- Извилина, а нельзя в сопредельных, поближе к месту, свечной заводик наладить? Небольшой такой... С выходной мощностью тонны на три?
- Можно. Только проще готовый купить или арендовать...
- Ты когда туда?
- Можно хоть завтра.
- Опять бриться каждый день будем? - спрашивает Миша.
- Распустились! - крякает Седой. - Опартизанились!
- Зеркал не держишь. Только в бане один осколок на всех, - жалуется Миша. - В него не разглядеть - что брить.
- Зеркало на твою рожу невиноватое, - говорит Сашка, намекая не на кривизну (Миша и лицом скроен ладно), а опять же на размеры, на то, что не каждое зеркало личико Михаила в себя вместит - ушам проблема, за рамкой остаются...
"И на что эта головушка такое туловище занимает?" - задается вопросом Сашка, утешаясь тем, что сам, и вовсе не на чуток, крупнее Казака. Пусть Петька-Казак ничуть не озадачивается собственными размерами - разве что, в шутейной форме - подтрунивает над самим собой, но зато и напарник у него не столь велик. Нет такого контраста! Сашка же рядом с Мишей смотрится неважно, едва ли не анекдотично. Впрочем, рядом с Мишей все смотрятся вяленько - таков уж он: не только размерами, но и здоровьем от него пышет, как от печки, сразу понимаешь - этот рельсу на плечах согнет, даже не крякнет. "Вот уж наделил Господь - интересно у скольких под то занял?" - думает Сашка грешное, считая, что и у него без спроса отняли...
- В силе уму могила, - говорит Сашка частью завистливое.
В Сашке много грешного. Сашка думает свое - о том, что никогда не скажет вслух.
"Бог - нем. До тех пор, пока люди перестанут говорить за Бога, пристраивая в его речи собственные желания. Бог - слеп. Любой, наблюдая за человечеством столько веков, счел бы нужным выколоть себе глаза. Бог - глух. Должно быть, с тех пор как появились "говорящие новости", и лжа вырвалась на свободу. Впору задуматься: "Глухой, слепой, немой - не стал ли он таким для собственного спокойствия?" Следует ли это тому, что пока живы люди, Богу на земле не быть?.."
И тем не менее, Сашка верит в Бога. Бог - противоречив, в этом он бесспорный чемпион, но эти противоречия отступают, если приходит понимание, что он не несет ответственности ни за то, что он создал, ни за то, что делается его именем... Нет-нет, да и вспоминает то, что в своих тетрадях оставил Михей:
"Для понимания Бога, человеческая жизнь должна быть не каплей в море, а самим морем. Но тогда и он, Человече, стал бы Богом, и такое понимание ему не понадобилось..."
Нет большего врага для истины, чем убеждение. По сути, любая истина способна меняться, а значит, по отношению к какой-нибудь точки во времени (в человеческом видении) быть лживой. Убеждение же остается неизменными даже когда его принято считать ложным на основании, что само "поле правды" изменилось (под влиянием отношения ко времени). Люди с убеждениями в равной степени опасны лжи и правде. Правда готова к сотрудничеству с ложью, если считает, что при этом станет носителем добра. Ложь готова к сотрудничеству всегда - на добро или зло ей по сути наплевать: если побочным продуктом окажется добро, она извлечет из этого дополнительную выгоду, окажется "правым" зло - не огорчится - ложь равнодушна. К чему она не равнодушна, так это к извлекаемой выгоде. Ложь - это выгода личная; правда - это выгода общая, общинная. Ложь добра, но не намерениями. Истина жестока, но смыслом.
Правда может победить, если возьмет ложь в заложники. Как и правда то, что Ложь существует лишь за счет правды, именно ей она выставляет все счета. Это возможно поскольку правда не синоним истины. Истина - слепит, режет глаза; ложь - щадит, замазывает, правда робко занимает середину. Истина всегда кажется свежей, какой бы древней она не была, и всегда подозрительной.
Комплекс простых Истин во времена, когда проповедники кормятся мутными суждениями - вот что составляет Убеждение, которое потом живет едва ли не вечно.
Нет большего врага для истины, чем убеждение. Но она и есть убеждение...
Сашка перед стрельбой становится медлительным, будто сонным, смотрит лунем, словно не соображает, что ему в этот момент говорят - координируют ли, ставят задачу - весь уже "там", на кончике своей пули. Таким его видят и представляют со стороны, а на самом деле - это чрезвычайная, расчетливая экономия мыслей и движений, ничего лишнего, наносного, кроме как - максимально коротко прихода к результату. Очень четко и экономно. Кажется, что и мыслей на тот момент нет, пусто. И самому Сашке видится, что все вокруг двигаются слишком медленно, и это он сам подстраивается к ним, чтобы не выделяться.
Миша строго наоборот, по жизни сонный, добрый. В деле - злой, жесткий, способный вспузырился, что пруд в дождь. В такие минуты, как разойдется, не видит разницы между "слишком" и "чуток". В деле несносный - не спроси под руку, а в жизни готовый все сносить, и больше всего Сашкины упреки.
- Нельзя сказать, чтобы дурень, но скажем так: не великого ума ты человечище, - говорит Сашка, будто диагноз ставит.
Миша не обижается. По сравнению с Сергеем-Извилиной - тут все дурни. Про многое думает, но не говорит. Да и в дурня Миша больше играет, вернее, подыгрывает для создания настроения. Только, вот, со временем все лучше и лучше получается - само собой. Сказать, что заигрался? Стал таким?
В такие дни "собственного осмысления" внезапно, но ненадолго, просыпается страсть к учебе, и Миша читает все подряд, принимаясь впихивать в открывшуюся ему, вдруг, прореху ума всякие прописные истины. Впрочем, слишком долго размышлять на одну тему Михаил не любит - тут никакого здоровья не хватит. Если что-либо настырно копать... да и зачем копать? - а ну как, что-то и откопаешь, докопаешься до неприятностей; не затем ли закопали умные люди, чтобы сберечься? Лучше на теле тяжести таскать, чем в мозгу, хотя иной раз так наваливают...
- Ошалели?! - иной раз восклицает Миша, глядя на сложенное для него.
- Которая лошадь больше везет, на ту больше и наваливают, - получает в ответ один из формулируемых принципов распределения и взаимозаменяемости в войсковой разведке.
До недавнего Михаил в несокрушимости собственного здоровья не сомневался, как и тому, что по физической силе в подразделениях вряд ли найдется равный ему. Впервые призадумался после того, как перепало от "лешего". И такие странные мысли стали приходить, как, к примеру, подписать на него контракт. То есть, не тот контракт, чтобы убить, а на собственное лешенство - уйти в лес, и делать те дела, которые им, лешим, собственным уставом определены. Но никому не говорил, а на Извилину поглядывал с подозрением - не читает ли мысли, Серега иной раз прямо-таки словно с листа озвучивает то, что Миша перед тем думал, только более складно формулирует...
Миша спрашивает пару дней отгулов - разрешения на медведя сходить - "посмотреть". Проверить себя.
- Скотина ты, Миша! - подначивает Казак. - Они же тебе побратимы!
- Форменная скотина! - не отстает Сашка. - Что в имени твоем? А в сущности?
Миша, способный так дать в челюсть оппоненту, что тот вылетит из собственных ботинок, кряхтит, смущается.
- Медведей по осени считают, - говорит Седой. - Здесь прошлый ноябрь тоже медведь повадился - территорию метил, что ли? Соседка за медведя ругалась - четыре раза к ее кладкам выплывал. "Убил бы!" - говорит... Это мне-то... Эко! Убил.... А куда девать? Это же не человек. Я душевное расстройство имею ввиду, - поясняет Седой. - Господь за медведя сегодня спросит - это за людей ему дела нет. Не ходи, Миша!
- В цирк сходим! - то ли обещает, то ли угрожает Извилина.
В подразделениях бытует шутка: "Хочешь увидеть локомотив - посмотри на Мишу-Беспредела, но сперва определись: не стоишь ли ты перед ним на "рельсах"?" У Миши сохранились детские глаза, чистое лицо, и наивный взгляд на мир, который должно быть только и остался что в российской глубинке. Не такая редкость в семидесятые-восьмидесятые, совсем не редкость во времена дедов, а уж прадеды все были такими - городов держались подальше. Это сейчас народонаселение как-то быстро "обквартирилось", когда над головой кто-то, да под ногами, по левую сторону и по правую, и даже не знаешь их по именам, стало к миру жестче и равнодушнее, перестало верить искренним вопросам о здоровье и пожеланиям, начало отыскивать в них скрытое: зачем говорит? - чего хочет? Сейчас Миша понимает, что теперь ему вряд ли придется перешагнуть того рубежа, с которого положено, чем бы ты не занимался, а остепениться - завести жену и детей, и мысленно просит об этом прощенья у отца, деда и прапрадедов...
--------
ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):
Пентагон выпустил очередную компьютерную игру Future Force Company Commander, призванную пропагандировать службу в армии и обучать потенциальных призывников тактическим навыкам управления войсками. События в этой игре разворачиваются в 2015 г., когда разгорается конфликт, в котором задействована боевая система будущего -- ныне реализуемый МО США проект FCS с бюджетом около 150 млрд. долл. Правда, эксперты недовольны умышленной несбалансированностью игры -- проиграть, сражаясь за Америку, практически невозможно, а армия противника глупа и сопротивляется слабо, в результате чего бойцам прививается неверное отношение к сражениям реальной жизни. Игра с бюджетом 1,5 млн. долл. разработана фирмой Science Applications International и распространяется бесплатно.
(конец вводных)
--------
...На манеже чудят со смыслом. Словно великовозрастный ребенок с зачатками гениальности, которые вдруг выразились пузырем в неожиданную сторону, публику веселит человек, считающий, что весь мир - это анекдот, который господь бог от скуки рассказывает самому себе, - мало похожий на классического клоуна, с символичным на две краски (черная с белой) гримом, сделавшим лицо скошенным (впрочем, это безобразие несколько смягчает впечатавшаяся в центр красная картофелина носа), опустившийся, небрежный, не шнурующий за ленью собственных ботинок, отчего ему приходится подволакивать ноги, но что добавляет комичности; один из ботинок лопнувший, с отстающей подошвой, урчащий, озубастеный гвоздями - сущий бульдог, а не ботинок! - клоун время от времени подкармливает его перышками, которые мимоходом надергивает из прорех своего мятого пиджака, когда-то принадлежавшего племени смокингов, но подзабывшим собственную классическую породу и "опустившимся" вместе с хозяином. Перышки медленно опускаются, ботинок их перехватывает, заглатывает, клацкая гвоздями, и довольно урчит. Видно, что оба, он и хозяин, голодны - когда клоун останавливается возле инспектора манежа, что благородно отставив палец, берет с серебряного подноса, который держит для него униформист, один бутерброд с икрой за другим, зажевывая их в два приема, ботинку отчаянно хочется вцепиться в зад, а хозяину ботинка в бутерброд, и оба...
Миша смеется взахлеб. Клоун фокусничает: на его глазах достает из стоящего на столике цилиндра мордатых зайцев - одного за одним - и творит над ними вещи несусветные. То напихает одному цветных платков в рот, и перевернув "бедолагу", начинает вынимать их через задницу, но уже связавшимися в ленту. То оторвет зайцу уши, которые ему чем-то не нравятся, да вытянет из огрызков новые - метра на полтора. Мохнатого опустит обратно в цилиндр, придерживая за уши, пощелкает в воздухе ножницами - бросит их туда же, и тут же вынет зайца уже неприлично голым - выбритым до розового цвета, еще и с лапами обутыми в ласты...
Играет на флейте, но сразу видно не для других, а исключительно для себя, для собственного удовольствия, не парит в воздухе, но вдруг став тонким изящным, ходит по горлышкам бутылок, беспорядочно расставленных на листе крашеной фанеры. Узкие лучи прожекторов светят вниз, словно хотят выбить бутылки из под ног клоуна, и зеленое стекло отбрасывает таинственные блики.
Каждый клоун - штучный товар и должен чем-то отличаться от коллег. Но здесь чертой, странной, удивляющей, служила ненавязчивость. Словно, вот "существо, которое само по себе", отгороженное стеклом, не пускающее в свой мир, разрешая только смотреть на него, но показывал этот мир щедро, не так, как впихивают рекламу, а как это присуще человеку щедрой души от мира не только щедрого, но и разборчивого. Смотреть можно всем, входить единицам.
Извилина видит и другое. С некоторой тревогой отмечает усталость работы клоуна, зная, что нет для актера большего врага, чем равнодушие - от этого, однажды заползшего в сердце червя, потом чрезвычайно сложно избавиться. И сколь трудно от него уберечься, день ото дня выполняя одно и то же, как некий автомат. отчего даже меняющиеся ежедневно лица кажутся одинаковыми, словно слепленными с одного лекала - не зрительские ряды, а надоедливые обои, оттиснутые раз и навсегда.
Заходят в гримуборную, где их беззастенчиво облаивает дворняжка грязнорыжего цвета, а потом с застенчивости прячется под стул с наваленным на него тряпьем.
В гримерке, с грустными, выжатыми, как жмых, глазами, найдя в Мише благодарного зрителя и слушателя, клоун продолжает смешить, словно и не закончил свой рабочий день. Извилина, и тот, время от времени всхлипывает, и даже Молчун, являя собой зрелище редчайшее, улыбается чуточку стыдливо, должно быть, от того, что не может не улыбаться, а счастливый Миша вытирает и вытирает слезы.
- Тяжело? - спрашивает Извилина, дождавшись паузы.
- Актерское мастерство - это как тюбик пасты: то полный, то давно израсходованный. Его давишь-давишь, а ни фига. А вот иногда ощущаешь себя предельно наполненным, щедрым...
- Сегодня какой был?
- Угадай! - говорит клоун.