- Ну-ка, остановите, мистер Уинсан.
Я спросил его, зачем. Он не ответил. Я обернулся и посмотрел на него. Он глядел на лодку, находившуюся примерно в сорока футах от нас. На одном из сидений лодки стояла керосиновая лампа. В ней сидели двое стариков. Они осторожно вытягивали верёвку, перебирая руками, глядя на поверхность чёрной воды. Несколько мгновений это походило на какое-то старинное живописное полотно. Двое стариков с оранжевым светом на лицах, и мерцающая световая дорожка на воде. Другие лодки остановились. Мир казался совсем недвижным. Я увидел, как что-то тяжёлое, белое всплывает на поверхность, а потом один из стариков вскрикнул, а другой резко подался вперёд, едва не перевернув лодку. Лампа опасно качнулась.
- Вот она, ребята, - раздался надтреснутый старческий голос.
Они расположились бок о бок и принялись втаскивать её. Она перевалилась через борт, белая и грузная, с мокрыми бликами от фонарей, с безвольно болтавшейся головой, с прилипшими чёрными волосами. Я услышал стук, когда она скатилась на днище лодки. Они накрыли её, и мы поплыли к берегу, а другие лодки двинулись за нами следом.
Люди из дома уже спускались вниз. Я сошёл на причал. Большой полицейский и я находились ближе всех, когда два старика подплыли к причалу. Мы опустились на колени, потянулись к ней, когда они, поднатужившись, её приподняли. Мы взялись за неё. Бог мой, она была тяжёлая. Казалось, что она весит как две женщины, с этим брезентом, небрежно намотанным вокруг неё. Полицейский споткнулся и почти сел на ягодицы, а я не смог удержать эту тяжесть, как ни старался. Все, что осталось у меня в руках - это край брезента, а сама она выкатилась, обмякшая. При свете она была какого-то странного цвета. Один глаз был открыт. Другой закрывали её чёрные волосы, мокрые, спрятавшие пол-лица. Мы стали неуклюже возиться, снова накрывая её, и я услышал, как Джуди Джона крикнула, чтобы мы сделали это поскорее.
Я забыл было про охватившее меня ранее чувство чрезмерной близости к реальности, а то, что произошло, снова его вызвало. Была какая-то непреложность в этой безмолвной фигуре. Её нельзя было прогнать. Нет таких ламп, которые можно потереть, нет таких заклинаний. Она находилась там, неоспоримая и мёртвая.
Комната. Они подвели меня к дверному проёму. Какая-то незнакомая женщина подвела меня к дверному проёму. Стоял резкий запах цветов. Она слегка подтолкнула меня.
- Зайди и попрощайся с ней, Стиви. - Я зашёл. Там - атлас и серебряные ручки. Это не моя мама. Они вылепили это из воска, а моя мама никогда не была такой розовой и неподвижной. И руки её такими не были. Похожими на белые палочки с синими ногтями. Такими неподвижными. Это были руки, постоянно чем-то занятые. Занятые мылом, полотенцами, щеткой, веником и второпях ласкающие.
Я повернулся и бросился бежать, а женщина поймала меня, попыталась прижать к себе, и я ударил её кулаком, и наверное, сделал ей больно, потому что она вкатила мне оплеуху, а потом я расплакался, и мы оба плакали.
Я уже давно об этом не вспоминал. Я стоял совсем неподвижно. Они говорили нам, чтобы мы ушли с причала. Я смотрел на тоненькую темноволосую женщину. Какое-то мгновение я не мог вспомнить, кто она. Ноэль. Это всё равно как повстречаться с кем-то на улице. Долго ты с ними не виделся. И я вспомнил, но, вспомнив, так и не отогнал от себя ни один из призраков.
Я пошёл в свою комнату. Закатал рукава. Тщательно отмыл руки. Мне хотелось соскрести с них кожу. Мне хотелось избавиться от кожи, которая соприкасалась с грузным телом на причале. Я медленно пошёл к двери, ведущей в коридор. И услышал, как кто-то приближается. Женщина. Я открыл дверь. Это была Ноэль. Я заговорил с ней, взял ее руку, затащил ее в комнату и снова закрыл дверь. Она наверняка знает, где Рэнди. Я хотел сначала переговорить с ним. Он мог бы взять часть работы на себя. Возможно, мы ещё успеем.
Она сказала, что он спит. Я посмотрел на неё. Она была посторонним человеком. Но бывают случаи, когда вам нужна близость постороннего человека. Я положил руки на её тоненькую талию, притянул её к себе, и поцеловал крепко, с каким-то вызовом, пытаясь через поцелуй избавиться от всего этого брезента, цветов и кошек. Но даже когда я целовал её, я помнил про этот день, и сознавал, что он ничего мне не дал. Я просто сделал её эмоционально причастной. Мне нужно было выведать, чем она дышит. И по её отношению сообразить - как мне теперь выбираться из этой ситуации. Красавицей её никак нельзя было назвать. И смотрела она на меня удручающе тусклыми, глупыми глазами.
Так что я осторожно прозондировал почву, и выяснил, к своему немалому облегчению, что её охватил порыв благородной жены. Самоотверженно вставшей рядом с безработным мужем. Ну совсем как в мыльной опере. Такому сценарию следовать легко. Я разыграл свою роль. Разочарованного любовника. Но не слишком настойчивого. Меньше всего мне хотелось отговаривать её от роли благородной жены.
- Ну что же, - мужественно произнёс я, - будем считать, что я получил отставку?
Это показывает, как порой можно ошибиться. Я-то думал, что девчонка сама прямота. И что же я слышу? Одну из своих собственных реплик, обычно используемых в сценах расставания.
- Мы ведь взрослые люди, правда?
Моё удивление проявилось. И она сказала мне, что это не настолько много значит, как могло показаться с наших слов. Да, с такими актёрскими способностями, скажу я вам, она вполне смогла бы оторвать себе какую-нибудь роль.
Я взъерошил ей волосы, а потом провёл комбинацию "до чего я благодарен судьбе за то, что повстречал такого человека как ты". Моего поля ягода. Вот, кто она такая. Меня всё мучило сознание того, сколько времени я потерял даром, но внезапно мне снова её захотелось. Возможно, всякий раз, когда рядом смерть и насилие, вы начинаете кого-то хотеть. Возможно, природа подталкивает вас к этому. Как бы в подтверждение того, что сами вы живы. И мы сели на кровать. Но, прежде чем дело дошло до самого интересного, горничная постучала в дверь и сказала, что всех нас зовут в гостиную.
Я тут же решил, что это к лучшему. Меня прервали, лишив возможности и дальше терять драгоценное время. Мы торопливо привели себя в порядок и приготовились идти. Я проверил холл - там было пусто. Мне стало весело от того, как она меня одурачила. Одурачила старину Стива, который в этом деле собаку съел. И я почувствовал к ней нежность. Так что, когда она оказалась в дверном проёме, проходя мимо меня, я наградил её лёгким любовным шлепком.
Однажды я был в зоопарке. Кажется, собирал материал для какого-то газетный очерка, рассчитанного на широкий круг читателей. Детёныши зебры или что-то в этом роде. Не помню. Зато я помню большую рыжевато-коричневую кошку. Она спала. Просунув одну большую лапу между прутьев. Типичный придурок-турист подобрал палочку. Он перегнулся через перила и стал тыкать в выставленную лапу, показывая своим кретиническим детям, какой он большой храбрый парень, задирающий льва.
В какую-то минуту лев спал. А в следующую минуту эта большая лапа промелькнула перед лицом парня так быстро, что он отскочил гораздо позже, чем эта лапа исчезла. Его дети заплакали. Лицо его стало цвета испортившегося клейстера.
Я только шлёпнул, а она резко повернулась и полоснула меня ногтями. Лицо её было перекошено, и она шипела при этом. А потом она исчезла. Я стоял и обзывал её самыми разными словами, а потом зашёл в комнату и посмотрел на себя в зеркало. Две длинных глубоких борозды, медленно наливающиеся кровью. Я промыл их. Нашёл в шкафчике йод и пластырь. Заклеил царапины. У неё не было никакой причины для этого. Совершенно никакой причины. Никто не делает со мной такого. Я решил, там же, не сходя с места, что как-нибудь отделю её от остальных. Уведу на задний двор, прижму к стенке. Меток я оставлять не стану, но преподам ей такой урок, которой она не скоро забудет. После пары хороших, увесистых тычков под дых они усваивают, как себя вести. После этого весь их воинственный пыл улетучивается.
Я пришёл в гостиную последним. Все холодно уставились на меня, и я увидел по их глазам, что они строят разные догадки, удивлённо разглядывая моё заклеенное пластырем лицо. Я увидел, как Джуди бросила взгляд на пластырь, и тут же посмотрела на Ноэль.
Там были даже слуги, и молодой доктор с короткими баками. Я сел настолько далеко от Ноэль, насколько мог. Поймал на себе её взгляд и сурово посмотрел на неё.
Фиш заговорил, и, как только до меня стал доходить смысл его слов, я начисто забыл про Ноэль, свои планы, и про всё, помимо факта убийства. На какое-то время разум мой стал просто чистым листом, с отпечатанной на нём огромной красной буквой "У". А потом в голову полезла вся эта чертовщина. Если она утонула, то значит это несчастный случай, а чего-то такого не могло случиться с Уилмой. Её должны были убить. Бог мой, она родилась для того, чтобы быть убитой. Так помыкать людьми. Всегда ими помыкала. Не было в ней правды и искренности. Сплошные уловки. Всё норовила использовать для своей выгоды. Даже у червяка когда-то может лопнуть терпение.
И, подумав о червяках, я посмотрел на Рэнди Хесса.
Мы получили соответствующие распоряжения, были оповещены о предстоящем прибытии высокого начальства. Я не замедлил воспользоваться первым же моментом тишины, попросив, чтобы мне разрешили взять на себя всё, что связано с освещением этого дела в прессе. Фиш засомневался. Я немного умаслил его и увидел, как он склоняется на мою сторону. Ноэль ушла. Народ начал распадаться на маленькие группки. Фиш и доктор отвели меня в сторонку. Я объяснил, как стану действовать.
Я посмотрел поверх плеча доктора.
С этого момента я объясняю всё самому себе. Вот что я себе говорю: В тебе есть нечто, ведущее свой отсчёт с незапамятных времён. Примитивное. Атавистическое. Я снова и снова говорю себе, что это было настолько же машинально, как отдёрнуть руку, когда ты положил её на горячую плиту. Вы не в силах что-либо контролировать. Смелость или её отсутствие тут ни причём. Это просто рефлекс. В какую-то минуту я смотрел и видел это, а в следующую секунду я уже бежал как угорелый в противоположном направлении. Я проскочил в дверь так стремительно, что руки мои с силой хлопнули о стену по стене коридора, когда я поворачивал. И я пробежал до самой своей комнаты, прежде чем остановился. Я остановился и прислушался.
Я снова и снова говорю себе, что это была инстинктивная реакция. Я имею в виду, никто не издевался надо мной по этому поводу. Они смотрели на меня как-то странно, но никто не издевался надо мной. Подозреваю, что они растрезвонили об этом. Вы знаете как это бывает. Неплохая история для файф-о-клока. Ну и чёрт с ним.
Мне хотелось бы перестать об этом думать. Это всплывает в памяти в самый неподходящий момент. Когда мне нужно сосредоточиться на том, что я делаю.
Это неплохая работа, и я хотел бы её сохранить. А если я буду филонить, возвращаясь мыслями туда и думая о том, как я бежал, то обязательно что-нибудь напортачу, как вчера, когда я перепутал время, встречая тот поезд. И потеряю эту работу.
Это неплохая работа. Сеть из двенадцати кинотеатров. Но сейчас у мистера Уолша возникла эта идея насчёт того, что я должен вырядиться как чёртов марсианин и прогуливаться туда-сюда перед залом на Таймс-Скуэр, зазывая на этот стереоскопический ужастик. Я ему всё время говорю, что это работа для швейцара или помощника менеджера, а он знай себе твердит - ведь ты рекламный агент, разве нет?
Это всё равно что отдёрнуть руку от горячей плиты. Вы ведь не останавливаетесь, чтобы сначала всё обдумать, правда?
Я бы ещё поспорил, но я всё думаю о том воскресном утре.
А вы?
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ (УОЛЛАС ДОРН - ДО ТОГО)
Ещё много лет назад я занял твёрдую позицию. И стою на своём. Не в том дело, что я не люблю Флоренс. Она - моя жена. Она выносила и произвела на свет моих детей. Но мне пришлось запретить ей присутствовать на каких-либо светских мероприятиях, связанных с должностью, которую я занимаю в "Ферн энд Хоуи".
Я не мог должным образом выполнять свои функции, пока ждал, объятый ужасом, что она засунет ногу в рот. А она всегда это делала. Постоянно.
Не то чтобы я запирал её в комнате. У нас был свой круг друзей и, слава Богу, никто из них не имел никакого отношения к рекламному и издательскому делу, или к искусству. Они - самые обыкновенные люди. Без колючек и без всякого там умничанья. И я очень рад, что в большинство вечеров мне удаётся поспеть на поезд, отправляющийся в пять двадцать два с вокзала Грэнд-Сентрал.
Флоренс - уютная женщина. Конечно, было время, до того, как мы поженились и ещё где-то в течение года после того, когда я считал её необыкновенно волнующей женщиной. Сейчас легко увидеть, что меня ввела в заблуждение её неуёмная энергия. Волосы у неё рыжие, а кожа очень белая, и внешность её очень быстро поблекла. За каких-то несколько месяцев она превратилась из девушки на выданье в тяжеловесную матрону. Но, хотя я в то время и был разочарован, мне не хотелось бы чего-то иного. Она знает, чего я хочу. Она содержит дом в чистоте и порядке, хорошо готовит, добродушна, и очень заботится о детях. Они - здоровые дети.
Флоренс - неумная женщина. У неё есть определённая природная проницательность, но никакого интеллектуального багажа для того, чтобы соответствующим образом обходиться с людьми, с которыми мне приходится иметь дело каждый день. Я - глава семьи. Я позаботился о том, чтобы в этом не возникало никаких сомнений. Кто-то должен командовать. А иначе начинаются суматоха и беспорядок.
Я взял за правило не упоминать о ней, или факте своей женитьбы и своих детях при своих коллегах. Соответственно, многие из них приходят в изумление, когда узнают, что я женат. Они пытаются включить её в число приглашённых. Я говорю, что ей нездоровится. Это, конечно, враньё. Она здорова, как лошадь.
Думаю, я был ей хорошим мужем. Жалование моё постоянно растёт, хотя оно никогда не было, и вероятно, никогда не станет умопомрачительным. Есть не брать в расчёт Феррис, заказы, которыми я занимался в "Ферн и Хоуи" мелкие. Дома я веду себя ровно. Довольно щедро выдаю Флоренс деньги на карманные расходы. Хотя я был ей неверен, я считаю эти прегрешения эдаким неизбежным побочным продуктом своей профессиональной деятельности, и ставлю себе в заслугу тот факт, что эпизоды эти совсем немногочисленны. Кажется, не более девяти, за шестнадцать лет женатой жизни.
Каждое утро она отвозит меня на нашу маленькую сельскую станцию, и я сажусь на поезд, и во время сорокаминутной поездки настраиваю себя на работу, предстоящую в этот день, и готовлю лицо, которую я явлю миру. Я обязуюсь проживать каждый день со чинным достоинством, с максимально возможной честностью, учтивостью и пониманием проблем других людей.
И с тем же настроем я приехал к Уилме Феррис на Лейк-Вэйл. Но, несмотря на все зароки, иногда человек оказывается в ситуации, когда ему отказано в достоинстве и чести. Я презираю таких людей, всех, за исключением, разве что, Пола Докерти. У него сохраняются некоторые инстинкты джентльмена. Хотя, ещё через несколько лет он тоже потеряет себя. Я могу сохранить себя, потому что у меня есть отдушина. Каждый вечер я могу отправиться к себе домой, к своему креслу, трубке и халату, к расслаблению, достигаемому при помощи крошечной дозы отличного виски, к спокойной беседе, к шахматной партии с соседом.
Я, конечно, знал, что Уилма настроила мистера Хоуи против меня. И знал, что, приглашая меня, она несомненно замышляет ещё более неприятные вещи. Я даже подозревал, что она хотела сообщить мне, что передаёт своей заказ какой-нибудь другой фирме, возможно, каким-нибудь нахальным выскочкам, начисто лишённым того достоинства, которое характеризовало деятельность "Ферн и Хоуи" с момента учреждения агентства 1893 мистером Детуэйлером Ферном старшим. Но я не мог позволить себе всерьёз думать о такой возможности. Последствия будут ужасны - хотя мистер Хоуи, я верю в это, человек чести, боюсь, он сочтёт, что следует сурово покарать меня за потерю выгодного заказа от Феррис.
Хотя собравшаяся компания и не вызывала у меня особого восторга, я радовался возможности поиграть в разные игры. Это отвлекало меня от постоянной проблемы - как поступить, если Уилма сделает то, что, по моим расчётам, она вполне могла сделать. Игра в слова едва ли требует таких уж значительных интеллектуальных усилий. Тут начисто отсутствует чистая гармония и последовательность шахмат. Я обнаружил, что, Докерти и Джона довольно туго в ней соображают, и выиграл как нечего делать.
Когда я пожелал спокойной ночи Уилме, как раз когда её игра в кункен занятие для инфантилов - подходила к концу, она нацелила на меня взгляд, такой же проницательный, чуждый и пронзающий, как взгляд змеи. Который заставил меня похолодеть. Я все ещё чувствовал озноб, когда лёг в постель. В чем я провинился перед ней? Мне ничего не нужно, кроме уверенности в том, что я сохраню свою работу. Разве я плох в своём деле? "Дурбин Бразерз", "Мэсси", "Грюнвальд", "Стар", "Би-Содиум" и "Тикнор Инструмент" всегда оставались довольны. Все до одного.