Обычно, когда мы были в компании, Уилма время от времени поглядывала на меня, и мы с ходу понимали друг друга. Но по дороге сюда она вела себя странно. Она вела себя странно с тех пор, как мы поговорили об Эвисе. Я не мог поймать её взгляд. Я спрашивал себя - не вызвал ли я её чем-то неудовольствия, а потом заставил себя выбросить эти мысли из головы. Всё обстоит наоборот. Это ей положено меня ублажать. Мы поменялись статусами. Что было неизбежно.
Они играли в игры. Меня никогда не привлекали игры. Я танцевал с Докерти. Она была слегка пьяна. Я хорошо танцую. Я знал, что её муж не упускает нас из виду, и знал, что танец её возбуждает. Мне доставляло удовольствие нервировать его. Я знал, когда мы танцевали на террасе, что мне достаточно взять её за запястье и увести в темноту, от света прожекторов. Это было так просто. Но я этого не сделал. Мне нравилось её дразнить. Она ничего не значила. Я знал, что остальные следят за нашим танцем. Все они наблюдали за нами, украдкой. Все они завидовали мне. Или Докерти. Это тоже было приятно - улавливать их эмоции, эмоции слабых, наблюдающих за сильными.
Уилма разместила меня в той же комнате, что и прежде, в той, которая соединяется дверью с её комнатой. Но когда я попробовал её открыть, оказалось, что дверь заперта. Я поднял было кулак, чтобы постучаться, потом опустил его. Это значило бы уронить своё достоинство. Это ничего не значило. Ровном счётом ничего. Я улегся спать. На моём теле проступила краснота от солнца. Это было приятно. Ещё была легкая усталость от того, что я много танцевал. И запах дорогих вещей вокруг меня.
Я заснул. Я никогда в жизни не видел снов. Когда люди разговаривают об этом, я не знаю, что они имеют в виду. Это то единственное, чему я завидую. Наверное, это чудесно. Маленькие истории, которые прокручиваются в вашей голове, когда вы спите. Иногда я сочиняю сны, и рассказываю их женщинам. По-моему, им всегда интересно. Они любят истолковывать мне значение этих выдуманных снов. Они, кажется, возбуждаются от того, что толкуют мне мои лжесны.
Я встал рано, как и всегда. Самым первым. Ампаро принесла мне завтрак. Она быстро отстранилась, когда я попытался к ней прикоснуться. Я уже догадывался, что это будет за день. Они напьются. Но будет солнце и будут хорошие физические упражнения. Этого достаточно. Я смогу весь день оставаться в плавках. Они смотрят на меня. Это хорошо, когда на тебя смотрят, если ты знаешь, что ты весь загорелый, сильный и хорошо сложен. Мне нравилось позировать на уроках жизни. В своё время я по глупости считал, что они хорошо меня рисуют. Сейчас-то я разобрался, что к чему.
Уже встали остальные. Стив управлял моторной лодкой, таща меня на водных лыжах. Этот дурак дал буксирному тросу провиснуть. Вместо того, чтобы отпустить перекладину, я попытался её удержать. Когда трос натянулся, у меня было такое ощущение, что он вот-вот выдернет мои руки из впадин. Я пролетел по воздуху и неуклюже плюхнулся в воду. Уверен - он сделал это нарочно. Меня так и подмывало взять его рукой за горло и треснуть башкой о бетонный мол. Но к тому времени, когда я подплыл к берегу, краснота прошла. Лодку вёл Хесс. Я показывал Мэйвис, как стоять на водных лыжах. Она хохотушка. Дурочка. Но координация движений у неё превосходная, так что она научилась и очень гордилась собой. И опять я знал, что её муж украдкой за нами наблюдает.
Возможно, по этой причине он и напился вдрызг, спотыкался, когда мы играли в крокет, и в конце концов незаметно исчез, чтобы отключиться. Во второй половине дня всех стало клонить в сон. Люди исчезали, снова появлялись. Я всё искал случая переговорить с Уилмой, но она избегала меня. Мэйвис лежала около меня на пирсе, под солнцем, болтая всякий вздор, довольно неприятно потея. Уже стемнело, когда мне, наконец, представилась возможность поговорить с Уилмой. Она подозвала меня. Мы поднялись и сели на крутом обрыве, рядом с площадкой для крокета. Я наблюдал, как они купаются там, внизу, при свете прожекторов. Слышал их смех.
А Уилма разговаривала со мной. Все разговаривала. И разговаривала.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ (НОЭЛЬ ХЕСС - ДО ТОГО)
РЭНДИ СТАРАЛСЯ НЕ СМОТРЕТЬ НА МЕНЯ, когда говорил, что на уик-энд мы поедем в гости к Уилме, на Лейк-Вэйл. Мы теперь не слишком часто смотрели друг на друга.
Однажды мне сделали один подарок. Его принесла женщина, жившая по соседству. Я тогда заболела. Я сидела в своей постели. Там была моя мама. Я сняла бумагу. Под ней оказалась деревянная коробочка. А в ней деревянная коробочка чуть поменьше. А в той ещё одна. И ещё одна. У меня участилось дыхание. В последней коробочке должно было лежать что-то совсем крошечное и изящное. Иначе и быть не могло. Обязательно что-то совсем маленькое, хрупкое, прелестное, драгоценное - достойное всех этих коробочек, вложенных одна в другую. Последняя коробка оказалась пустой. Я долго смотрела в неё, и у меня появилось такое чувство, что кто-то уже залез туда до меня и украл то, что там находилось. Я расплакалась. Моей маме стало стыдно за меня. Женщина улыбалась и говорила, что ничего страшного, но глаза её не улыбались.
Я долго пыталась найти что-нибудь достаточно хорошее, чтобы положить в эту коробочку, в самую маленькую. Ничего достойного не попадалось. Я стащила колечко у девочки из моего класса. С красным камнем. Я вытащила колечко из её парты. Спрятала его в своей туфле. Было больно, но я не хромала. Я унесла его домой и положила в самую маленькую коробочку. Когда оно там оказалось, я как следует его разглядела. Один зубчик сломался. Серебро пожелтело. Оно было недостаточно хорошо. Я украла. И должна была понести наказание. Я подержала проволоку над газовым пламенем и приложила к своей руке. Я не плакала. После того, как сошла короста, остался тонкий белый шрамик. Он оставался не один год. Сейчас я не смогу его отыскать. Я выбросила колечко в высокую траву. Мне уже никогда не нравилась та девочка. Однажды, пожарных учений, я ущипнула её, сильно. Она заплакала и нажаловалась на меня. Меня наказали.
Я - представляю собой множество коробочек. Всё уменьшающихся, уменьшающихся до совсем крохотной. А в ней - ничего. Нечто, настолько сложное устроенное, создаваемое с такими трудностями, склеенное по углам с такой тщательностью, должно содержать внутри себя что-то ценное. Я сложно устроена. Я хорошо выполнена. Для того, чтобы вмещать в себе пустоту. Отсюда ощущение своей невостребованности. И того, что тебя тщательнейшим образом готовили к использованию.
Какой должна быть женщина? Наверное, полная вещей, которые она способна дать. Дающей любовь, работу, верность, живущей чутко и осмысленно, свивающей любовное гнёздышко. Я - такая.
И вот я размышляю над тем, что со мной произошло, и оглядываюсь на свою прошлую жизнь и пытаюсь разобраться, как получилось, что в свои тридцать пять я пуста. Мой отец умер. Моей маме пришлось работать. Я была слишком маленькая. Так что я воспитывалась с двоюродными братьями. Их было пятеро, скачущих, вопящих, громко разговаривающих и дерущихся во время еды и игр. Там я открыла, в чём моя сила. В выжидании, вынашивании планов и в работе. Они все были такими неорганизованными. Мне хотелось упорядоченности. И я создала её для себя. И мне нравилось, когда я это сделала, тщательно нацеливая себя, словно стрелу, на вещи, которых мне хотелось. Хорошие отметки, заученные наизусть стихи, одежду, сшитою мною, аккуратность моей постели. Возможно, я была скромницей и недотрогой. Серьёзным темноволосым ребёнком, вполне самодостаточным. Которому нравятся чистые, ясные вещи. Назначенная ему стипендия, полученная отметка, гарантированная работа в научном учреждении.
И вот я встретила Рэнди, который казался таким же как я. Целеустремлённым, амбициозным, спокойным и тяготеющим к порядку. Чистоплотным и пунктуальным. Я была девственницей. И он тоже. В этом есть своё очарование. Это была духовная любовь. Исполненная возвышенных мыслей. Но что касается физической её стороны, то тут мы различались. Он, казалось, всегда был травмирован самой механикой полового акта, стыдился его недостойности, испытывал робость перед самой моей женской функцией, приходил в ужас от страстности. И я обнаружила, что, в отличие от своего мужа, мне хочется в этом полной отдачи, самозабвенного неистовства, буйства. Однако, чувствуя его желания, я накладывала на себя те ограничения, которых он хотел, так что мы занимались любовью согласно возвышенной формуле, по строгому расписанию, со стерильным достоинством, думая о душе и не обращая внимание на неизбежное тело, превращая это в некий обряд, совершаемый в тишине и при контролируемом дыхании. Но я знала его, и думала, что люблю его, и не так уж редко получала удовлетворение. Возможно, будь у нас дети... Я хотела их. Я ходила к врачам. Он никогда не ходил. И вот, на меня повесили ярлык бесплодной.
В нём было не так много весёлья. И мало спонтанности. Но, по-своему, мы были счастливы. А потом Уилма пришла к нему в качестве клиентки. Перемены наступили не сразу. Это вызывает у меня в памяти один случай из детства. Один мальчик разобрал электрическую пробку. Внутри находился диск, из слюды, так, кажется, это называется. Действуя очень аккуратно, мы могли отслаивать от него тонкие пластинки. Каждая из них была прозрачной. Но цельный диск - почти светонепроницаемым.
То же самое и с Рэнди. Я не заметила первые несколько прозрачных пластинок, которые появились между нами. А к тому времени, когда стала осознавать, что он находится по другую сторону чего-то, что затуманивает его изображение, слишком много этих пластинок стояло на пути. Было слишком поздно для того, чтобы прорываться через них. Я знала, что он теряет других клиентов. Он перестал говорить о своей работе. Перестал интересоваться моим мнением. Однажды он объявил, что он сворачивает свой бизнес, что он будет работать исключительно в качестве её бизнес-менеджера. Назвал сумму жалования. Это была приличная сумма, хотя и не так много, как он зарабатывал прежде. Вскоре после этого он ушёл из офиса. Он работал в её квартире. До меня он больше не дотрагивался. Никогда. А ещё от него исходил её запах. От его одежды, от его волос, от его кожи. Он спал как убитый. Мы зажили с большим размахом. Запускали руку в сбережения. Пока они не иссякли.
Я была глупа. Мне не хватало опыта в такого рода вещах. Он не желал со мной разговаривать. У нас случались неприятные ссоры. Я думала, что он начал принимать наркотики. Или что-нибудь не менее ужасное. Потом, когда я в следующий раз увидела их вместе, я поняла, что между ними происходит. Я пришла к этому не путём логических размышлений. Меня просто осенило, благодаря какой-то изначально присущей интуиции. И это вызывало у меня тошноту. В буквальном смысле, физическую. Не один день меня рвало, когда я представляла их двоих вместе. Со мной она вела себя до противного приторно. У неё нет никаких моральных устоев. У неё нет души. Она - животное. Потом это стало обретать для меня иной смысл. Своим поведением он сообщил мне, что меня ему недостаточно - что мои дары слишком скудны. Я сидела и разглядывала на себя. Разглядывала до тех пор, пока не увидела нелепо длинную верхнюю губу, ужасающее косоглазие, костлявое, истасканное тело. И думала о том, что у него есть полное право ходить на сторону. А потом всё менялось, и меня переполняло возмущение. Он никогда не позволял мне стать тем, чем я могла быть для него. А потом все это уходило, и я жалела его. Из-за того, что он с собой творит, и из-за всех его планов, и всего этого его аскетического достоинства.
А потом не оставалось ничего не другого, кроме как сидеть и наблюдать за ним. В этом есть своя прелесть. Я не могу этого описать. Люди сбегаются на пожар. На кадрах кинохроники запечатлено, как обрушивают большие трубы, и взрывают динамитом скалы. Ты наблюдаете за тем, как что-то ломается. И вы не в силах отвести глаза. Я знала, что он ходит к психоаналитику. Он не желал рассказывать мне об этом. Я наблюдала, как у него появился этот его тусклый взгляд, и эта его новая манера поведения, нервная и виноватая - как у собаки, которая, будучи запертой дома слишком долго, напакостила на ковре, и пытается избежать наказания при помощи лихорадочного заискивания.
Наверное, я могла бы отказаться ехать туда с ним. Но это было частью старой болезни. Наблюдать за распадом. Вглядываться в разложение. Так что я поехала. По дороге туда мы разговаривали, как чужие. Машин, вроде, сегодня не так много. В городе наверняка гораздо жарче. Да, я съем чего-нибудь, когда ты захочешь остановиться.
Сидеть вот так, будучи уносимой на пятьдесят миль за час в машине, которая нам не принадлежала, с ещё не оплаченной одеждой, облегавшую наши нелюбимые тела, которые сгибало и трясло на неровностях дороги, с его рукой на руле, и моей, скромно покоившейся на коленях, двигаясь по нашей особой, персональной пустоши, в никуда.
По мере того, как мы приближались к этому месту, Рэнди становился всё более нервным. Мы припарковались за домом. Рэнди занёс в дом наш багаж. Уилма была на террасе. Гилман Хайес поднимался с причала. Уилма легко вошла в роль, которую она разыгрывает со мной. Любящей старшей сестры. Что-то вроде "между нами девочками". Приветливость с покровительственным оттенком. Я никогда не допускала, чтобы это меня задело. Я никогда не допущу, чтобы меня это задело.
Даже странно кажется, если оглянуться назад, насколько всё было типичным для её вечеринок в ту пятницу, пока пили коктейли и обедали, и после, до тех самых пор, пока я не оставила их, за играми, и не отправилась спать. Много псевдоинтеллектуальных разглагольствований, категоричные суждения Гилмана Хайеса, обычное убогое подражание Уилме со стороны Мэйвис Докерти, булькающие замечания Уолласа Дорна. Все типично и бессмысленно, а Рэнди каким-то странным образом умудрялся превращаться в четвёртого официанта. Хотя в его поведении и чувствовались какие-то поползновения на роль хозяина, принимающего гостей, он смотрелся бы лучше с салфеткой через руку. Мне надоело за ними наблюдать, и я отправилась в постель.
На следующее утро я обрадовалась, что могу позавтракать одна, и совсем не обрадовалась, когда Стив Уинсан попросил разрешения сесть рядом. Но отказывать ему не было никаких основания. Я уже отнесла его к определённой категории. Напористый молодой старичок. Городской ловкач. Парень, который своего не упустит, который всегда балансирует со слишком многими предметами одновременно.
Я не слушала, когда он пустился в рассуждения об усовершенствовании рода человеческого. А потом услышала, как он говорит нечто, исполненное величайшего смысла, по крайней мере для меня. Это странным образом потрясло меня, потому что было настолько близко к тому, что думала я, с тех пор, как мой брак дал трещину, стал приходить в негодность. О способности стать кем-то ещё. Об изменении своей природы.
Я смотрела на него в упор, смотрела в первый раз. Его серые глаза были на удивление хороши. Серые, спокойные и честные - в кои-то веки. Я спросила его - чем он хочет стать. И он сказал мне, что устал бежать, устал исполнять роль самого себя.
Он был честен со мной, и между нами возникло что-то очень особое. Не знаю, как это описать. Возможно, так. Представьте, что вы пошли на какое-то допотопное кино, с прыгающей картинкой, чёрно-белое и немое. Потом, в середине, оно становится цветным, и появляется звук, и вам уже интересен сюжет, и вы сидите, подавшись вперёд, на краешке кресла. Примерно так это было. Уик-энд внезапно наполнился жизнью. И я не могла припомнить кого-то ещё в своей жизни, когда-либо глядевшего на меня в точности так же, с этом особенным выражением понимания, персональной заботы. Мне пришло в голову, что он знал, что со мной происходит, и видел всё это, и это удручало его. И я ему нравилась. Возможно, в основном дело было как раз в этом. Я нравилась ему сама по себе. Потому что, из всех них, находившихся там, я безусловно, была наименее полезным для него человеком. Со мной ему ни к чему было ловчить. Нечего проталкивать. И всё-таки он выбрал меня, чтобы поговорить о вещах, о которых на самом деле думал.
После того, как это закончилось, я знала, что хочу поговорить с ним ещё немного. Мне хотелось слышать его голос. Я смотрела на него с расстояния. Его плечи создавали приятное ощущение надёжности и силы.
Позднее нам представилась возможность поговорить на причале, растянувшись на солнышке. Я стеснялась от того, что нахожусь так близко от него.
Я помню одну вещь, которую он сказал. Он, наморщив лоб, посмотрел на костяшки своих пальцев и сказал:
- Ноэль, у вас нет такого чувства, что всё пойдёт вразнос? Не для всех. Только для таких людей, из которых состоит эта компания. Бог мой, вы только посмотрите на нас. Можно ли придумать более искусственную ситуацию? Оглянитесь вокруг. Каждое человеческое существо обязано какую-то цель, какую-то хорошую цель. Вы только посмотрите на это сборище. Есть здесь хоть один человек, хоть чего-то стоящий? Помимо вас?
- Нет, Стив. Включая меня.
- Это неминуемо пойдёт вразнос. Должна быть какая цель. Не хочу, чтобы мои слова звучали как проповедь в воскресной школе, но это должна быть чистая и честная цель. Не пиаровская акция, не дёшевая телевизионная комедия, не улучшение исходящего от людей запаха, не продажа большого количества всякой дряни, не одурачивание публики липой, выдаваемой за искусство.
- А можно мне присоединиться? - спросила я, улыбаясь ему.
- И вам и мне. Мы создадим сообщество. "Дальше и выше", или что-нибудь в этом роде. - А потом у него сделался грустный вид. - Возможно, для нас уже поздновато, Ноэль. Возможно, отныне всё что нам остаётся - это искать развлечений. Например, в этом стакане, который оказался у вас в руке.
- Вы действительно так думаете? - я быстро осушила стакан. Меня охватила какая-то странная бесшабашность. Всё пойдёт вразнос, и очень скоро. А я просто сижу и дожидаюсь, пока это случится. Должны быть вещи получше ожидания. И у меня возникла сумасшедшая мысль, что, возможно, одной из этих вещей станет Стив. По крайней мере, он не кривит душой. У меня появилось такое чувство, что я пылаю, что я хорошею с каждой минутой.
Пока шла игра в крокет, я всё время ощущала его присутствие. Всё время отдавала себе отчёт в том, что он наблюдает за мной. И мне хотелось стать хорошенькой для него. Ещё лучше, чем я была. Было много солнца и слишком много выпивки, и я стала беззаботной и перед глазами у меня всё кружилось. И я очень сильно презирала Рэнди.
После игры и после того, как мы поели, народ перестал суетиться без толку. Стив подошёл ко мне и сказал, что на озере есть место, которое он хотел бы показать. Я заставила себя сказать "да", не дав себе времени на слишком долгое обдумывание. Мы взяли одну из моторных лодок. Прихватил с собой большой термос. Сказал, что это пикник. Он вёл лодку на очень быстро, нагоняя на меня страх, когда мы поворачивали, посмеиваясь надо мной, поблёскивая белыми зубами. Потом сбавил скорость, и мы оказались рядом с островом. Он перелез через борт, вытащил нос лодки на берег, подал мне руку, и я спрыгнула на песок.
Там стояла полная тишина. Берег был травянистый. Я чувствовала, как во мне растёт страх. Чувствовала, как из меня выветривается хмель. Он поцеловал меня с твёрдой уверенностью, которая меня напугала. Для храбрости я выпила из крышки термоса. Он ласкал меня. В его прикосновениях чувствовалась уверенность. А меня всё никак не проходила дрожь. И возникло странное чувство, что я прежде уже видела мужчину, который делал то же самое, что-то нашёптывая, оглаживал твёрдыми руками норовистую лошадь. Мы были в полном уединении. Трава была высокая и мягкая. Каким-то образом, вроде и не собираясь этого делать, я позволила ему завести меня дальше той точки, откуда ещё можно было повернуть назад, не выставив себя в совершенно нелепом свете. Было что-то такое в этой его уверенности.
А потом он взял меня, и я поняла - это именно то, чего я хотела всю свою жизнь, а потом поняла, что люблю его и всегда буду любить, и я сказала ему это, много, много раз. А он мне сказал, что это замечательно, то что с нами случилось, и что нам следует быть осторожными в своих планах. Но я уже всё для себя решила. Ничто другое не имело значения. Я стеснялась, когда он смотрел на меня. Это казалось настолько невероятным - то, что я нашла его там, в этом месте, в этой компании. Найти Стива, которого я люблю, прячущегося за этой маской нахального городского типа. Когда, в конце концов, стало темнеть, мы оделись, забрались в лодку и отправились в обратный путь. Рэнди стоял на причале, когда мы подплыли. Мне хотелось посмеяться над ним. Я, наконец, освободилась от него. Мне хотелось рассказать ему, что со мной случилось, и как именно это освободило меня.
Когда прекратился шум мотора, Рэнди проговорил:
- Где ты была?
Я ответила в манере Уилмы. Я чувствовала себя бесшабашной и смелой.
- Да вот, дорогой, устроили что-то вроде пикника. Соскучился по мне?
Он ушёл прочь. Стив всё старался меня утихомирить. Нельзя сходить с ума. А мне было слишком хорошо. У меня было такое чувство, что во мне много-много электрических лампочек, кастаньет и меха. И я выпила ещё немного. И стояла рядом со Стивом. Пусть кто угодно на свете видит, что я стою рядом со Стивом. Мне хотелось, чтобы они прочитали это на моём лице, в моей походке, в тональности моего смеха. Потому что я освободилась не только от Рэнди, я освободилась от других вещей, от мучительной скованности, от стыдливых выдумок. Я освободилась, чтобы быть женщиной и любить так, как мне хочется, а не по своду правил.
Я обрадовалась, когда Уилма предложила мне поплавать без купальников. У меня как раз был соответствующий настрой. После того, как я сбросила свой купальник, на какое-то мгновение зажёгся свет. И я ничего не имела против. Я была не против, чтобы меня кто-то увидел. Это тоже было показателем моей новообретённой свободы. Я зашла в воду и подождала, пока Стив отыщет меня. Он отыскал. Мы лежали на воде. Держались за руки. Я скользнула в его объятия. Мы целовались под водой. Я чувствовала себя гладкой и живой. Я чувствовала себя бесстыдной. Смеялась без всякого повода. Просто от того, что я живая. Потом я снова была с ним - после дурацкой игры в салки. Я услышала, как Гилман зовёт: "Уилма!" "Эй, Уилма!" -надрывался он. Я говорила Стиву о том, как сильно я его люблю. Он попросил, чтобы я вела себя тише. Я обиделась. Надулась на него. Потом тоже стала вслушиваться, ожидая, пока Уилма отзовётся. И удивлялась, почему она этого не делает.
И вдруг вода как будто разом похолодела. У меня застучали зубы. Я поплыла к причалу.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ (ПОЛ ДОКЕРТИ - ПОСЛЕ)