никак не отреагировала на его слова. На нее нашел столбняк: руки-ноги не гнулись, шея не поворачивалась, поэтому Рейчел и пришлось повозиться с ней.
Рейчел показалось странным, что она впала в ступор именно теперь, когда все кончилось. Стелла играла роль гостеприимной хозяйки перед ней и Герни, когда они фактически были уже смертниками, потом трахалась с этой отвратительной гориллой и спокойно наблюдала, как Герни сломал ему шею. Умело отвлекала охранников, выманила из комнаты в коридор Паскини, а вот когда началась стрельба, впала в шок. Рейчел поняла, чего ей стоило держаться все это время: страх понемногу копился в ней, и с первыми выстрелами он прорвался.
Стелла смотрела прямо перед собой, не в силах унять дрожь, руки подпрыгивали у нее на коленях.
Жители Эш-роуд давно перестали ходить на митинги и принимать участие в компаниях протеста. Это относилось к тем, кто жил и на Элм-роуд, и Бич-роуд, Готорн-роуд, Хорнбим-авеню и на Лайм-Креснт. Они поняли, что маленькому человеку никогда не добиться правды и справедливости, а все они были маленькими людьми. Те, кто мог себе это позволить, перебирались в другое место, выставляя свои дома на продажу и давая возможность агентам по недвижимости заниматься своим делом. Те, кому некуда было переезжать, терпели. Иногда пустующие дома самовольно захватывались бездомными, но и новым обитателям жить на Эш-роуд скоро становилось невмоготу. Беда заключалась в том, что над Эш-роуд пролегала траектория полета самолетов, поднимавшихся из Хитроу, да и сам аэропорт находился практически рядом. Точнее, Эш-роуд располагалась в конце его взлетной полосы. Когда над улицей пролетал самолет, дома содрогались так, словно наступал конец света, а взлетали самолеты каждые две минуты.
Но так было не всегда. Пока аэропорт Хитроу не оказался среди крупнейших и самых загруженных в мире, самолеты взлетали значительно реже. Конечно, это и создавало определенные неудобства, но не более того. Теперь на Эш-роуд пустовало семь домов, и таблички «Продается», развешанные агентами по недвижимости, выглядели злой шуткой.
Герни выбрал средний дом. Вчетвером они подошли к черному ходу, и Герни разбил окошко в двери: положив на него полу плаща, чтобы заглушить звук удара, он стукнул по стеклу пистолетом. Изнутри в замочной скважине торчал ключ.
Они вошли в пустую комнату, выходившую окнами в сад. От фонарей с соседней улицы, примыкавшей к саду, на половицы падал слабый оранжевый свет.
– Сядьте там, – Герни показал Паскини на угол, после чего наклонил плечо и сбросил плащ на пол.
– Возьми это, – сказал он Рейчел.
Она взяла у него пистолет и села у стены в десяти футах от Паскини, обеими руками сжимая оружие и положив кисти на колени.
– Подойди к окну, – сказал Герни Стелле.
Девушка увидела, как сверкнула отделанная перламутром и металлом рукоятка ножа, торчавшего из руки Герни. Она открыла рот, чтобы сказать что-то, но не смогла произнести ни звука и только покачала головой.
Герни подошел к ней и наотмашь ударил по щеке, потом быстро обнял ее, крепко прижав к себе, и стал что-то нашептывать ей, как будто приручал строптивое животное.
Она разрыдалась, и он крепко держал ее, пока она не успокоилась.
– Подойдем к окну, – повторил он свою просьбу.
У окна он встал так, чтобы ей было удобно ухватиться за нож.
– Осторожно тяни вверх. Не дергай и не останавливайся. Она сделала то, что он велел. Когда лезвие выходило из раны, его лицо напряглось от боли. Она помогла ему снять куртку, но рубашка присохла к ране, и он одним рывком отодрал ее.
Нож вошел на глубину около двух дюймов между бицепсом и трицепсом, и форма раны сохранила контуры угла, под которым он вонзился. Теперь, когда вытащили нож и завернули рукав рубашки, кровь засочилась снова, тонкой струйкой стекая к запястью. Герни велел Паскини снять рубашку, которую Стелла разорвала на длинные лоскута, чтобы перевязать руку.
– Я наложу шину, – сказала она Герни.
Он согласно кивнул, не спуская глаз с Паскини. Пролетел самолет, рев которого, казалось, разнесет дом в щепки. Четверо в комнате ждали, когда это кончится, с видом оркестрантов, следящих за взмахом дирижерской палочки, чтобы слаженно исполнить первые такты.
– Верни мне оружие, – сказал Герни Рейчел, – а сама со Стеллой выйди в другую комнату.
Рейчел протянула ему пистолет и взяла блондинку за руку. Та не хотела уходить, и Рейчел пришлось слегка подтолкнуть ее.
Время от времени Стелла посматривала на стену, разделявшую две комнаты.
– Что будет дальше? – спросила она.
Из соседней комнаты доносились голоса: один спокойный и настойчивый, другой – жалобный, невнятный.
Рейчел покачала головой, давая понять, что не знает. Пролетел самолет.
Герни было важно узнать, почему убили Дэвида Паскини и почему Пола заменила его, почему она согласилась выполнить задание, от которого отказался Дэвид; где и когда это произойдет. Все тело Герни ныло от перенапряжения, ужасно донимала пульсирующая боль раны.
– Он отверг меня, – сказала Стелла.
– Как это?
– Отказался от десятиминутного удовольствия за счет публичного дома. Все обратил в шутку. С тех пор я не перестаю думать об этом. Меня еще никто и никогда не отвергал. Я совершенно не заинтересовала его как женщина, представляешь? – Она была крайне подавлена и нуждалась в хоть каких-нибудь ободряющих словах. – Какой он?
– Я не знаю, – ответила Рейчел, думая, что Стелла говорит о Паскини.
Положение становилось тягостно-невыносимым, время тянулось бесконечно долго, и ему не было конца. Такое ощущение возникает, когда рассматриваешь необъятных размеров пальто, сшитое без единого шва, или слушаешь заунывную мелодию, исполняемую йогом на флейте, когда он непрерывно вдыхает воздух через нос, а выдыхает через рот; так мучается змея, заглотавшая собственный хвост и пускающаяся в бесконечное преследование самой себя; или человек, поднимающийся вверх по веревке, которая с той же скоростью опускается вниз, и он фактически висит в одном и том же месте. Ощущение монотонности можно было сравнить с непрерывным процессом потери солнцем его энергии, или с постоянной сменой времен года, или с беспредельностью числового ряда.
Сквозь холодный мрак до Паскини доносился голос Герни, который спрашивал, спрашивал, спрашивал...
Женщины молчали. Они сидели, подобрав под себя ноги, сгорбившись, и ждали, когда все кончится.
Неожиданно Рейчел вспомнила что-то. Она с любопытством взглянула на Стеллу и спросила:
– Как ты могла заниматься этим, когда мы наблюдали за вами? Как вообще такое возможно?
Стелла безучастно посмотрела на нее.
– Ты же знала, что мы наблюдаем за вами. Сколько же всего мужчин было у тебя?
– С которыми я спала?
– Да.
– Даже не знаю. – Раньше ей не приходилось думать об этом.
– Сотни?
Стелла призадумалась.
– Должно быть, – ответила она. – Обычно мужчины задают подобные вопросы.
– Но ты объясни, как такое возможно? – не отступала Рейчел.
– Надо очень любить плоть, – после короткого молчания ответила Стелла и тут же нахмурилась, словно сразу же позабыла, что она имела в виду.
Пролетел самолет.
Герни прислонился к стене. Он выглядел усталым, как после изматывающего кросса или в момент резкого спада, наступающего после приступа ярости.
Лежащего на полу Паскини бил самый настоящий колотун: руки его дрожали, ноги ходили ходуном. Он с трудом говорил, так как откусил себе кончик языка, и слова получались смазанными и неразборчивыми.
В одну из стен был встроен камин, над его простым чугунным обрамлением выделялся более светлый, чем остальная стена, прямоугольник, где висела картина. На каминной полке так и остались лежать отвертка и шурупы. Комната освещалась лишь светом уличных фонарей, и было трудно сказать, какого она цвета. Из окна виднелись кусты и высокая трава, а на подоконнике осталась забытая кем-то грязная стеклянная вазочка.
Пролетел самолет.
Рейчел снова охватил страх, она почувствовала себя совершенно незащищенной, как будто Герни находился за тысячи миль отсюда.
Она не знала, сколько было времени, так как в темноте не видела циферблата своих часов, а к окну подходить боялась.
– Что будет дальше? – снова спросила Стелла. Она то и дело задавала этот вопрос, как будто у Рейчел вдруг мог появиться на него ответ.
– Ради Бога! – взмолилась Рейчел. – Я не могу тебе ничего сказать, потому что я не знаю.
– Он убил четверых. – Стелла наматывала свои волосы на пальцы.
– Да, убил.
– То, что он рассказал мне о похищении мальчика, – это правда?
– Правда.
Они замолчали, потому что вновь заревели двигатели взлетающего самолета.
– Мы уезжаем.
Когда Герни появился в дверях, обе женщины встали. Втроем они направились к черному ходу, не взглянув на дверь, откуда только что вышел Герни.
Он попросил у Рейчел ключи от машины, которые она на всякий случай держала в руке. Не глядя на нее, он протянул руку, и она уронила их в его ладонь.
Он посадил Стеллу на заднее сиденье, а Рейчел рядом с собой. Со стороны они выглядели ничем не примечательной троицей, решившей просто покататься.
Герни достал из кармана деньги, повернулся к Стелле и протянул их ей. Это было больше половины того, что у него осталось.
Она недоуменно посмотрела на него.
– Нет, – сказала она. – Пожалуйста, не надо.
– Другого выхода нет.
– Не надо. – Она попыталась вернуть ему деньги.
– Как ты думаешь, что будет дальше?
– Я не знаю. – Стелла разрыдалась. – Не знаю.
– Сейчас мы поедем в Хитроу. Купишь себе билет на чартерный рейс в Глазго. Оттуда поезжай на север. Останавливайся в пансионах. Туда они не догадаются сунуть свой нос. Во всяком случае, ты для них интереса не представляешь, да они и не знают, что тебе все известно.
– Сколько мне там оставаться?
– Неделю, – ответил Герни.
– А после этого?
– Не знаю. Сама решишь.
Она повернулась к Рейчел, держа на ладони деньги, словно хотела показать их ей.
– Те четверо, – объяснила она, – с Чейни-Уок... они иностранцы. Я никого не знала. Их специально прислали из-за вас. Обычно там был Тони... Тони и Франко, были и другие, но они заправляли делами в борделе. Понимаете? Они следили за мной и другими девочками.
– Да, понимаю, – кивнула Рейчел.
– Там всегда кто-нибудь был...
Когда Герни завел машину, снова пролетел самолет, рев которого поглотил шум автомобильного двигателя. Они доехали до конца Эш-роуд и свернули на Бич-роуд.
Стелла тупо смотрела на зажатые в кулаке банкноты.
Никто из них не обратил внимания на номер дома, в котором они находились. Вряд ли для них было важно, что на доме значился номер сорок восемь. Дом трижды выставляли на продажу и трижды снимали. Вот уже длительное время никто не обращался к агенту по недвижимости в связи с этим домом.
Чезаре Паскини лежал на полу лицом вверх, аккуратно вытянув руки по швам. Одна его нога была согнута в колене, вывернутом вовнутрь. Герни глубоко всадил ему в горло нож, перерезав сонную артерию.
Пролетел самолет, от грохота которого зазвенели стекла.
Выехав из аэропорта, Герни направился на восток, к центру Лондона, затем повернул на юг. Рейчел вспомнила, как они со Стеллой сидели и ждали, догадываясь о том, что происходило в соседней комнате. Когда пролетал самолет, они старались не смотреть друг на друга, как родственники в приемном покое больницы.
Стелла, зажавшая в кулаке деньги, которые дал ей Герни, очень походила на ребенка. Дорогая одежда, безупречный макияж, гоночные машины и экстравагантность – все это приобреталось в обмен на любовь или деньги. Теперь в этой цепочке что-то оборвалось. Она шла к зданию терминала неуклюжей, суетливой походкой, то и дело оборачиваясь, чтобы посмотреть туда, где стояла их машина, пока не скрылась за раздвижными дверями. Рейчел сочувственно проводила ее взглядом, думая о ремесле, которое считала ужасно бессмысленным занятием.
– Она ничего не знала, – сказала Рейчел.
– Все равно другого выхода не было.
– Так что теперь нам известно? – бросила она как бы невзначай, словно задала вопрос скорее из вежливости, чем из любопытства.
– Этот Паскини хотел казаться генералом, а на самом деле был всего лишь интендантом. Думаю, его политические взгляды и деньги мало интересовали их. Им нужен был его сын и его притон в Лондоне. Несколько раз они использовали его, давая мелкие поручения. В этом смысле он был их союзником. Для отвода глаз они польстили ему, посвятив в кое-какие планы. Думаю, он не брезговал подслушиванием, что наверняка щекотало ему нервы и доставляло удовольствие. Уверен, что это дело соответствовало интересам его личной войны против умеренных либералов, потому он в него и ввязался.
– Так какое дело?
– Он почти ничего не сказал об этом.
– Но хоть что-то сказал?
– Он подтвердил, что Дэвиду нашли замену, и она оказалась более сговорчивой, чем Дэвид.
– Та девушка в ресторане?
– Да.
– Ты сказал, что видел ее раньше. – Герни не ответил. – Как это? Где ты ее видел? – Молчание. – Почему ты был так уверен, что именно она заменит парня? – Молчание Герни затянулось, но Рейчел не отступала: – Об этом говорил Медоуз? Попытка вывести из строя прямую правительственную связь?
– Да, похоже. Но Паскини знал и того меньше. Его рассказ не во всем совпадает с информацией Медоуза. Он не мог сказать ничего определенного, одни догадки.
– Ты хочешь сказать, что он врал?
– Нет. Он выложил все, что знал, но его слова мало походят на правду.
– Почему?
– Он сообщил мне, что существует предельный срок операции.
– Он так и сказал?
– Да.
– Это как-то связано с условиями ее проведения? Возможно, они действительно ограничены временными рамками? Ведь это очень чувствительная система, там полно аппаратуры для автоматического устранения повреждений. Их ведь могут засечь?
– Могут.
– И когда этот крайний срок?
– Через три дня. – Герни взглянул на часы. – Через два.
– Боже милостивый. Поэтому ты и велел Стелле потеряться на неделю.
– Он слышал еще кое-что о выборах.
– О чем? – недоуменно спросила Рейчел.
– Осенью в Англии состоятся парламентские выборы.
– Это я знаю, но какое отношение имеют выборы к Дэвиду Паскини или этой девушке?
– Ее зовут Пола Коул.
– Это он тебе сказал?
Герни кивнул:
– Он слышал, как упоминали это имя.
– Но выборы состоятся через несколько месяцев, а ты сказал, что у них осталось всего два дня.
– Это все, что мне удалось выяснить.
После пережитого на нее навалилась сонливая усталость. Минут десять она клевала носом, то проваливаясь куда-то, то пробуждаясь и вздрагивая.
– Мы заедем в какую-нибудь больницу?
– Нет. Утром заедем в аптеку. – Герни решил, что они купят антисептик, бинт, несколько зажимов на тот случай, если рана сама не затянется, и Рейчел ее обработает.
Она опять задремала, когда вдруг услышала:
– Джордж Бакройд мертв.
– Это Паскини сказал тебе?
– Да.
Она посмотрела на его лицо, на его руки, уверенно управляющие машиной, и не заметила в нем ни печали, ни сожаления, ни угрызений совести. Его лицо по-прежнему сохраняло бесстрастное выражение.
Человек, сидевший напротив Говарда Прентисса, напоминал президента солидного банка. Он восседал на стуле с прямой спинкой, предусмотрительно отодвинутом от орехового бюро. Он был одет в темно-серый костюм, хрустящую голубую рубашку с неброским темно-бордовым галстуком, на ногах – начищенные до блеска темно-синие ботинки. Его темно-русые волосы были тщательно подстрижены. Сложив руки на коленях, он невозмутимо смотрел на Прентисса. Их встреча проходила в «Хилтоне», в небольшом номере, где остановился этот человек.
Он уже получил все инструкции и вечером того же дня должен был уехать, но неожиданно Прентиссу позвонил Пит Гинсберг.
– Я не верю ни единому слову. Расскажите поподробнее. – Прентисс говорил с трудом от душившей его ярости.
– Мы отправили туда четверых. Трое из них застрелены. У одного сломана шея. Паскини исчез. Вы знаете, этот Герни оказался настоящим профессионалом. Мы его недооценили.
– Мне некогда выслушивать всякую чушь. Объясните мне, как подобное могло произойти? Это дело рук Паскини?
– Исключено.
– Скорее всего, вы правы, – вздохнул Прентисс.
– Того, со сломанной шеей, нашли голым в спальне. Занимался любовью. Исчезла одна из проституток, которой в первый раз поручили отвлечь Герни. Типичная «поди-подай». Есть предположение, что Ирвинг с Герни рассказали ей обо всем, перед тем как она решила им помочь.
– А раньше она ничего не знала?
– Нет. Она должна была передать свой разговор с ними Паскини, чтобы выяснить, насколько хорошо они осведомлены. Ну, вы знаете нашу методу.
– Конечно. Чтобы потом было с чем сравнивать показания, полученные во время допроса.
– В общем, она сбежала, эта Стелла, или как ее там. Это не настоящее ее имя.
– По собственной воле?
– Кто его знает? Она решила угостить наших подопечных. Потом Герни воспользовался моментом, когда она занималась любовью с этим идиотом. Он еще не успел слезть с этой шлюхи, как получил по зубам, после чего Герни без всяких хлопот сломал ему шею.
– Похоже, все было подстроено.
– Да.
– Что вы думаете по этому поводу?
– Как Герни будет действовать дальше? – Прентисс представил себе Гинсберга, который при этих словах пожал плечами. – Девицу отправит куда-нибудь, а из Паскини вытрясет душу.
– Господи! Он не расколется?
– Трудно сказать. Вы же знаете, что он нацист. Но мне кажется, что он все выложит. Я хочу сказать, что Герни знает, как беседовать в подобных случаях.
– Боже, – проговорил Прентисс устало. – Им следовало прикончить его сразу, на месте. И Ирвинг тоже.
– Мы получаем указания от ваших людей.
Прентисс понял, что он имел в виду Джеффриза.
– Как обстоят дела сейчас?
– Ищем – и мы, и англичане, но, думаю, рассчитывать на удачу не приходится. Этот Герни знает свое дело.
– Я это уже слышал.
– Вы спросили мое мнение.
– Ладно, ладно.
После продолжительного молчания оба заговорили одновременно.
– Что? – переспросил Прентисс.
– Все остается в силе?
– А что Коул?
– Она готова. Чувствует себя прекрасно. Вообще все хорошо. – Гинсберг старался говорить спокойно.
– Будьте у телефона, – сказал ему Прентисс. – Все остается в силе.
Человек, похожий на банкира, сказал:
– У меня была встреча с Джеффризом. Эдом Джеффризом. После разговора с Гинсбергом Прентисс сделал два телефонных звонка, в том числе и этому человеку, предварительно просмотрев досье. Его звали Колдуэлл, во всяком случае, он значился под этим именем. Говорил он с едва уловимым акцентом. Как явствовало из досье, Колдуэлл был гражданином Бельгии, в Штатах постоянно не проживал, связаться с ним можно было, позвонив по швейцарскому номеру. К его услугам они уже прибегали несколько раз.
– Об этом потом. Сейчас вы встречаетесь со мной.
Колдуэлл сидел совершенно неподвижно и только кивнул.
– Возникла проблема?
– Нет. Никаких проблем. – Прентисс достал из кармана фотографию и подошел к бюро. – Возможно, вы встретитесь там с этим человеком. – Он достал еще одну фотографию. – Он может быть вместе с этой женщиной.
Колдуэлл слегка повернул голову, чтобы взглянуть на фотографии.
– Что мало вероятно, – продолжал Прентисс. – Все факты говорят против этого. Он не знает, как разворачиваются события, а на вас никак не сможет выйти. О вас вообще никто не знает.
– Несколько человек знают. – Колдуэлл дождался, когда Прентисс сядет на место. – Вы. Джеффриз. И еще два человека.
– Трое, – уточнил Прентисс. – Джеффриз, я и еще один.
– Как зовут вот этого? – Колдуэлл показал на бюро.
– Саймон Герни.
– Как можно выйти на него? Деталей не надо.
– Возможно, он будет следить за Коул, – с сомнением предположил Прентисс, полагаясь на теории Бена Аскера. – Просто считайте его своим противником, понятно? Чем меньше вы знаете... – Прентисс запнулся. – Он был у нас в руках, но мы упустили его. Поэтому теперь, скорее всего, он ляжет на дно. И все-таки...
– Понятно. – Колдуэлл вскинул брови. – Это было неосмотрительно с вашей стороны потерять его, – сказал он, не ожидая ответа. – А девушка?
– Она наша.
– Была.
– Да, была наша.
– С этим тоже все ясно. – Колдуэлл, не глядя, протянул руку и взял фотографии. Он пристально посмотрел на них и отложил в сторону. – Он профессионал?
– Да, – подтвердил Прентисс. – Понятно?
– Значит, если они появятся... – Колдуэлл остановился, чтобы Прентисс закончил его мысль.
– Желательно их убрать, только без лишнего шума. Все должно пройти гладко. Не хватало еще, чтобы потом нас замучили вопросами. Но если представится случай...
– Я понял, – сказал Колдуэлл.
– Главная задача прежняя – убить Полу Коул. Это все, что вы Должны знать. Все может остаться без изменений, но Пола Коул должна умереть.
– Разумеется, – повторил Колдуэлл. – Я все понял.
Наконец Рейчел заснула, а проснулась, когда мотор перестал урчать и они остановились. Она увидела редкие огни фонарей, невысокое здание.
– Где мы?
– На полпути в Брайтон. – Герни извлек раненую руку из рукава дождевика, расстегнув куртку и рубашку. – Это специально оборудованное место для стоянки. Им обычно пользуются водители грузовиков. – Он повернулся к ней, приблизив руку к свету: – Кровь идет?
– Несильно, но идет, – ответила Рейчел. – Сочится.
– Посмотри рукав куртки и плаща. Она выглядела заботливой женой.
– Ничего нет.
– Хорошо, – сказал он, застегивая рубашку.
– Зачем мы здесь?
– Почему бы нам здесь и не быть? Я не знаю, как скоро они спохватятся, узнав, что мы скрылись. Это зависит от того, как часто Паскини должен был отзваниваться. Вероятно, первый раз он позвонил, когда нас привезли на Чейни-Уок. Возможно, в следующий раз он должен звонить на рассвете. Сейчас три часа. Вернуться в город на машине мы не можем, поэтому отсюда поедем на попутке.
– В Брайтон?
– Да, и в Лондон вернемся поездом. Такой ход вряд ли придет им в голову. И все же они начеку, они нас ждут, поэтому мы поедем не только на поезде. Хочешь кофе?
Пока она допивала вторую чашку кофе, Герни нашел попутную машину.
Водитель оказался на редкость разговорчивым. Он усадил Рейчел рядом с собой и всю дорогу рассказывал ей о девушках, которых ему случалось подсаживать по пути, и о том, как они расплачивались с ним за поездку. Герни не спал, но в разговор не вступал. Водитель крутил руль, выжимал сцепление, но время от времени успевал наклониться к Рейчел, чтобы схватить ее за колено, якобы для большей убедительности своих слов.
Когда они проезжали мимо Ройял-Павильон, Герни попросил остановиться. Он помог Рейчел выбраться из кабины и захлопнул дверь. Они решили прогуляться к морю, которое мрачно серело под утренним тусклым небом. Волны, разбегаясь по гальке, замирали на ней темными спокойными складками.
– У этого типа оказалось целых три руки: одной он рулил, другой переключал скорость, а третьей лапал меня.
– Я это заметил.
На берегу они набрели на участок, поросший травой, на котором было установлено несколько скамеек. Они сидели лицом к морю, наблюдая за стаей чаек, промышлявших мелкой рыбешкой выше линии прибоя. Чайки то взмывали вверх, то камнем падали вниз, борясь между собой за добычу и при этом пронзительно и скандально крича.
Не отрывая от них взгляда, Рейчел сказала:
– Итак, мы возвращаемся.
– Да. Сядем в метро на одной из южных станций Лондона.
– А потом?
– Отправимся в гостиницу. Мы ведь отсутствовали всего одну ночь, так что, скорее всего, там даже не заметили этого.
– И потом?..
Подул сильный бриз, покрывший море белыми гребешками и вспенивший сонливый прибой. Герни устроился поудобнее, чтобы не так болела рука.
– Тебе, я думаю, пора собирать манатки. Рейчел никак не отреагировала на его слова.
– Если что и должно случиться, то завтра. У меня выбора нет, я в любом случае должен добраться до Полы Коул.
– Зачем ты лезешь на рожон?
– Мы сыграем в кошки-мышки, и я исполню роль мышеловки.
– Тогда ты умрешь.
Герни, не отрываясь, смотрел на гребешки волн, с которых ветер срывал и уносил белую пену.
– Предложи что-нибудь другое.
– Да забудь ты об этом деле. Брось! Ты же сам ничего не выиграешь. Борец за справедливость! Послушай, – продолжала она, – они живут по своим собственным законам, известным только им одним. Ты думаешь, рядовой гражданин понимает, что происходит? Пару раз ты их перехитрил, ну и что? Что это изменило? Ничего. Это – их игра, которую они ведут по собственным правилам. Поэтому нам обоим пора собирать манатки. – Она повернулась к нему. – А, Саймон?
Герни по-прежнему смотрел на белую полоску пены, оставляемой волнами на гальке.
– Понятно, – заключила она. – Нет.
Когда они шли через город к станции, Рейчел сказала:
– Пока я остаюсь, во всяком случае до завтрашнего дня, но из гостиницы не выйду. Надеюсь, это не нарушит твои планы. Кто знает, может быть, что-то и произойдет.
– Вот именно: кто знает?
По пути им встретилась аптека, где Рейчел купила бинт и антисептик. В поезде ей пришлось бодрствовать, чтобы Герни хоть немного поспал.
Пола проснулась рано. Слуховое окно тускло поблескивало в утреннем свете. Она неподвижно лежала, глядя прямо на него, но взгляд ее снова затуманился, и очертания окошка стали расплывчатыми. Она задремала, погрузившись в мир пестрых образов. Качались деревья. Ловя восходящие потоки воздуха, парили птицы...
И человек, и место казались знакомыми, но Герни никак не мог восстановить в памяти ни кто был с ним, ни что это за место. Над головой кружили птицы, криком напоминавшие чаек. Спутник находился слишком далеко, чтобы можно было его увидеть. Герни лишь ощущал его присутствие, которое напоминало тень, упавшую рядом. Он попытался повернуться, чтобы увидеть лицо человека, но страшная давка, в которой они оказались, унесла толпу вместе с ним в сторону.
Высоко над толпой светился экран огромного телевизора, яркие цвета поражали своей неестественностью. Взгляды всех присутствующих были устремлены вверх. На экране появился Джордж Бакройд со стаканом в руке. Помахав Герни другой рукой, он начал говорить, но из-за стоявшего кругом шума его не было слышно: вроде бы он кого-то представлял.
Герни почувствовал, как рядом с ним появилась Пола Коул. Она внимательно смотрела на экран, и Герни видел телевизионное изображение как бы ее глазами. Передача велась из паба на Портобелло-роуд, где он и Рейчел в последний раз встречались с Бакройдом. За одним из столов выпивали несколько мужчин, и Бакройд, произнеся что-то, показал на одного из них. К стене позади стола был прикреплен флаг с изображением дерева и слетающей с его ветвей птицы.
Человек встал из-за стола и приблизился к камере, сменив у микрофона Бакройда. Герни почувствовал, как возросло напряжение Полы, словно генератор, вмонтированный в ее мозг, стал работать интенсивнее, перейдя от тихого гудения на устойчивый вой. Он попытался совместить свои видения с ее, но она сопротивлялась этому изо всех сил. Как будто осознав его присутствие, она вздрогнула, и лицо на экране стало смазанным и искаженным, причем настолько, что черты его было трудно разобрать. Силясь восстановить их в памяти, он услышал ее хриплый шепот: «Герни».
И все же память, насыщенная информацией, подсказывала имя, оно было готово сорваться с языка. Черты лица то восстанавливались, то снова расплывались. Наконец огромным усилием воли Герни сосредоточился и заставил изображение на экране вернуться в фокус, после чего он увидел знакомое лицо человека, которым оказался Мартин Лютер Кинг.
Раздались стоны и жалобные вопли толпы.
Кинг наклонился к микрофонам.
– Я видел сон! – нараспев произнес он.
– О Господи! – воскликнули голоса в ответ. – Господи! Пола собралась с духом, чтобы выстрелить из охотничьего лука. Краем глаза Герни видел, как она взяла стрелу и натянула тетиву.
– Я видел сон! – рефреном пропел Мартин Лютер Кинг, и ответом ему стал лес поднятых рук.
Герни услышал свист рассекаемого воздуха и проводил взглядом пущенную стрелу, следя за ее рыскающим полетом, в котором она, как самонаводящаяся ракета, искала свою жертву. Герни видел все так, словно совершал полет вместе со стрелой. Когда она достигла своей цели, он, оказавшись в непосредственной близости от места происшествия, не понял, что произошло.
Он снова перенесся в самую гущу толпы и посмотрел на экран. Пола держалась рядом с ним. Он хотел было повернуться, чтобы взглянуть на нее, но сон не дал ему этого сделать. Стоя плечом к плечу, они следили за тем, как мелькали на экране, сменяя друг друга, лица и места событий. Герни понимал, что Пола хотела среди них что-то спрятать, поэтому он сосредоточился, стараясь замедлить мелькание образов, и это ему удалось. Пола задрожала, она вскрикнула, как от полученного удара, и картинка на экране замерла, запечатлев черный лимузин с откидным верхом и людей. Потом машина на большой скорости тронулась с места, оторвавшись от сопровождавших ее мотоциклистов. С заднего сиденья с трудом поднялась женщина, словно пытаясь поймать что-то. Сбоку на машину прыгнула охрана, и камера крупным планом показала перекошенное лицо Кеннеди, его распростертое тело, забрызганные кровью пиджак, обивку салона и розовый костюм жены.
Пола опустила винтовку. На экране появился Джордж Бакройд с плакатом, на котором было написано: «Совершено покушение на президента Кеннеди». Когда он убрал плакат, Герни увидел на экране собственное лицо. Всматриваясь в толпу, он искал глазами Полу, а найдя, пробрался к ней, чтобы быть рядом. Они смотрели на преувеличенно большое изображение, пока черты лица не стали расплываться и деформироваться: нос укоротился, волосы потемнели, лицо расширилось.
Пола задрожала, ее трясло так, словно к ней притронулись оголенным проводом. Охваченная паникой, она испытала новый прилив сил, неистово перемешав и превратив в беспорядочный набор зубы, глаза, скулы. Герни противодействовал ей, пытаясь воссоздать их и складывая по частям подбородок, нос, лоб. Когда он наполовину справился с задачей, ему померещилось, что он узнает эти черты, но Пола в припадке ярости разбила изображение, расшвыряв все его фрагменты.
Герни сдался и перестал смотреть на экран, переключив все свое внимание на Полу. Это занятие походило на засаду. Он увидел ее лицо, перекошенное от напряжения, и широко распахнутые глаза. Он хотел вытянуть из нее имя, имя того человека, чье лицо она не позволила ему увидеть на экране. В какой-то миг он одолел ее и услышал, как она произнесла это имя, утаив, однако, другое.
Он повернулся к экрану, на котором снова возникло его лицо, которое он тут же стер, и на его месте появилась другая картинка. Он знал, что Пола тоже видит ее. Он услышал ее отчаянный шепот. Обессиленная борьбой с ним, она, как выдохшийся на дистанции бегун, не могла больше вмешиваться в дальнейший ход событий.
Камера вернула их в прошлое: вот мужчина подстригает живую изгородь в саду, его молодое лицо напряжено. Герни видел, как Пола наклонилась и подняла шнур секатора, который в ее руке вдруг превратился в змею – шипящую и извивающуюся. Она замахнулась и швырнула ее. Змея полетела в мужчину, который поймал ее, но она, вырвавшись из тисков сжимавших ее рук и сверкнув ядовитым зубом, нанесла ему разящий удар по лицу и в шею.
Человек, похожий на банкира, встал в восемь утра. Он принял душ, побрился и выбрал костюм, после чего позвонил в «Пан-Америкэн», чтобы проверить, забронирован ли ему билет. Ему подтвердили, что место зарезервировано на рейс номер 106 из аэропорта Даллеса в восемнадцать пятнадцать.
Он злился, что его вызвали в Вашингтон, поселили в этой гостинице, а теперь еще нужно было как-то убить целый день. Мало того что были пропущены концерт в «Карнеги-Холл» и обед в дорогом ресторане «Времена года», к тому же он лишился удовольствия провести вечер и ночь с одной очаровательной особой. Прентиссу не терпелось поговорить с ним лично и, конечно, не по телефону, поскольку, как подозревал Колдуэлл, кое-кто из сотрудников мог подслушивать их. Он понимал, что руководство данной операцией осуществлялось из-за наглухо закрытых дверей.
Джеффриз был не очень симпатичен Колдуэллу, но он несколько раз подбрасывал ему работенку. Прентисс – птица совершенно иного полета: он вел игру покрупнее, да и ставки у него были значительно выше, что служило Колдуэллу небольшим утешением за неожиданный вызов и вынужденную необходимость провести скучный день.
Вздохнув, Колдуэлл взял фотографии Рейчел и Герни. Рассматривая изображение Герни, он понял, что в его лице он встретит сильного противника, что, впрочем, всегда было интересно. Продолжая изучать снимки, он снял трубку, заказал сок, кофе и тост, затем опустил их в дорожную сумку и включил телевизор.
Рейчел долго стояла под душем, как будто никак не могла смыть грязь последних двадцати четырех часов. Наконец она выключила воду и несколько минут энергично вытирала волосы, наклонив голову вперед. Она завернулась в сухое полотенце, закрепив свободный конец под мышкой, и неожиданно остановилась от пришедшей в голову мысли, которая заставила ее содрогнуться.
Выйдя из ванной, она увидела Герни, который вот уже битый час лежал на кровати, уставившись в пространство.
– Ты бы занялся своей рукой.
Пока она одевалась, он развязывал узлы на лоскутах от рубашки Паскини, которую разорвала Стелла. Ткань присохла к ране, поэтому он разделся и пошел в душ, откуда вернулся через пять минут со снятыми повязками, но рана снова кровоточила. Ближе к локтю она немного затянулась и по форме напоминала криво улыбающиеся узкие губы.
– Ну как? – спросила Рейчел.
– Болит, но не очень.
Рейчел обработала рану антисептиком и перевязала ее, стараясь стянуть руку, но не слишком туго. Он неподвижно стоял, послушный, как объезженный жеребец.
– Этого недостаточно, – заметила она.
– Придется обойтись твоей помощью.
Она оторвала бинт и завязала его.
– Что ты собираешься делать?
Увиденный им накануне сон не давал ему покоя. Отчетливые цветные картины стояли перед глазами, а шум голосов по-прежнему звучал в ушах. Он видел, как неторопливо рыскала в поисках жертвы стрела, и слышал свист ветра в ее хвостовом оперении. Он видел змею, извивающуюся в воздухе, и ее ядовитый зуб, острый, как стальной шип, прокусывающий человеческую плоть. Он мучился над разгадкой того, что могла значить эта вереница образов: Мартин Лютер Кинг, Кеннеди, мрачный молодой человек, работающий в саду, и Пола, пытающаяся скрыться в толпе после очередного покушения.
Рейчел повторила свой вопрос.
– Ведь теперь они возьмут под наблюдение и Чейни-Уок, и Хэмпстед.
Герни не прочь был узнать, какую версию разрабатывала полиция, возможно, версию разборки между преступными группировками. Если Коул до сих пор оставалась на Уиндмил-Хилл, то полицейских и близко не подпустят к этому дому, а прессу постараются нейтрализовать. Перестрелка в восточном Лондоне, четверо убитых в Челси. Достаточно одного любопытного прохожего или ревностного блюстителя порядка, чтобы об этом узнал весь город. Он посмотрел на часы и включил телевизор.
– Если я хочу выманить их, – заключил он, – то надо отправляться в Хэмпстед. Ты права. Они могут выставить полицейские патрули на Чейни-Уок и близлежащих улицах, а вот к Коул они приблизиться не могут, рискуя засветить ее.
– Ты думаешь, она до сих пор там?
– Возможно, нет. Скорее всего, нет. Это зависит от того, насколько хорошо они организованы. У них могут быть и другие явки, они могут поселить ее в гостинице, но это опаснее.
– Почему?
– Мы ведь однажды видели ее, хотя я уверен, что она не имела права отлучаться одна.
– Я ничего не понимаю. – Рейчел задумалась. – А ты, я вижу, не намерен ничего рассказывать мне. До сих пор я закрывала глаза на то, что ты из всего делаешь тайну. Согласна, я заслужила это. Может быть, ты прав, что не хочешь брать меня с собой. Ты имеешь право не доверять мне. Но я прошу тебя, не пудри мне мозги.
Герни молчал.
– Саймон! – окликнула его Рейчел. – Ты слышишь меня?
Он жестом показал ей, чтобы она успокоилась. Его глаза были прикованы к экрану телевизора, по которому выступал человек. Герни видел также голову корреспондента, который, довольно кивая, выслушивал ответ на свой последний вопрос. Фоном им служило изображение дерева, с ветвей которого слетает птица.
Говорил Клайв Хоулман:
«...И завтра в Гайд-парке мы станем свидетелями грандиозной демонстрации неприятия и недовольства, с какими большинство простых граждан нашей страны относятся к ядерной политике правительства. Представители различных слоев общества, всех политических партий, люди различных убеждений соберутся там, чтобы заявить правительству решительное „нет“. Нам не нужно этого оружия. Нам не нужны американские военные базы. Нам нужна новая политика. Больше всего мы нуждаемся в спокойном мире без войн».
Режиссер переключился на студию, и диктор последних новостей сообщил:
«На завтрашнем митинге, по предварительной оценке, соберется более полумиллиона человек, что вызывает беспокойство у правительства и полиции. Министр внутренних дел предупредил о возможных нарушениях общественного порядка...»
Герни внимательно дослушал новости, затем выключил телевизор и какое-то время стоял, не отрывая глаз от темного экрана. Он мысленно, по частям, воссоздавал черты лица человека, которого видел во сне, – подбородок, нос, скулы, – и сопоставлял их с лицом Хоулмана на фоне символизирующего мир дерева, как будто нарисованного ребенком, и летящего голубя, белый силуэт которого выделялся на темном небе.
Дерево и птица запечатлелись в мозгу Полы, словно кто-то выжег их в нем. Они были доминантными в ее сознании, когда она стояла среди толпы, наблюдая за человеком, подошедшим к микрофону, и готовилась к предстоящему покушению.
Рейчел пришла в замешательство.
– Это же Хоулман! Так его зовут? – воскликнула она, вспоминая телепередачу, виденную в пабе на Портобелло-роуд, и улыбающееся лицо Джорджа Бакройда, поднимающего стакан с виски.
Наконец Герни сел.
– Теперь я знаю, что должно произойти, – сказал он, – но не знаю, как.
Пола Коул сидела совершенно неподвижно. Был яркий солнечный день, но в тенистых местах на лужайке еще серебрился иней. Там, где он растаял, мокрая трава сверкала и переливалась всеми цветами радуги. В грязи у обочины длинной, засыпанной гравием дороги копались в поисках добычи два дрозда. Они то отбегали в сторону, то снова принимались тыкать в землю своими узкими, как игла, клювами. Когда каждый из них с горящими глазами устремлялся вперед, его маленькое тельце, выгнутое дугой, напоминало наносящее удар оружие.
Дом, куда ее привезли, был большой и располагался вдалеке от дороги. У стены, от которой начиналась подъездная дорога, росли высокие кипарисы, поэтому от ворот дом нельзя было увидеть. Когда они приехали, Маунтджой открыл их, чтобы пропустить машину, и закрыл, прежде чем сесть рядом с водителем. Она знала, что произошли какие-то важные события, в которых был замешан Герни. Ему уже ничто не угрожало, и завтра она увидит его, хотя не понимала, радоваться этому или огорчаться. Он, как и она, знал все. Она сидела неподвижно, наблюдая за дроздами, и, хотя был ясный день, солнце не грело, поэтому на ней были пальто и перчатки.
Она думала о том, что убила своего отца, и теперь в ее тайну проник посторонний, к которому она испытывала смешанное чувство любви и ненависти.
Один из дроздов схватил червяка и вытащил его из земли. Червяк отчаянно сопротивлялся, скручиваясь, извиваясь, он пытался вырваться из сжимавших его тисков. Пола припомнила свой сон и лица погибших известных людей, до сих пор ощущая легкость, с которой устремилась к своей цели стрела. Кто сделал это? Герни или она? Ее рука обхватила толстое сухое тело змеи. Папочка! Когда змея укусила его, его лицо расплылось кровавым пятном, а лезвия неуправляемого секатора продолжали грозно стучать, и болтавшийся шнур напоминал атакующую кобру.
– Папочка, – прошептала она. – Герни.
Когда Пола пришла на эту скамейку, светило солнце. Теперь оно уже клонилось к закату, и тени все ближе подкрадывались к дому, из которого появился Пит Гинсберг, направляясь к ней. Он наблюдал за ней из окна, не в силах оторвать глаз, отчего еще больше нервничал и злился.
– Пойдем в дом, – предложил он. – Тебе не холодно? Ради Бога... Не получив ответа, он прошелся по лужайке и опять вернулся к скамейке, устав перед ней.
– Ты не хочешь войти в дом?
Даже не взглянув на него, она продолжала неподвижно сидеть, наблюдая за дроздами.
– Но почему? – спросила Рейчел.
– Сама подумай, – ответил Герни. – Ты же знаешь об этом.
– О выборах?
– Движение за мир выдвигает в парламент значительное число кандидатов, о чем пять лет назад и подумать было нельзя. Хоулман возглавил его именно пять лет назад. Он приобрел огромное влияние, превратив марши мира в респектабельное мероприятие. Он вступил в Движение, выбрав исключительно благоприятный момент, и все эти годы действовал с большим умом. Теперь уже никто не может сказать, что участники Движения – это кучка ненормальных крикунов, настолько оно многочисленно. Все больше людей лично знают друг друга, так как живут по соседству или вместе работают. К тому же Хоулман обаятельный человек, да и красным его не назовешь.
– Я слышала, что он очень честолюбив.
– Вероятно, да, как большинство политиков.
– И что он будто бельмо на глазу у правящего кабинета.
– Более того, Хоулман опасен. Другой такой подходящей кандидатуры не найти.
– Он будет фактически контролировать выборы.
– Должно быть. Участие в Движении за мир приобрело такую значимость, что его руководители могут позволить себе разрабатывать собственную тактику проведения избирательной кампании. Ни для кого не секрет, что многие годы они состояли под наблюдением, их телефоны прослушивались, почта просматривалась. В сложившихся обстоятельствах этого оказалось недостаточно.
– Ты имеешь в виду, что им остается убрать особенно надоедливых и неудобных? – Герни кивнул. – Такое практикуется повсюду: то у машины не срабатывают тормоза, то кто-то утонет. – Она задумалась, припоминая способ умерщвления, о котором узнала когда-то. – Или можно ввести инсулин в задний проход – и никаких следов. Сомнительно, чтобы они решились на такое на митинге, но если ты уверен, что с ними разберутся именно там, то кто его знает, – она добродушно засмеялась.
– Да, – сказал Герни. – Уверен.
– Значит, это не линия прямой связи.
– Думаю, Медоуз искренне верил в то, что говорил.
– А Паскини нет, – продолжала сомневаться Рейчел, вглядываясь в лицо Герни. Она знала, что именно Чезаре Паскини навел его на эту мысль. Рейчел не понимала только одного: почему Герни решил снова довериться ей. – Ведь это Паскини подсказал тебе?
Герни видел ее насквозь.
– Это будет выглядеть как несчастный случай, – заметил он. – А подстроен он будет человеком со способностями экстрасенса.
– Неужели влияние Хоулмана столь велико, что его убийство должно все изменить?
– Конечно. Ты же видишь, он практически незаменим. Почему завтра столько людей, фактически высказывая ему доверие, собираются выйти на улицу? Да это же политический триумф. Поэтому они и затеяли всю эту возню, по сути же произойдет очередное политическое убийство.
– Да, но способ, который они выбрали... – проговорила Рейчел. Она вспомнила рассыпавшуюся по полу колоду карт и лицо Дэвида на подушке. – Он что, полетит на вертолете?
Герни пожал плечами.
– Не знаю, – ответил он, – я ничего не знаю.
– Это Паскини, правда? – повторила свой вопрос Рейчел. – Сначала ты хотел промолчать обо всем, поэтому и предложил мне уехать. А что изменилось теперь? Тебе понадобилась моя помощь? Да?
– Нет, – отрезал он.
– Откуда ты узнал?
– Я видел это во сне, – объяснил он, словно это было очевидно.
– Ну конечно, так я и поверила. – Она чувствовала себя обманутой женой, которая теряла терпение, услышав очередную ложь.
Колдуэлл переключался с канала на канал, но ничего интересного не находил. Наведя пульт дистанционного управления на экран, он сказал: «Бац», после чего экран погас. Из вазы, стоявшей на бюро, он взял яблоко и принялся жевать его, расхаживая по номеру. Потом, не глядя, швырнул огрызок в корзину и точно попал в нее.
Он взял телефон и набрал номер. Когда на другом конце провода ответили, он улыбнулся.
– Прости меня за обед, за концерт, а вот за ночь мне нет прощения.
– Все из-за твоих дрянных дел, – закапризничала она. – Надеюсь, тебе надраят зад.
– Ты не можешь быть такой жестокой.
– Ты хотя бы должен заключить сделку на миллион.
– И мы купим тебе что-нибудь. Хочешь? Что-нибудь красивое?
– Когда ты вернешься?
– Через пару дней.
– А ты где?
– Ты же знаешь, в Чикаго.
– Но где?
– В гостинице, в номере.
– А знаешь, где я?
– Где?
– На постели. Знаешь, что на мне?
– Ну?
– Ничего. Я лежу на постели совершенно голая. А знаешь, где моя рука?
– Где?
– А-а-а, мне так приятно.
Колдуэлл зажал трубку подбородком.
– Ну, рассказывай, рассказывай.
С запада по небу неслись тяжелые, свинцовые облака, плоские, как поверхность наковальни. В задней части здания большие подоконники были оборудованы наподобие сидений и накрыты пухлыми подушками. Пола сидела у окна, сжавшись в комок, и, облокотившись на подушки, наблюдала, как проплывают мимо облака. Подобрав колени и склонив набок голову, она прислонилась к оконной раме. Это место было похоже на своеобразное укрытие.
Небо очистилось, окрасившись в темно-синий цвет, над домом то и дело стремительно пролетали стаи птиц, спешивших домой. После захода солнца вдоль горизонта пролегла широкая аквамариновая полоса, над которой вспыхнули первые звезды, мерцавшие, как капли росы. По мере того как сгущались сумерки, небо все более усеивалось звездами, которые, казалось, вот-вот не выдержат собственного ослепительного сияния, как не выдерживает и трескается скованная морозом земля.
Пришел Алан Маунтджой, чтобы пригласить ее к обеду. Она не только не ответила ему, но вообще никак не отреагировала на его присутствие. Он склонился, заглядывая ей в лицо.
– Хватит сидеть тут. Иди поешь. Что с тобой?
Пола повернула голову.
– Пошел вон, молокосос несчастный, – и, как ребенок, пришедший в восторг от собственной шалости, она рассмеялась, снова уставившись на звезды и напевая что-то про себя.
В течение дня они смотрели телевизионные выпуски новостей. Рей-чел позвонила в штаб-квартиру Движения за мир, представившись журналисткой. Ей сообщили, что митинг начнется в два часа дня и что Хоулман будет выступать часа в три, он прибудет не на вертолете, в четырнадцать тридцать за ним заедет машина.
– Значит, что-то случится с машиной, – предположила Рейчел.
– Бог его знает. Я бы не стал так утверждать. – Герни налил выпить. – Мы ничего не знаем наверняка. – Он протянул стакан Рей-чел. – Тебе не следует там быть.
– Знаю. – Она сделала глоток. – Но раз дело зашло так далеко, я там буду.
Ее не удивило, что Герни сумел заснуть. Он, как зверь, использовал способность отдыхать во сне. Рейчел лежала, прислушиваясь к ровному ритму его дыхания, и пыталась разобраться в своих чувствах. Она была напугана, сбита с толку и взволнована, и теперь еще нервничала оттого, что Герни спокойно спал, а она не могла сомкнуть глаз. Тревожное состояние не покидало ее, и тем не менее она чувствовала, что находится под надежной защитой. «Он мне не безразличен, – призналась она себе. – Господи, помоги нам».
Всю ночь она дремала, то проваливаясь в сон, то пробуждаясь– Утром, когда Герни уже проснулся, она чутко спала, приоткрыв рот и слегка нахмурившись. При свете ночника, который Рейчел не погасила из-за боязни темноты, он посмотрел на часы, лежавшие на тумбочке: они показывали шесть сорок. Он закрыл глаза, вспоминая, снилось ли ему что-нибудь, но вспоминать было нечего: в эту ночь кошмарные сны его не тревожили.
Самолет авиакомпании «Пан-Америкэн», совершивший рейс номер 106, произвел посадку точно по расписанию – в шесть двадцать пять. Он предъявил паспорт и ждал, когда поставят печать.
– Деловая поездка, – заявил он улыбаясь. – Всего на два дня.
Пола Коул сидела у окна и широко открытыми глазами смотрела на небо, которое в этот ранний час начало светлеть.
Гостиница находилась в похожем на башню здании, расположенном напротив Гайд-парка. Колдуэлл достал из дорожной сумки вещи – ветровку, свитер, джинсы, кроссовки – и положил их на кровать, потом подошел к окну и раздвинул портьеры. В парке полным ходом шла работа: невдалеке сооружали помост из ярко-желтых и синих досок.
С точки зрения подготовки и исполнения предстоящее дело было простым. Его предыдущая поездка в Лондон была организована консорциумом поставщиков алмазов, которые обнаружили, что один из лондонских партнеров ведет нечестную игру. Поскольку их товар нелегально переправлялся в Англию за обшивкой небольшого частного пассажирского судна, они не могли пожаловаться полиции на своего зарвавшегося коллегу.
Они заплатили хорошо, но работенка в итоге оказалась грязной. Колдуэлл взял под наблюдение дом указанного человека, намереваясь застать его одного, но, как выяснилось, тот обманывал не только своих деловых партнеров, но и жену, поэтому, когда Колдуэлл проник в дом, он попал на интимный обед для двоих. Ему пришлось убить их обоих, не заботясь при этом об эстетике исполнения: перепуганная девушка, пятясь, выпала через стеклянную дверь, предварительно получив пулю от Колдуэлла, который выстрелил, чтобы заткнуть ей глотку.
После этого он полетел сначала в Амстердам с американским паспортом, оттуда перебрался в Швейцарию через Париж с английским паспортом, который ждал его в гостинице. Полиция рыскала по всем закоулкам Европы в поисках наемного убийцы, но Колдуэлл как настоящий профессионал умел быть осторожным.
Он знал, что Коул находилась в Лондоне по заданию службы безопасности. Двое охранников не догадывались, что ждет ее сразу после выполнения задания, но он был уверен, что в случае чего они не станут звать полицию. Въезд иностранцев в эту страну всегда подвержен существенным колебаниям, и Коул, конечно, приехала сюда не под своим именем, поэтому к тому времени, когда все выяснится, Колдуэлл будет уже далеко.
Ему неплохо бы знать, какая задача поставлена перед ней и что связывало ее с Герни и той женщиной. Он нервно передернул плечами, предчувствуя, что в деле будут осложнения, о которых он не знал, да и не хотел знать заранее. Это придавало ему уверенности в себе. Распутывать клубки и развязывать узлы не было его работой, он предпочитал просто их разрубать. В практике Колдуэлла нередко встречались случаи, когда чья-то смерть служила оптимальным решением всех проблем.
Маунтджой налил кофе в три чашки. Гинсберг поставил на стол тосты, масло и джем. Пола поднесла чашку ко рту, и мужчины наблюдали за ней с видом встревоженных родителей. Гинсберг откусил кусок и бросил тост на тарелку.
– Пойду проверю машину, – сказал он, направляясь к двери. Пит молил Бога, чтобы все поскорее закончилось. Его мучили дурные предчувствия. Пола много часов подряд сидела неподвижно, как кукла, и всю ночь они с Маунтджоем по очереди дежурили около нее.
Маунтджой то и дело рвался позвонить и доложить.
– Она какая-то странная, – объяснял он свою настойчивость. – Она чокнулась, и там должны знать об этом.
– Она вообще странная. В этом все дело. – Гинсберг не хотел, чтобы сроки операции переносились или менялись. Ему не терпелось покончить с этим делом и вернуться в Штаты. Не хватало еще, чтобы прислали чудаков в белых халатах, которые замучают ее вопросами и не дай Бог узнают то, что им не положено знать.
Он поднял дверь гаража, сел в машину и задним ходом вывел ее на подъездную дорогу. Он с надеждой думал о том, что через несколько часов все будет кончено. Сидя в машине с работающим двигателем, он немного успокоился.
– Он спал со мной, ты знаешь?
Вздрогнув от неожиданности, Маунтджой посмотрел на нее.
– Знаю.
– Он пытался убить меня. Он меня душил.
– Что?
– Он хотел бросить меня.
– Кто? О ком ты говоришь?
– Если я убью его, он не сможет бросить меня?
– Что? – снова переспросил Маунтджой. – Кто? Кто пытался убить тебя?
– Дэвид, – проговорила она. – Ты знал Дэвида?
Маунтджой поставил чашку и посмотрел на телефон, потом схватил Полу за руку и дернул ее.
– О чем ты говоришь? Кого ты имеешь в виду? Пола! – Он еще раз встряхнул ее за руку.
Она сидела неподвижно, пока Маунтджой не отпустил ее, затем взяла тост и стала намазывать его маслом.
– Я видела сон, – сказала она. – Не беспокойся. Это я видела во сне.
У Маунтджоя от удивления округлились глаза.
– Бог мой, – прошептал он.
Вернулся Гинсберг.
– С машиной все в порядке, – доложил он Маунтджою. – Машина на ходу.
Повсюду были развешаны флаги и транспаранты, повсюду колыхалось людское море, над которым стрекотал зависший полицейский вертолет. Стоял холодный солнечный день, высоко в небе пролетел клин уток. Скандирующие лозунги манифестанты все прибывали в парк.
С полчаса потолкавшись среди толпы, Рейчел и Герни пробрались к помосту.
– Надо найти ее, – сказал Герни до этого, – и следить за ней, не обнаруживая себя. Поскольку мы не знаем, что именно должно произойти, необходимо все время быть поблизости.
– А как ее найти?
– Если ты придумаешь, как, поделись со мной.
– Скорее всего, она будет недалеко от выступающих?
– Если бы я знал, что они замышляют, то ответил бы на твой вопрос. Возможно, ты права. Поищем. Ты запомнила ее лицо?
– Пожалуй, – ответила она. Пока они разговаривали, она ела. Обдумывая его вопрос, Рейчел остановилась, и ее вилка замерла в воздухе. – Да, помню.
Теперь она обводила растерянным взглядом головы многих тысяч людей, сидевших на подстилках и плащах.
– Нам придется искать весь день, Саймон. Это безнадежно.
Герни взял ее за руку и подвел к раскидистому каштану, росшему у одной из дорожек.
– Мы находимся западнее помоста, – объяснил он, – в восьмидесяти метрах от него. Это дерево будет нашим ориентиром. Сейчас мы разойдемся и встретимся снова через пятнадцать минут. Даже если ты найдешь ее, все равно приходи сюда. Итак, на этом месте через пятнадцать минут.
И они разошлись в разные стороны.
Колдуэлл застегнул молнию на ветровке, чтобы не было видно ремней перевязи, сделанной на заказ: с одной ее стороны помещался кольт 38-го калибра с глушителем, крепившийся к пружинному выбрасывателю, а с другой – узкий острый нож в металлических ножнах. Кольт он брал на всякий случай.
Он пересек улицу и вошел в парк, пробираясь сквозь толпу и направляясь к помосту, на котором, сменяя один другого, выступали ораторы. Он вспомнил инструкции, полученные сначала от Эда Джеффриза, а затем от Прентисса:
«В этот день она должна присутствовать на митинге в защиту мира, на котором будет много выступающих. Вот детали. – Джеффриз вложил конверт в его руку. – Прочтите и сожгите. Там вы еще найдете фотографии парней, которые охраняют ее. На митинге они будут держаться рядом с помостом. Главным оратором станет человек по имени Хоулман. Во время его выступления произойдет нечто непредвиденное, после чего можете убрать ее в любой момент. Запомните: пока Хоулман говорит, ее не трогать. Он должен выступать последним. Рассчитайте все точно. В конверте номер телефона. Утром в день митинга позвоните по нему, назовите свое имя. Если будут изменения, вам сообщат».
Утром Колдуэлл позвонил, и ему передали, что все остается без изменений и что часа в три он должен находиться перед помостом.
Он протискивался сквозь толпу, которая служила надежным укрытием. Его никто не искал, о нем никто ничего не знал, он никому не был известен в лицо. Думая о характере планировавшейся диверсии, он предполагал, что будет брошена бомба: это оживит мероприятие.
Он столкнулся с девушкой, которая извинилась и пошла дальше. Колдуэлл обернулся ей вслед, наблюдая, как она торопливо обходила группы людей, устроившихся на траве.
«Что ж, – подумал он, – и до этой дойдет очередь».
Рейчел потолкалась среди митингующих и повернула назад, к каштану. Она нервничала, чувствуя себя незащищенной. Так бывало в детстве, когда играли в казаков-разбойников: если чувствуешь себя неуверенно, тебя обязательно найдут. Как можно искать, не обнаруживая себя?
Она остановилась, всматриваясь в лица. Стоявшие рядом мужчина и женщина решили подойти поближе, чтобы лучше слышать выступления ораторов, особенно Хоулмана. Они обсуждали его достоинства – принципиальность, энергичность.
Женщина сообщила своему спутнику нечто, чего тот не знал.
– В самом деле? – удивился он. – Неужели?
Рейчел вздрогнула, как будто ее хлопнули по спине; и почувствовала покалывание в кончиках пальцев.
– Да, – подтвердила женщина. – Это же всем известно.
Энергично работая локтями, Рейчел принялась расталкивать людей.
– Господи, – шептала она. – Господи Боже мой.
Ему почудилось, что кто-то произнес его имя. Герни вскинул голову, как зверь, почуявший запах. Он понял, что Пола в парке, не спрашивая себя, откуда такая уверенность. Он двинулся к ней, как гончая, которая взяла след. Ее присутствие ощущалось то сильнее, то слабее, то снова сильно. Они играли в своего рода «холодно-горячо», и не важно было, выследил он ее или она притягивала его к себе. Он словно держался незримой нити, которая рано или поздно должна была привести его к ней. Теперь он был уверен, что найдет ее.
Рейчел подошла к дереву и осмотрелась. Она опоздала, и Герни ушел. Она молила Бога, чтобы это было не так.
Герни нигде не было видно. Она взглянула на помост и впервые увидела Хоулмана, сидевшего среди других ораторов и ждавшего своей очереди. Через три минуты ожидания ее нервы не выдержали, и она, огибая помост, отправилась на поиски Герни, которые очень быстро увенчались успехом.
Люди, находившиеся ближе всего к помосту, расположились на траве и внимательно слушали оратора. Многие пришли на митинг с детьми, захватили из дома еду. Они терпеливо внимали выступавшим, стращавшим их различными ужасами. Люди пили кофе или обнимали детей, чтобы те не замерзли на холоде.
Гинсберг с Полой по инструкции должны были стоять напротив помоста, примерно в тридцати метрах от барьера. Они легко определили и нашли это место, как, впрочем, и Колдуэлл, который без труда отыскал их в этом людском море. Он встал позади Полы на расстоянии протянутой руки и мог дотронуться до нее. Все они находились на краю огромного полукруга людей, которые кто сидел, кто стоял под развевающимися над их головами флагами. За ними толпа становилась более плотной и бесконечно огромной.
Это напоминало преследование лисицы по снегу, на котором отчетливо видны ее следы, сохранившие горячий резкий запах. Его не могло остановить ни сопротивление людей, не желавших расступаться, чтобы пропустить его, ни теснота, временами напоминавшая хорошую давку, ни многочисленные попытки некоторых ввязаться с ним в словесную перепалку. Свежий след, который он взял, безошибочно вел его к Поле.
Когда он остановился футах в двадцати от нее, она сразу почувствовала это. Она стояла между двумя мужчинами, которые не могли слышать маниакального смеха, от которого сотрясалась и разрывалась ей грудь. Как нашкодившая школьница, она плотно сжимала губы, чтобы не рассмеяться вслух раньше времени и не сорвать задуманную ею злую шутку.
«Подожди. – Герни мог поклясться, что слышал каждое ее слово. – Подожди, и ты увидишь, что будет».
Он не сразу заметил, как подошла Рейчел. На авансцене появился человек, который представил Хоулмана. Раздались аплодисменты. Те, кто сидел, встали, чтобы лучше разглядеть его.
Рейчел схватила Герни за руку, повернула его лицом к себе и обняла, лоб в лоб, изображая влюбленную девицу, замершую в объятиях друга.
– Послушай... послушай... – Ей не хватало дыхания. – Я знаю, как она это сделает.
Она плотнее прижалась к нему всем телом и быстро проговорила:
– Два года назад Хоулман перенес серьезную операцию на сердце. Это я слышала из разговоров. Ему имплантировали стимулятор – электронное устройство для поддержания сердечного ритма.
Гинсберг посмотрел на телевизионное оборудование, установленное над толпой, и вспомнил инструкции, полученные от Джеффриза перед отлетом из Лондона:
«Он должен стоять в центре помоста, чтобы все его видели и слышали. Миллионы очевидцев станут свидетелями смерти, наступившей по естественной причине. Это будет настоящая трагедия, которая на три дня захватит все средства массовой информации. Таким образом, мы вырвем жало у осы, обезглавим гидру. Очень жаль, что в свое время подобным образом не расправились с Кастро. – Он взял сигарету и рассмеялся. – Она знает, что ей делать. Хоулман начнет говорить, и через несколько минут, – он щелкнул зажигалкой, прикурил и со стуком закрыл ее, – все будет кончено».
После этого они спокойно выйдут из парка, оставив за собой посеянный ими хаос и ужас. На следующий день они с Полой улетают. После отчета в Вашингтоне дело будет окончательно закончено.
Гинсберг не знал, что она скажет. В последнее время Пола пугала его непредсказуемостью своих настроений. Пока Хоулман шел к микрофону, ее лицо стало сосредоточенно-внимательным и напряглось.
Колдуэлл приподнялся на цыпочках, чувствуя, как ножны впились ему в подмышку. Он оторвал взгляд от спины Полы, озираясь по сторонам и гадая, в каком именно месте будет совершена диверсия. Ему и раньше доводилось видеть охваченную паникой толпу, когда люди, спасаясь бегством, сталкивались друг с другом, спотыкались, падали, ослепленные страхом, не замечая ничего вокруг.
– ...Игнорируют манифестацию рядовых граждан... – Хоулман говорил в микрофон без шпаргалки, раскинув руки, словно хотел обнять всю толпу, в его голосе звучала страстная убежденность.
В сознании Герни пронеслась череда лиц – Кинга, Кеннеди, Хоулмана, его самого, молодого человека в саду.
Когда он представил себе это последнее лицо, он ощутил легкий удар, похожий на плеск кильватерной волны о сваи пристани. Он увидел, как качнулась вперед Пола, словно ее толкнули, как стоящий справа от не мужчина подхватил ее под руку, чтобы поддержать, внимательно посмотрел по сторонам, потом наклонился и зашептал ей что-то на ухо.
Герни мысленно воссоздал картину: сад, дождеватель на лужайке, химерическая радуга над его струями и человек, подрезающий электросекатором непокорные ветви живой изгороди. Маленькая девочка на лужайке, не отрываясь, смотрит на него. Все эти разрозненные детали головоломки Герни уже видел во сне, но по-прежнему не мог сложить, чтобы разгадать ее. Он лишь знал, что этот сон наводил на Полу страх и каким-то странным образом был связан с событиями, происходившими в данный момент в парке.
Он закрыл глаза и напряг все силы, стараясь рассеять туман, мешавший нормальной видимости. Сломанная радуга над струями дождевателя дрожала и переливалась во всем великолепии своего семицветья. Очертания предметов заострились, а черты лица девочки стали более определенными и ясными, как будто кто-то кистью подправил изображение, прибавив яркости и света. Ее напряженное лицо застыло от негодования.
Пола сосредоточилась на Хоулмане, ее слегка приоткрытые губы изогнулись в торжествующей улыбке. Но вдруг она пошатнулась, судорожно глотая воздух, и встревоженный Гинсберг снова поддержал ее. Она схватилась рукой за горло.
– Что? Что? – глядя на нее, спрашивал Маунтджой.
Ее безжизненное от ужаса лицо вновь повернулось к Хоулману.
– Папочка! – вырвалось у нее. Это единственное слово было похоже на подавленный крик.
Она привлекла внимание людей, посмотревших на нее с любопытством и тревогой.
Она снова видела перед собой его лицо и заново переживала обрушившийся на нее кошмар, спроецированный из прошлого. Сейчас он навсегда покинет ее, – ее, которая должна опять его убить. Этот кошмар происходил не во сне, а наяву. Со всех сторон ее плотным кольцом обступили образы, и она поняла, что ей делать. Она резко повернулась на сто восемьдесят градусов, не в силах сдержать крик, в котором прозвучало имя:
– Герни!
Но, повернувшись, она встретилась взглядом не с Герни, а с незнакомым ей человеком, который пристально смотрел на нее, затаив одну-единственную мысль, – как игрок в покер, в мозгу которого доминирует образ секретной карты, туза. Эта мысль полностью ей открылась.
Колдуэлл похолодел от ужаса. Девушка повернулась точно на него, как стрелка компаса, всегда указывающая на север, и задрожала, заглянув в его глаза. Его никто не знал, что должно было служить надежной защитой. Однако произошло невозможное, и она нашла его, как иголку в стоге сена, чем повергла Колдуэлла в шоковое состояние.
Они смотрели друг на друга, как разлученные влюбленные, неожиданно встретившиеся в чужой стране. Колдуэлл видел, что Пола зашевелила губами и один из сопровождающих ее, мужчин стал нервно озираться по сторонам. Притворяться было бесполезно, и Колдуэлл, не дожидаясь дальнейшего развития событий, устремился к выходу, с трудом пробираясь сквозь толпу.
Пола качнулась, не выдержав натиска темноты, навалившейся на нее. Она не справилась с поставленной задачей, остановленная этим человеком, точнее, его доминирующей мыслью, которая несла ей смерть.
Она запричитала, вцепившись в свою одежду, как будто пыталась сорвать ее, и пошла, спотыкаясь и почти падая, пока Маунтджой не поймал ее. Люди вокруг расступились, чтобы ей легче было дышать, и стали звать на помощь.
Многие приняли в ней самое живое участие, предлагали свои услуги, давали советы и образовали широкий круг, внутри которого Маунтджой осторожно опустил ее на траву.
Она металась и билась в конвульсиях, закатив глаза, отчаянно мотала головой, как будто что-то отрицала и настаивала на этом, зубы у нее стучали. Маунтджой сгреб Полу в крепкие объятия, чтобы она успокоилась, но тело ее билось в его руках, как пойманная и брошенная на лед рыба. Она тяжело и отрывисто дышала, словно ее легкие разрывались от переполнявшего их воздуха.
Маунтджой обвел взглядом окружавшие их лица и не увидел среди них Гинсберга.
Хоулман, стоявший на помосте, краем глаза заметил в толпе некоторое волнение, означавшее, по-видимому, что кто-то упал в обморок, но он был слишком искушенным политиком, чтобы отвлекаться на подобные мелочи. Как хороший дирижер, он полностью владел вниманием аудитории, захваченной его оригинальной трактовкой темы. Умело расставляя акценты и добиваясь тонкой нюансировки, он срывал аплодисменты толпы, которая к концу его выступления уже неистовствовала от восторга.
Гинсберг преследовал Колдуэлла, держась на расстоянии тридцати футов. Они быстро шли, насколько это было возможно в создавшейся толчее, увертываясь от столкновений с двигавшимися им навстречу людьми. Когда толпа поредела, они ускорили шаг, продолжая петлять, словно строго придерживались намеченного маршрута.
Колдуэлл направлялся к Серпантину, искусственному озеру в Гайд-парке с лодочной станцией и пляжем. Сквозь ряды платанов и каштанов он видел, как сверкает рассыпавшимся серебром водная гладь озера под солнечными лучами. Вокруг озера и по дорожкам, сходящимся к нему, прогуливалось не более трех десятков человек, да группа всадников шла рысью по верховой тропе, проложенной с краю парка. Добравшись до озера, Колдуэлл повернул на запад, позволив себе обернуться назад. Гинсберг не отставал от него ни на шаг, выжидая удобный момент, чтобы сократить расстояние между ними.
Она вычислила его, разгадав, кто он и в чем состояла его задача. Ярость, как мощный двигатель, все больше распаляла его воображение, во всех деталях рисовался ему план так искусно подстроенной ему ловушки – а в том, что это была ловушка он не сомневался. Его уверили, что ни одна живая душа не подозревает о цели предпринятого в Лондон визита. Однако девушка буквально ткнула в него пальцем. Задание сорвалось, и вот теперь этот подонок гонит его по парку, как зверя. Дело дрянь, и он по уши в дерьме без видимой на то причины. Он замедлил шаг, распугав птиц, кормившихся у кромки воды. Мимо проехала машина. Пожилая дама отдыхала на скамейке и кормила из рук голубей. Колдуэлл двинулся к мосту, по которому транспорт переезжал на другой берег озера.
Гинсберг не выпускал преследуемого из поля зрения. Тот направился к Итальянскому саду, где всегда много отдыхающих и любителей пофотографироваться, что создавало определенные проблемы. Навстречу им, прогуливаясь под ручку, шли несколько пар. Проехала группа велосипедистов. Время от времени ветер доносил до них усиленные микрофонные звуки митинговых страстей, разыгрывавшихся за полмили отсюда, в северной части парка.
Гинсберг решил приблизиться к мужчине перед туннелем, проложенным под мостом. Он не знал, кто был этот человек, кто его послал, но чувствовал, что это – враг. Он вспомнил помертвевшее лицо Полы и ее тело, бившееся в судорогах.
«Он хочет убить меня, – слабо прошептала она, и у нее стали подгибаться ноги. – Он хочет убить меня».
Дорога раздвоилась на широкую аллею в том же направлении и узкую тропинку, огибавшую озеро и обозначенную редкими деревьями. Дальше тропинка вела в туннель, до которого оставалось сорок футов. Вокруг не было ни души, и мужчины побежали.
Колдуэлл преодолел дистанцию, как хороший спринтер, и на несколько секунд скрылся в туннеле, откуда вылетел, ища глазами, где бы спрятаться. Тропинка оборвалась. Справа от него на пятнадцать футов возвышалась земляная насыпь, а слева было невысокое ограждение, которое окаймляло лесной массив, тянувшийся до озера. Он перемахнул через ограждение и укрылся за стволом платана, чтобы его не было видно из горловины туннеля.
Гинсберг показался практически вслед за ним. Он миновал платан и остановился, повинуясь голосу интуиции.
Он повернулся, сунув руку между лацканами пальто, но было уже поздно. Колдуэлл выстрелил из-за дерева дважды, причем так метко, что пули буквально вошли одна в одну. Звук выстрелов был не громче, чем удар камня, брошенного в гребень разбивающейся о скалы волны. От первого выстрела Гинсберг отшатнулся назад, второй заставил его тело судорожно выпрямиться, прежде чем оно рухнуло на землю. Кровь залила его одежду и ручейком стала стекать на тропинку. Собрав последние силы, Гинсберг еще попытался ползти, после чего затих.
Перепрыгнув через ограждение, Колдуэлл поспешил к телу, но прежде чем он успел к нему приблизиться, из-за поворота показались двое бегунов – девушка в желтом тренировочном костюме, она тяжело дышала, и парень, бежавший позади нее трусцой. Девушка чуть не споткнулась о руку Гинсберга, успев сменить размашистый шаг на семенящие шажки. Они остановились в недоумении, но тут заметили лужу крови и выражение мучительного отчаяния, застывшее налицо Гинсберга. Вблизи стоял Колдуэлл, по-прежнему сжимая в руке пистолет.
Девушка как-то странно вскрикнула и, растопырив руки, стала пятиться, как будто нащупывала дорогу в темноте. Ее взгляд был прикован к дулу пистолета.
Колдуэлл выстрелил дважды: первая пуля угодила ей в грудь, вторая – в гортань. Парень повернулся и бросился бежать, но Колдуэлл свалил его выстрелом в ягодицу, после чего добил двумя выстрелами в упор – в затылок. Он торопился скорее покончить с этим кровавым делом.
Не глядя прикрепив пистолет к пружинному зажиму, он взвалил на ограду все три тела и перекинул их на другую сторону. Не выпуская из поля зрения дорогу, он перетащил убитых по одному в заросли кустарника, где начинался спуск к воде. На дороге по-прежнему не было ни души. Он разложил тела на земле за стволом платана ногами к откосу, чтобы случайный прохожий, свернувший сюда с тропинки, не заметил их. Кустарник надежно скрывал троих, только желтый костюм девушки в пятнах крови ярко выделялся на фоне голых веток. На Гинсберге поверх спортивной куртки был короткий дождевик. Колдуэлл снял его и прикрыл им девушку. Затем он поднялся вверх по склону и перепрыгнул через ограждение.
Трупы можно было легко найти, прояви кто-нибудь хоть немного любопытства, поскольку тропинка была залита кровью. Но судя по всему, дорожка была малохоженой, да и горожане, гуляя, не любят смотреть по сторонам, думая о своем. Поэтому, как рассчитал Колдуэлл, у него в запасе оставалось минут пятнадцать-двадцать, чтобы вернуться в гостиницу.
В спешке он не заметил, что девушка была еще жива, но, в сущности, это оказалось не важно. Она умерла через двадцать минут после его ухода, в течение которых мимо этого места прошли пять человек, которые, ничего не замечая, наступали на пятна крови. Тела убитых обнаружили только через полчаса.
Звон, стоявший у нее в голове, напоминал раскаты эха: он то нарастал, отчего у нее темнело в глазах, то угасал.
Когда она открыла глаза, то увидела лицо, зависшее над ней как некая туманность.
Алан Маунтджой был бессилен остановить их. Положив ее на носилки, они подбежали к машине и вкатили их в открытые двери, демонстрируя при этом удивительную расторопность и высокую профессиональную выучку.
Один из них сел вместе с ней в салон.
– Вы тоже хотите поехать? – спросил он у Маунтджоя.
Маунтджой покачал головой:
– Нет. Скажите, куда вы ее везете? В какую больницу?
Затем он бегом направился к тому месту, где они оставили машину, но Гинсберга по-прежнему нигде не было видно. Врач улыбнулся Поле.
– Все будет хорошо. Скоро мы доставим вас в больницу, – и он расправил складку на красном одеяле у нее под подбородком. Пока он не мог поставить диагноз лишь на том основании, что она потеряла сознание. Возможно, с ней случился припадок эпилепсии.
Пола чувствовала, как машина маневрировала в транспортном потоке, несясь с включенной сиреной; в завывании, каждым звуком отдававшемся в ее мозгу, различались всего две ноты – высокая и низкая.
Она не убила человека, стоявшего на помосте, этому помешал другой, затаивший мысль о ее смерти, но не сумевший осуществить задуманное. Перед ней по очереди стали возникать образы людей из прошлого, из снов. Она пыталась думать о каждом из них, но надорвавшаяся память ничего не могла удержать.
Человек, сидевший рядом с ней, улыбнулся. Она ответила ничего не значащей улыбкой, потом закрыла глаза, погрузившись в полузабытье, ощущая только скорость двигавшейся машины и слыша бесконечный вой сирены.
– Я должен был знать об этом еще вчера! Ведь Пит Гинсберг был моим человеком, и вам это хорошо известно. – Эд Джеффриз посмотрел сначала на Прентисса, потом перевел взгляд на Аскера. – Как это так: он узнает о случившемся немедленно, а я – через целые сутки! Это черт знает что, Говард!
Прентисс с безразличным видом выслушал его тираду, дав ему вволю побесноваться. Он спокойно наблюдал за тем, как Джеффриз, бушуя, бегает по комнате, и пропустил мимо ушей, что тот назвал его, Прентисса, по имени, чего раньше никогда не случалось, возможно, в надежде, что Прентисс подыграет ему. Наконец Джеффриз, выпустив в виде пара праведный гнев, плюхнулся на стул, тяжело дыша, и достал из нагрудного кармана рубашки пачку сигарет.
– Это означает полный провал.
Он пытался говорить усталым деловым тоном, за которым подтекстом звучал вопрос: «Что же будет дальше?» Джеффриз закурил и, выдыхая дым, сказал:
– По крайней мере, это – их провал.
– Так уж и их? – зло спросил Прентисс.
– Конечно. Где все это произошло?
– Не где, а почему это произошло?
– Это вы меня спрашиваете? – Джеффриз выразительно махнул рукой.
– С самого начала, – тихо произнес Прентисс, – с самого начала все пошло шиворот-навыворот. Неудачная вербовка Дэвида Паскини, непроверенные результаты исследований, вся эта история с ложные похищением, втягивание в дело Герни для прикрытия. Ничего себе прикрытие!
Дело дрянь, Эд. Герни жив-здоров и по-прежнему находится в Англии. И Рейчел Ирвинг тоже. Помнишь такую? Если ты не понимаешь, то я объясню тебе, что мы имеем в данный момент. Мы имеем здравствующих Герни и Рейчел Ирвинг, которые неизвестно где скрываются. Мы имеем Клайва Хоулмана, который не только остался жив, но теперь недосягаем для нас. Мы имеем мертвого оперативника, которого находят лежащим рядышком с телами никому не известных молодых людей. Наконец, мы имеем представителей Движения за мир, которые задают каверзные вопросы и сами отвечают на них, играя на руку средствам массовой информации, которые, как в старые добрые времена, деньги лопатой гребут, наживаясь на освещении этого дела. Ну как же, две пары безутешных и убитых горем родителей оплакивают трагическую смерть своих детей; Чем не сюжет для телевидения? В их распоряжении также неопознанный труп, у которого найден кольт тридцать восьмого калибра, но не обнаружено никаких документов, да к тому же никто не желает говорить о нем, потому что не знает, что сказать. – Прентисс ни разу не повысил голоса. – Поэтому газетчики, что ни день, сочиняют все новые небылицы, и на страницах газет все чаще мелькают выражения «покушение на жизнь» или «попытка убийства».
Далее. Англичане – по уши в дерьме, и нельзя сказать, что они рады этому. Ты помнишь, Эд, в чем заключалась цель операции? Ослабить Движение за мир. Не так ли? – Он замолчал, как будто ждал ответа. – Очень многим людям, Эд, эти новости не по душе.
– Это не моя затея, что вам известно не хуже моего. – Он ткнул пальцем в Аскера. – Вот сидит аферист. Хорошо, это было мое, как вы выразились, шоу и режиссура моя. К сожалению, события стали разворачиваться вопреки нашим планам, но не только по моей вине. Боже мой, Говард, это же вы приволокли Коул.
В комнате воцарилась тишина. Джеффриз вытащил еще одну сигарету.
– Кто-то должен за все ответить, – сказал наконец Прентисс. – Все пошло не так? Это не объяснение. Когда случаются такие провалы, возникает масса вопросов: как, почему и кто? Поэтому надо найти виноватого.
– Черт бы вас побрал! – Джеффриз стукнул по столу. – Вы сами привлекли Коул. – Он показал на Аскера. – Ничтожество, сукин сын – это его рук дело!
– Нет, – отрезал Прентисс.
– Значит, другого такого же ублюдка, такого же сумасшедшего, как он! – крикнул Джеффриз.
– Нет. – Прентисс покачал головой. – Нет. Я ничем не могу помочь тебе, Эд.
Джеффриз вопросительно посмотрел на него.
– Значит, мне – коленкой под зад?
– Я ничем не могу помочь тебе.
Аскер дождался, когда за Джеффризом закроется дверь.
– И все-таки, несмотря ни на что, замысел блестящий, – сказал он. – Это перспективное направление.
– Еще бы. – Прентисс посмотрел на свои руки.
– Вы не согласны со мной?
– Какое это теперь имеет значение? – вздохнул Прентисс. – Вы специалист, вам виднее.
– Вы правы, – согласился Аскер. – Мы не отступаемся от этих исследований, напротив, мы выделяем на их проведение больше средств и расширяем диапазон. – Он выдержал паузу, чтобы смысл его слов дошел до Прентисса. – Каковы будут последствия?
– Это одному Богу известно. Они пытаются как-то выкрутиться с Гинсбергом, возможно, это им удастся. Нет чтобы их человеку – Маунтджою – позаботиться обо всем в нужный момент. Тела убитых нашел какой-то парень, вернее, его собака.
– Я читал его отчеты. Он считает, что Коул сошла с ума.
– А вы что думаете на сей счет?
– Нам была известна история с ее отцом. Она видела, как это случилось, в результате чего перенесла сильное нервное потрясение. Здесь многое остается неясным, и даже старые документы и то, что рассказала ее мать, не могут дать однозначного ответа. Травмы детской психики – явление обычное и весьма распространенное, а больше зацепиться не за что. Она выросла... Что я могу сказать? Она делала поразительные успехи.
– Но ведь существует предположение, что это она его убила.
– Да, я слышал об этом. Все это ерунда, – резко возразил Аскер. – Ее еще не нашли?
– Она исчезла из больницы сразу же, и, где ее теперь искать, никто не знает.
Аскер понимающе кивнул и, не прощаясь, вышел. На улице он поймал такси и попросил водителя отвезти его в аэропорт. Когда машина тронулась, он выругался.
Водитель посмотрел на него в зеркало.
– Приятель, у тебя сегодня был неудачный день? – поинтересовался он. – Понимаю и сочувствую.
– Занимайтесь своим делом, и больше от вас ничего не требуется, – посоветовал ему Аскер. – Идет?
Уильям Прайор с серьезным видом терпеливо ждал, пока босс прочтет его отчет.
– Все это неприятно, – прокомментировало начальство, бросая на стол бумаги. – Все это крайне неприятно.
– Боюсь, вы правы, министр, – согласился с ним Прайор. Он сидел, выпрямившись и непринужденно положив руки на подлокотники кресла. «И, насколько я понимаю, – думал он про себя, – ты остался в круглых дураках, высокомерный ублюдок».
Известный актер обнимал девушку, прижав ее голову к своей груди и устремив туманный взгляд на залив Сан-Франциско. Он поцеловал девушку и сказал, что любит ее. Было ясно, что герой тоже был любим. Ветер растрепал ее длинные темные волосы.
Затем известный актер с решительным видом сел в машину и газанул, сообщив по радиотелефону о своем местонахождении и куда теперь направляется, после чего проверил в бардачке, на месте ли оружие.
Поле до тошноты надоел известный актер. Она повернулась и посмотрела на белый круг проекционного отверстия, откуда выходил светящийся луч. Затрещал звук, замелькали кадры, и фильм остановился. Зрители начали свистеть и захлопывать киномеханика.
Уже темнело, когда она вышла из кинотеатра. Она пересекла улицу и бесцельно побрела к ближайшему перекрестку. Пола взглянула на светофор, который тут же переключился на зеленый. Три машины успели проскочить, две остановились, а в борт третьей машины врезался «джип», проезжавший перекресток. Раздался оглушительный удар и звон разлетающегося стекла. Она уже ушла, а огни светофора все мигали, переключаясь с красного на желтый, с желтого на зеленый...
Она бродила больше часа и, как шкодливая девчонка, развлекалась, находя удовольствие в различных пакостях: гасила фонари, включала сигнализацию в зданиях, заставляла звонить телефоны в пустых будках.
Время от времени она останавливалась, озираясь по сторонам, из боязни быть схваченной за руку и препровожденной в известное ей место. Ближе к ночи усилился ветер, особенно дуло на берегу Темзы, куда она пришла. По реке в обоих направлениях курсировали суда, украшенные гирляндами разноцветных лампочек. Ей было ужасно одиноко.
Она зашла в паб выпить и послушать ансамбль, который выступал живьем, не под фонограмму. Певец оказался высоким парнем, с длинными черными волосами. Она безо всякого труда заставила его обратить на себя внимание. Она чувствовала всем телом, как давит на него громкая музыка, как басы поднимаются от ступней вверх по ногам и разбиваются ударной волной о солнечное сплетение.
Закончив играть, музыканты спустились со сцены и направились в бар. Певец подошел к ней с вопросом:
– Хочешь выпить?
– Хочу. И поесть не откажусь. Попозже.
Он с любопытством посмотрел на нее и рассмеялся.
– Хорошо, идет.
Такое с ним случалось и раньше. Пока он расплачивался за выпивку, Пола, не отрываясь, смотрела на его черные волосы, отливающие полуночной синевой.
Она лежала голая, устремив взгляд в потолок и чувствуя, как его волосы щекочут грудь. Когда он целовал ее, волосы падали ей на лицо, и она ощущала их нежное прикосновение.
Он обнял ее, но она больно укусила его в плечо.
– Ты что! Больно же! – вскрикнул он и отпрянул назад.
Она укусила его второй раз, еще больнее.
– Черт! – Он инстинктивно ударил ее по лицу, и она, задыхаясь, впилась в его тело ногтями.
– Так ты этого хочешь? – спросил он, заглядывая ей в глаза, словно желая увидеть в них подтверждение своей догадки. Он снова ударил ее, и она вся выгнулась. – Да?
Ее тело задрожало от возбуждения. Пола закрыла глаза и позвала его:
– Дэвид!
В маленькой комнате со слуховым окном, залитым светом от автомобильных фар, собрались присяжные. Пола посмотрела на них и не заметила в их лицах жалости. Ее отец, облаченный в судейскую мантию, ждал вынесения присяжными вердикта. От долгого лежания в земле его кожа покрылась мхом, а на лбу сверкали капли пота, оставшиеся от предсмертной агонии. С глазницами, опустошенными червями, перед ними стоял главный свидетель – Дэвид Паскини. Он показал на Полу. – Виновна, – как один сказали присяжные. Ее отец улыбнулся, и его губы обагрились кровью. Ночью она проснулась вся в слезах. Певец протянул руку и погладил ее по лицу, там, где темнели синяки.
– Дэвид, – прошептала она. – Дэвид. Дэвид. Дэвид.
В кромешной тьме ей казалось, что она видит его лицо, склонившееся над ней, свисавшие лоскута кожи, блестящую голую кость черепа. Из его глазниц вываливались черви и, падая, нежно щекотали ее плечи и шею.
Сойдя с поезда, они на станции взяли такси. Они не прятались, не имело смысла заметать следы, особенно если учитывать, куда они ехали.
Герни уже просмотрел газеты, которые пестрели сообщениями о тройном убийстве.
– Они послали наемного убийцу, чтобы убрать Полу Коул, но не сочли нужным поставить об этом в известность ее охрану. То, что она вычислила его, меня не удивляет. Пытаясь скрыться, он был вынужден убить парня, который буквально сел ему на хвост.
– А те двое на свою беду оказались свидетелями.
– Да, им не повезло. Они выбрали для пробежки неудачный маршрут и неудачное время.
– Почему те не предупредили охрану?
– Во-первых, в противном случае наемник отказался бы работать, для него риск должен быть минимальным. Во-вторых, о подобной операции, как правило, знают только исполнитель и заказчик. Человек, не задействованный в ее проведении, но осведомленный, может испортить все дело: начнет нервничать, оглядываться по сторонам, не дай Бог, проболтается... Учти к тому же, что за время, проведенное вместе с девушкой, молодые люди могли привязаться к ней, проникнуться симпатией, влюбиться наконец, что увеличивало риск противодействия и даже открытого сопротивления с их стороны для спасения Полы Коул.
Они шли по проселочной дороге, соединяющей автомагистраль с «Друидс-Кум». Рейчел подняла с земли еловую шишку и принялась катать ее между ладонями.
– У нее должно было все получиться, если она обладала такими же способностями, как Дэвид.
– Это бесспорно, поэтому их выбор и пал на нее.
– Электронное устройство должно было остановиться.
– Или стало бы давать сбой, рано или поздно отправив своего владельца на тот свет.
– Они не просто обожглись на этом деле, – заметила Рейчел, – крупно погорели, и тебе за это спасибо не скажут. – Она вытрясла шишки несколько семян. – Да и мне тоже. Ты не боишься, что они явятся сюда?
– Все может быть, но не теперь, если вообще решатся cyнyтьcя ко мне. А пока им не до меня: сейчас там выясняют, кто прав и кто виноват, летят головы, каждый спасает собственную шкуру, выкручиваясь как может. Когда очухаются, возможно, и захотят взять реванш.
– Что будешь делать?
– Останусь здесь, – ответил он. – Это же мой дом.
– Утром я уеду, хорошо? – Она подбросила шишку и, ударив по ней ногой, закинула на живую изгородь.
– Хорошо.
– У меня есть паспорт и кредитные карточки. Пожалуй, отправлюсь в Амстердам, к подруге. – Она говорила так, словно отвечала на его вопросы. Ее задевало его равнодушное молчание. Она вспомнила прощальный взгляд Стеллы, когда та шла к зданию терминала в Хитроу.
И она, и Стелла вынуждены стать беглянками. Вся жизнь трещала по швам, и оставалось только гадать, что будет завтра.
Она уехала в восемь тридцать утра следующего дня. Погода выдалась ясная, небо сверкало пронзительной синевой, дул холодный ветер. Герни сварил кофе, который они пили в полном молчании. Наконец Рейчел поднялась и направилась к двери.
Она призналась себе, что любит его.
Герни сидел за кухонным столом, обхватив чашку обеими руками, и осторожно дул на дымящийся кофе.
У него на языке вертелось слово, которое могло остановить ее. Одно время он считал предательство самым тяжким грехом, теперь у него было другое мнение на сей счет. Он понял, что такие категории, как честь, благородство и преданность, теряют всякий смысл и отступают на второй план перед лицом любви, горя и честолюбия.
Он вспомнил все, что было между ним и Рейчел с момента первой встречи, все стадии отношений – от доверительной дружбы до тех драм, которые разыгрались здесь, в его доме.
Вот Рейчел швырнула в него снежок и громко рассмеялась, падая в сугроб. Вот в душе она протянула ему губку, чтобы он потер ей спину, а потом склонилась под бьющими струями, свесив блестящие от воды волосы, и ублажала его, как настоящая гейша. Затем, надев его рубашку, она, как законная жена, сидела у камина и разминала картошку, смешивая ее с соком от бифштекса.
Его всегда восхищала ее улыбка, поражало ее физическое влечение к нему, изумляли домовитость и талант к семейной жизни. Ну как ей было не поверить? Но чем больше он наблюдал за ней, тем сильнее его пугала и злила мысль, что они могли бы пройти по жизни вместе, рука об руку, в радости и печали. Ее лицо, светившееся от счастья, когда она видела его, ее нежность, детская непосредственность, ее страстность – все это было искренним, и только круглый идиот мог считать, что предательству сопутствует ненависть или равнодушие.
Достанет ли у него времени, любви и заботы, чтобы сделать ее счастливой?
И слово, которое каждую секунду готово было сорваться с языка, застряло в горле.
Стоя в дверях, Рейчел обернулась.
– Счастливо, – сказал ей Герни.
Ему хотелось побежать, затеряться в просторе полей, но с этим можно было подождать. Он составил в мойку чашки и кастрюльку, в которой варил кофе, и открыл воду, думая о том, что совершенно отвык от обычных домашних дел. Потом он отправился в деревню за своей собакой.
– Бедняжка, она так тосковала, как будто навсегда потеряла вас, – сочувственно произнесла миссис Дэвис. – Я уж и сама стала так подумывать. – Она посмотрела на Герни с нескрываемым любопытством.
– Да нет, – ответил он. – Просто мне пришлось ненадолго уехать за границу, и поездка затянулась. Надеюсь, она не мешала вам?
– Ну что вы, – сказала миссис Дэвис, – конечно нет. Женщина улыбнулась ему открыто, искренно, как улыбаются только по-настоящему добрые люди.
Днем он вместе с собакой вышел из дому и направился к верхнему пастбищу. Солнце светило по-прежнему ярко, и он увидел отражение в оконном стекле, которое появлялось всякий раз, когда он начинал подниматься вверх по склону или спускался с него: отражение человека с собакой, высокого чистого неба и стройных сосен. И больше ничего и никого.
Герни снедало нетерпение, все его чувства обострились, и он заметил фазана в тот самый момент, когда собака остановилась и замерла, следя за птицей. Он тотчас спустил ее, испытывая при этом, как всегда в подобных случаях, смешанное чувство приятного возбуждения и грусти с налетом страха. Он проводил ее взглядом: в размашистом беге, как торпеда, она целеустремленно неслась к своей жертве.
Английский философ, логик, математик, социолог, общественный деятель.
Имеется в виду полицейский.
Город в Испании, в Андалузии на реке Гвадалквивир, административный центр одноименной провинции.
Рельефно-точечный шрифт для письма и чтения слепых, разработанный французским тифлопедагогом Луи Брайлем (1809-1852).
Старинный бальный танец, испанского или итальянского происхождения, получивший распространение в XVI – нач. XVII в. В качестве церемониального танца.