- Так сколько получается погибших?
- Почти один процент - тут чуточку недотянули.
- Недопили!
- Во дают! - восхищается чужой расторопности Леха. - У нас на путевых учениях или разведвыходе допуски до двух процентов потерь, а тут... Удивил!
- Не скажи, там тоже было горячо! - встреет Петька-Казак, успевший за свою жизнь отметиться буквально везде, и даже с кубинцами погондурасить.
- Климакс там такой - везде горячо было!
- Если в 1987 было, да в ноябре, то тех, кто участвовал, пожалуй, можно приравнять к бывалым, - не сдается Казак.
- Ну, так пусть ноябрьские от 87 года и ветеранят, остальные-то чего подмазываются?
- Ладно, заканчивайте вы, борцы с привилегиями! Проехали тему! Миша, что у тебя? Будешь удивлять?..
- Пропускаю.
Глаза не всегда зеркало. У Миши "под характер", должны бы быть телячьи - ан нет! - твердейшие глаза. Способен смотреть зачарованно, словно внимательный, но чуточку встревоженный ребенок, слушающий сказку на ночь - ту самую, любимую, что помнит наизусть и потому строго следит, чтобы в ней не пропустили ни слова, смотреть с укоризной, если обманули с окончанием, подменив обещанный счастливый конец. Так же трогательно, с легкостью, не меняя лица, ломает шейные позвонки, когда надо сделать быстро и тихо...
У Казака тоже, сколько бы не выпил, глаза такие же чистые, смотрит невинно, опять-таки по-детски - и что такому скажешь? Одним своим ясным взором способен в смущение вогнать...
У Лехи с серо-голубой мутнинкой, словно вот-вот наполнятся влагой, иногда растерянные - такие нравятся женщинам, могущие ввести в заблуждение кого угодно, и не понятно, как он с такими глазами умудряется все видеть, и даже "не видя" стрелять, всякий раз попадая...
У Седого глаза волчьи, или, скорее, волчицы - внимательные, те самые глаза, когда она смотрит на своих заигравшихся волчат. И проскальзывает в них некоторая виноватость за себя, за собственную необходимую кровожадность, без которой не выживешь, не вырастишь потомства...
У Извилины - усталые.
У георгия - уверенные, простые.
У Феди - простоватые.
В застолье приходит время и пустых речей.
- Нет пистолета, кроме "Стечкина", и сделал его Игорь Яковлевич. Нет автомата, кроме "Калашникова" и сделал его Михаил Тимофеевич. Нет группы злее группы Змея. Доказано по делам их и живы все... - заговаривается Лешка-Замполит.
Пьяного речь уже не беседа. Лехино слушается промеж ушей, нужными местами поддакивая, думая свое.
- Ну, завел свою старую песню - мусля недоделанный! - говорит кто-то неодобрительно. - Пока всего добротного, что в руках и мозгу перебывало, не перечислит, не успокоится. Зашла вожжа планшетная под...
И смачно уточняет - куда именно, каким узлом и что с ней теперь делать.
- Ничего, - плотоядно усмехается "Первый", вторя Седому. - С завтрашнего дня занятия по боевому расписанию!
- Злой ты, Воевода, весь в Седого, нельзя так с похмельными...
- И нет ГРУ, кроме ГРУ, даже когда нет его, - вторит Шестому номеру Седьмой - Петька-Казак. - И нет в нем имен - только клички собачьи!..
- Собака собаке рознь. Заканчивай волкодав, совсем растаксился - не в породу - растянул тост! Петрович, как хочешь, но высокого ты человеческого ума, только пока трезвый!
Казак не настолько пьян, как выглядит. Но беседа ломается-таки на отдельные "несанкционированные" бурчания. Вот и Миша-Беспредел выговаривает свое наболевшее:
- Я - добрый! Даже готов подставить вторую щеку!
- Да, иди ты?! - изумляется Петька.
- Точно-точно, но только за себя самого, а за государство я вам, бляди, зубы повыкрошу! - грозит он здоровенным кулаком в сторону стены, за которой, не иначе, грезится кремлевская...
Петьке-Казаку не дает покоя другая половинка шара:
За шкурку Буша отдам и душу, -
Не ради баксов, а просто так.
За шкуркой Буша в любую стужу
Поеду в Штаты как в свой кабак!..
Мечтать не вредно, лишь бы водка была хорошая...
- Слова народные! - убеждает Казак.
- Грамотно!
- А что? Неплохая пошаговая строевая... Можно и с присвистом. Кто-то лучше знает? Какую-нибудь новую пошаговую, но уже со смыслом? Извилина?
Сергея уговаривать не надо.
Умываем наспех руки,
Что отвыкли от сохи.
Не возьмет нас на поруки
Матерь Божья за грехи.
В три погибели согнулся
Петербург Всея Руси.
Обживают подворотни
Вездесущие бомжи.
Опасаясь черной сотни,