— Мою корону оскорбишь этим, дурак… А засим поклон твоей милой Прасковье Васильевне.
Императрица дала гвардейцам знак готовить возвращение на галеру.
Через полтора года, с середины декабря 1766-го, по всем церквам три воскресенья подряд читали Манифест об избрании всенародных депутатов из лучших сынов Отечества, чтобы от них выслушать нужды и чувствительные недостатки каждого места державы. Потом им следовало приступить к усердной работе в комиссии для составления свода новых законов России.
В комиссию должны были войти представители Сената, Синода, коллегий и канцелярий, а также от каждого уезда и города, разных служб служилых людей, черносошных и ясачных крестьян, не кочующих народов, казацких войск и войска Запорожского, потом же однодворцев, коих только в Воронежской провинции числилось на то время ни мало ни много 85 444 человека. Лишь крепостные крестьяне отсутствовали в этом реестре; было решено, что их интересы представят помещики.
Звание первородных депутатов объявлялось привилегированным, предельно высшим. К каждому из них, будь то самый что ни на есть простой мужик, окружающие (хоть трижды графья) должны будут обращаться не иначе как „господин депутат“. А чтобы члена комиссии „Нового Уложения“ можно было узнать без путаницы, правительство назначило всем господам депутатам носить на золотой цепи особые, выдающиеся золотые медали, которые им потом во всю жизнь останутся. Лишь по смерти депутата эту медаль, еще называемую жетоном или знаком, следовало сдать в казну на вечное хранение.
Согласно списку регистрации, их вручили 652 штуки. Каждый знак был размером 42 миллиметра на 36 и обошелся казне в 67 рублей 89 копеек. На лицевой стороне имелось изображение вензеля императрицы Екатерины II. Оборотная содержала гравировку пирамиды, символизирующей Закон, освященный короной Всероссийской империи. Вверху медали по овалу дугой шла надпись: „Блаженство каждого и всех“, — выражавшая главный смысл статей екатерининского „Наказа“; внизу, под обрезом пирамиды, в две строки стояла дата: „1766. года декаб. 14“.
Особым указом императрицы депутатам-дворянам по окончании работы комиссии, но никак не прежде, дозволялось сии знаки поставить в свои гербы, дабы их потомки знать могли, какому великому делу те участниками были.
После избрания и на всю их жизнь депутаты подпадали под собственное охранение императрицей и престолом. В какое бы прегрешение они ни впали, так тотчас освобождались по выяснению личности от ареста, пыток, телесного наказания, а тем паче от заключения в острог или смертной казни. Кто же на народного избранника нападет, ограбит, прибьет или убьет, тому повелевалось учинить наказание вдвое против того, что в подобных случаях обыкновенно присуждается».
— А вот этого у нас и поныне нет… Прослабились перед матушкой-царицей! — досадливо вскрикнул Анатолий Иванович.
«Имущество депутатов подлежало конфискации только за долги. Еще оговаривалось, что судить их за преступления, караемые смертью, все же можно, но исключительно после личного разрешения императрицы, которая будет особо и насколько возможно благожелательно рассматривать каждый случай.
И такой прецедент однажды случился, когда Екатерина повелела судить неприкосновенного первородного депутата и даже отрубить ему голову. Был то Тимофей Падуров, казачий офицер, ставший волею судеб ближайшим соратником „маркиза“ Пугачева.
Кроме всех этих особых привилегий, депутатам назначалось немалое годовое жалованье от казны сверх получаемого по службе или через доходные дела: дворянам по 400 рублей, горожанам по 122, всем прочим — по 37».
— Господин пенсионер, ты переведи эти деньги на конкретные товары, чтобы мне можно было их силу или слабость к сегодняшнему дню примерить… — построжел Анатолий Иванович. — Хочу убедиться, кто щедрей: Екатерина или наше нынешнее руководство?
— Бери калькулятор.
— Я схвачу суть на лету.
— В общем, Анатолий Иванович, когда на следующий год летом воронежские депутаты прибыли в Москву, они сняли для себя самые модные квартиры в центре.
— Понял. Не хило.
— Еще бы. Но это обошлось каждому примерно по 20 рублей, включая достойное питание от хозяев.
— Догоняю… — закрыл глаза Анатолий Иванович. — Итак, раскинем. Я недавно был в Москве по своим предвыборным делам, заручался поддержкой серьезных людей… Жил месяц. В так называемой элитной квартире возле метро Профсоюзная, на Нахимовском проспекте. Без харча. Перебивался по дешевым ресторанам. Тем не менее с меня за хату взяли наликом две тысячи сто долларов. То есть примерно 63 000 рублей. Теперь годовой квартирный двадцатник депутата Екатерины делим на 12 и получаем 1,6 рубля платы за месяц. При месячном денежном довольствии в 33 рубля и 33 копейки. То есть он платил в 20,8 раз меньше за квартиру, чем получал от Екатерины. А зарплата нынешнего депутата Госдумы около 150 000 рублей. При этом получается, что почти половину этих денег им бы пришлось отдать за жилье. Вывод: материальное положение депутатов Екатерины не идет ни в какое сравнение с толщиной кошельков нынешних слуг народа. Оно было неоспоримо выше.
— Так вы откаты не учли, Анатолий Иванович…
— Все это шито-крыто и бездоказательно. Я предпочитаю иметь дело с официальными цифрами. Воистину Екатерина — великой щедрости баба!
— Хотите, еще цифры подсыплю?
— Да и так все ясно…
— Вообще, по тогдашним ценам депутаты Екатерины ни в чем недостатка не испытывали. Первопрестольной фунт говядины был 2 копейки, курица — 5, десяток яиц — 2. Фунт отменной курдючной баранины тянул в среднем на 14 копеек. А вот за жареного рябчика могли и все 30 запросить. Пуд коровьего масла стоил 2 рубля. Бутылка французского шампанского обходилась в 1 рубль 50 копеек, а портера английского — 25 копеек, красного бордоского — 30. За десяток апельсинов давали 25 копеек, за десяток лимонов — всего 3. Фунт рафинада влетал в 2 рубля. Обед в первом трактире с пивом опустошал кошелек на 30 копеек, а «гастрономический» ужин с десертом и вином в лучшем заведении не превышал 2 рублей. Если душа желала веселья, то за проход на маскарад или танцевальный вечер платили 1 рубль, за посещение открытого театра 2, увеселительного сада — 25 копеек. За починку золотых часов мастера обычно требовали 5 рублей, серебряных — 1 рубль 50 копеек. Наемная карета с шестеркой лошадей и кучером обходилась рублей в 60 за месяц.
— Что-то поесть плотно захотелось после твоих гастрономических примеров… — ребячески улыбнулся Анатолий Иванович. — А где же, кстати, Ритулька? Хотя кодироваться мы уже так и так опоздали… Может быть, в таком случае… за коньячком?
— Как изволите, ваш бродь.
— А я пока дальше почитаю. Только через лист или даже через два. Не обижайся, господин пенсионер. Я вообще больше трех страниц не выдерживаю. Будь то доклад или «Война и мир». Озноб сразу какой-то начинается в голове…
Анатолий Иванович виновато поморщил нос.
«Тотчас по объявлению высочайшего Манифеста генерал-поручик и кавалер Алексей Михайлович Маслов, с апреля новый воронежский губернатор, безотлагательно призвал к себе купца Семена Авраамовича Савостьянова, подполковника Степана Титова и однодворца Фефилова.
Первым товарищ губернатор пригласил на аудиенцию коренного дворянина и героя взятия Берлина, потом купец-фабрикант вошел для беседы в приемный зал. После них к губернатору допустили Ефима.
Сбросив мужицкий суконный армяк, тот явился перед генерал-поручиком в модном французском кафтане со стразовыми пуговицами, глазетовом жилете и туфлях с серебряными пряжками. Этот парижский гардероб он выторговал у бывшего куратора воронежской цифирной школы московского академика Афанасия Протасьевича Фролова, когда тот вместе с другими учителями принял окончательное решение вернуться в первопрестольную из-за полного отсутствия на Воронеже учеников. Которые были и те разбежались из классов по лесам и глухим деревням — куда подальше от греха знаний. Не искать же их было с солдатами, как делал прежний губернатор Лачинов…
При виде французского наряда Ефима Маслов сдержанно улыбнулся:
— Любезный мой! Есть мнение избрать тебя депутатом от однодворцев воронежской провинции. Если это удастся, поедешь в Москву, и возможно надолго. Может быть, на несколько лет. Ты готов? Извоз будет на кого оставить? Хозяйство?
— Мой народ любое дело потянет. К тому же управляющий Сторожи-лов во всем разбирается не хуже меня, — сдержанно проговорил Фефилов. — Только могу ли я сам быть чем полезен в первопрестольной? Со свиным рылом в калашный ряд? Не дай бог, осрамлюсь…
— Давай ближе к делу, Ефимушка… — поморщился Алексей Михайлович. — Начнем с того, что распределим наши с тобой обязанности. Моя — обеспечить твое избрание в депутаты столь мудро, чтобы не причинить обиды нашей царице-матушке, бодро пекущейся о народной свободе предпочтения кандидатов. Она строго требует исполнить эту процедуру с тихостью, учтивостью. Избирателей ни в коем случае не переманивать ни деньгами, ни водкой, ни угрозами».
Анатолий Иванович аккуратно засмеялся.
«Постарайся склонить поверенных выборщиков на свою сторону ласковыми посулами. Крепко запоминай, любезный, что народу обещать будешь: во-первых, обязательно аптеку устроить, больницу, сиротский дом и богадельню; во-вторых, открыть казенный хлебный магазин на случай неурожая, дороги вымостить; в-третьих, решительно пресечь мздоимство моей губернаторской канцелярии, магистрата и полицейской части. Неплохо бы заверить всех подлых людей, кои в землянках и шалашах за пограничными валами бедствуют, что обеспечишь их доступным жильем».
— Кстати, все это классно использовать и в моей предвыборной программе! — солидно проговорил Анатолий Иванович.
«Фефилов нахмурился:
— А коли наши люди встречаться со мной не захотят? Многим покоя не дает, что мои мужики и бабы каждый десятка помещичьих стоят. Взять хотя бы тех же титовских: пусть они и за знаменитым подполковником записаны, но толку — лежебоки, ни деревца около дома, ни цветов, а окна затыкают грязными подушками. Агрономии не знают, пашут мелкими сошками, строятся кое-как. Все у них в хозяйстве настежь. В пище одна скудность: пироги из темной муки как резиновые, мясо рваными кусками, кисель мутный.
— В этом плане кому-кому, а тебе, Ефимушка, несказанно повезло. По всей губернии идет слава про твою Агриппину. Цены бабе нет по гастрономической части! Да и по любой другой, извини… — приятно улыбнулся губернатор.
Так повелось, что воронежские однодворческие женщины, в отличие от крестьянских соседок, необыкновенно хорошо готовили. И в праздник, и в будни — на удивление. Но Агриппина кухарила по-царски: смело бери любое ее кушанье и неси хотя бы в Зимний дворец на славное угощение императрицы или ее почтеннейших заморских гостей. Стол у Агриппины был с виду без изыска, зато всегда разнообразный и сытный, с удивительными придумками. Скажем, к Пасхе она не просто посадит в печь баранью ногу, но обмажет ее травной горчицей, сметаной, а потом все это запечатает сверху ржаным тестом, но не плотно, чтобы мясо могло дышать и бодро двигать соки. Так что праздничали гости у Фефилова всегда самобытно. Первым на покрытый чистой холщовой скатертью стол Агриппина водружала блюдо с нарезанным теплым хлебом-ситником, политым коровьим маслом. В память о поклонении хлебу Ефим обносил им всех присутствующих. Пили поочередно из одной серебряной чарки. Следующая перемена — холодец из разных мяс, на манер окрошки залитый густым пенистым белым квасом с хреном и горчицей. Тут каждому вволю ставили травник, то есть особой крепости водку на зверобое, аире и китайском корне. Закусывали все это разномастными пирогами, кулебяками, среди которых обязательно были с белой рыбой, со стерлядью, утятиной, маком и сарацинским пшеном с яйцами. После бараньей ноги или поросенка, на лесном костре жаренного, Агриппина в обязательном порядке ставила жирную лапшу из индейки с черносливом и мочеными лимонами. На десерт несла молочную кашу с земляничным или малиновым вареньем. Пили под нее лесные меды и свойское черное густое пиво».
— Достал ты меня, господин пенсионер! — гулко простонал Анатолий Иванович. — Пиццу, что ли, на дом заказать? Лучше две…
Он раздраженно перекинул несколько листов.
«А накануне выборов в феврале 1767 года генерал-поручик Маслов получил из столицы с государственным ямщиком для особых поручений пакет, содержавший секретные дополнения к обряду избрания депутатов. В первую очередь в нем подчеркивалось, что все кандидаты на эту великую должность должны быть нравственного образа жизни, а также честного и незазорного поведения: ни в каких штрафах и подозрениях и явных пороках не бывалых, годами не младше тридцати, непременно женатых и при детях немалым числом.
Губернатор срочно призвал Ефима:
— Тебе надо немедля жениться, молодец… Не обессудь. Просто-таки в одночасье. Так требует новый обряд для депутатов, который намедни мне прислали из Петербурга.
— Оно, конечно, странно… — замялся было Ефим.
— Хочешь стать государственным человеком — еще не раз придется многими личными интересами и привязанностями жертвовать! Это я тебе как губернатор говорю, который давно забыл, что такое жить для себя… В общем, девка какая у тебя на примете есть? Или придется просить моего полицмейстера стать на время твоей свахой? Судаков обо всех про все знает больше, чем они сами о себе. В том числе и про меня… С хорошим приданым подыщем тебе женку. С господином депутатом пойти под венец любая согласится. Даже из дворяночек или поповских дочек!