- Но с присвистом! - делает поправку Казак.
- С полудня ровнее стало, словно отдыхал.
- Но еще присвистывал, - утверждает Казак. - Через раз и едва слышно.
- Свистишь! - сомневается Леха. - Наговариваешь! К обеду ровненько было, без заморочек.
У меня слух тоньше. Природный! Твой - городской. Звукозасранный!
- Миша! Тебе в лесу жить приходилось. Как дышал? - просит уточнить Седой.
- Утром удивленно, но и снисходительно, будто бы знал: что ждать, с полудня с недоумением, словно не знал, дышать ли вволю, не коснется ли его.
- Что не коснется?
- Откуда я знаю? - дивится Миша.
Но сходятся в одном.
- Сейчас не дышит! Затаился.
- Ждет?
- Может и ждет - похоже так.
- И чего?
- Того, что дождаться не хочется.
- В бору порубщиков ждать? - бросает догадку Миша.
- Туда им не пробиться. На закрайке делянку присматривали.
- Кому веселье?
- Пусть Миша сбегает - он медведей не боится.
- Только чтобы ломалось у них там все от естественных причин, - наставляет Седой.
- Руки-ноги тоже! - вставлял Петька-Казак. - А вообще-то стоило бы повыдергивать...
- Брось, они люди подневольные.
- На денежных халтурках подневольных нет.
- Но колеса больше сюда не волоки!
И вспоминают как в один год Миша "разул" гусеничный трактор начисто, снял не только гусеницы, но и катки, не оставив собственного следа, доставив репутации тому месту, как "темному". А кому еще, как не лешим, красть ненужное неподъемное железо?..
- Так может Петровича?
- Петрович куда бы не нацелился, остальным за ним пыль глотать!
Лихих глаз дым неймет. Замполит не стесняется льстить, без стеснения и уязвляет.
- Люблю молодца за обычай! - кряхтит, а тащит! А у нас все так: медведь в лесу, а шкура продана! Большое бережение малого барыша.
- Не ной!
- Стоню, яки раненый! Нытье по уважительной причине имеет право называться стоном.
- От лихой бабы ни пестом, ни крестом - это понятно, но от Замполита есть чем оградиться?
- Наливай! - соглашается "Шестой".
- Тост?
- Через цинизм к оптимизму!
У Лешки-Замполита много девизов, но этот, по отношению к нему, самый верный...
ШЕСТОЙ - "Лешка-Замполит"
Ильин Алексей Анатольевич, воинская специальность до 1992 - войсковой разведчик, пластун в составе спецгруппы охотников за "Першингами", после расформирования групп (согласно секретному дополнению к Договору об РСМД) был уволен в запас. По предложению бывшего командира ушел "за штат". Проходит ежегодную переподготовку в составе своей группы частным порядком.
В период службы завоевывал призы по стендовой стрельбе в открытых соревнованиях для подразделений ГРУ, четырежды выигрывал закрытые состязания "Упражнений для специалистов", как среди одиночников, так парные и боевых троек по АПС - автоматическому пистолету Стечкина. Неоднократно женат, по последнему факту живет гражданским браком, воспитывает троих детей.
Прозвища: "Алексич", "Рыба", "Замполит", "Пистон", "Два-двадцать" (уважительное среди стрелков из АПС - за умение перезаряжаться), "Балалайка", "Щепка"... и др.
АВАТАРА - псимодульный внеисторический портрет основанный на базе новейших исследований ДНК - (литературная форма):
"В морг..." - распорядился доктор, пряча в халат слуховую трубку.
Санитар, позевывая, убрал с одеяла табличку "Филимон Кончей".
"Так ведь дышит..." - потер он от холода руки.
"Вне значения. Пока довезете..."
Больница при странноприимном доме помещалась в бревенчатой избе, к окнам которой липло серое, хмурое утро. До покойницкой было рукой подать, и Филимон всего полсотни шагов видел над собой круглое лицо санитара с вислыми, качавшимися усами. Однако жизнь, как сонмище ангелов, умещается на кончике иглы. Пока его, завернутого в простыню, катили по лужам грязного, запущенного двора, он снова проживал свои детские годы. В пыльном захолустье, жевал травинку, болтая ногами на бревне, считал две проезжавшие за день телеги, а потом в десятый раз перечитывал недлинные полки провинциальной библиотеки. Зимой он оставался в читальне, где жгли казенную лучину, уперев щеку ладонью, мечтал о странах, в которых никто никогда не был, и долго смотрел в темноту сквозь засиженные мухами стекла. На беду ему попадались не только русские книги. От евреев он узнал про тайное имя Бога, которое открылось на горе Моисею, от пессимистичного немца - про слепую волю, которая движет миром.
"Бог глух - до Него не достучаться, - ковырял ухо Филимон. - Он всемогущ, но бессознателен".
И боялся собственных мыслей, как мелких тресков, которые издает комната по ночам.
Осиротел Филимон рано. "Ты чей, Кончей? - дразнили его дети, вынимая из-за спины камни. - Хочешь кирпичей?" Он смотрел сквозь них ясными, голубыми глазами, прячась в ракушку своих мыслей. Кормил его отчим - угрюмый, молчаливый мужик, едва умевший поставить крестик против имени. "Чай, и родителей не помнит..." - жалели за спиной пасынка. Тогда он опускал плечи и думал, о том, что нельзя познать вещь, не видя ее рождения, а потому все отцы - чужие. В своей судьбе он усматривал судьбу Вселенной, беспризорной, брошенной на произвол непознанным отцом. Тогда же ему закралась мысль, что Бога нельзя постичь, даже слившись с Ним, как эмбриону не постичь матери, для этого нужно родиться с Ним. Глядя на деревенские будни из крови, пота и слез, Филимон убеждался: Бог не ведает, что творит. "Он не добр и не зол, не мстительный и не прощающий, - рассуждал Кончей, - Он алчный и щедрый, жестокий и милостивый, Он все и ничто". ("Он никакое "что", - вычитал Филимон у древнего ирландца. - Бог не знает о самом себе, что Он есть, так как Он не есть "нечто"")