Можно было вполне не отвечать. Что это, собственно, за допрос со стороны малолетки! Но вторая почему-то ответила и даже как бы извиняющимся голосом:
– Да, понимаешь, тут в собесе старикам выдают кое-что к Новому году. Очередь надо занять, а то уж закроют скоро.
– Так ведь же нет еще никакого Нового года, – очень теперь удивилась Зоя. Ну ладно: мама, Юлия Петровна – они ж не знают ничего, но кто в храм ходит – должны знать.
– Это как это нету Нового года? – в свою очередь удивились старушки. – А чего же есть?
– Для нас – строгий пост, для остальных – всемирная языческая пьянка. Так мне бабушка говорила и батюшка Севастьян.
– Ну уж! – воскликнула вторая, не зная, что говорить дальше.
– Да пойдем же, говорю, – окончательно рассердилась первая. – Ну ее.
И они пошли, часто оборачиваясь. А Зоя, не оборачиваясь, пошла в храм.
"Да, да, причаститься надо обязательно, – говорил при расставании отец Севастьян. – У меня-то нет при себе Святых Даров... А от Чаши, Заинька, отходят тоже святыми, как при крещении. Какой дар нам дан великий на литургии, дар о-чи-ще-ния, – батюшка при этом поднял вверх указательный палец, – но... мы очень быстро пачкаемся опять". Зоя в который уже раз отметила про себя замечательность и таинственность звучания новых для нее слов – "дар очищения"! Все бы время слушать эти слова.
Она вошла в храм и перед ней предстал Иконостас. Даже не представляла она, что подобное вообще существует. Как же можно жить без этого, если однажды это просто увидел?! А если кто не видел? А если кто не хочет видеть?.. Поползла по правой щеке капелька-слезинка, легким чудным звоном отозвалось в ушах ее падение со щеки, сами собой зашептали губы: "Пресвятая Богородица, мученики Севастьян и Зоя, царица мученица Александра, помогите мамочке и Юлии Петровне" И тут она увидела священника в блистающих одеждах и Чашу в его руках и услышала из его уст зов-призыв, который сразу захотелось назвать вечным:
– Со страхом Божиим и верою приступите...
Руки Зои сами собой скрестились на груди и она медленно двинулась к Чаше. И опять вспомнилась мама. Вот бы и ее сейчас сюда! "Царица Александра, и ты помогай!.." У бабушки она впервые увидала ее портрет, услышала про ее жизнь и про то, как ее убивали с ее мужем-Царем, дочерьми и наследником. "А мама твоя родилась в один день с их расстрелом, 17 июля. Давно уж молюсь я Царице-мученице о маме твоей, заблудшей Александре".
– Так почему же, бабушка, – воскликнула тогда Зоя, – все вы молитесь, святые вон... а все никак?!
– Ишь! – возвысила голос бабушка. – Смотри-ка! Полчаса как крест одела, а уже роптать?! Вопросы задавать! Я те дам, "почему"! На все воля Божья и свое время. Может, тебя дожидались, вот почему!
"Тебя дожидались", – очень отчетливо сейчас слышались эти слова.
"Ой, да я же еще маленькая..."
Зоя была уже у Чаши. И тут она увидела белую голубицу. Ту самую, что слетала с губ Юлии мученицы. Глаза Зоины расширились, рот открылся...
– Девочка, девочка, – услышала Зоя голос священника.
Зоя перевела на него глаза:
– А?
– Тебе семь лет есть?
Зоя кивнула.
– А ты исповедовалась?
– Я вчера крестилась. Я – Зоя.
Священник внимательно всмотрелся в Зою.
– Ты что, видишь что-нибудь?
Зоя кивнула:
– Голубку. На Чаше сидит, – шепотом сказала Зоя.
Лицо священника сделалось испуганным, он даже сказал "ой", правда, про себя и протянул ко рту Зои ложечку с Кровью и Телом Христовым. Голубица накрыла собой Зоину голову и она увидела тот свет, на котором плавала недавно...
Она громко чмокнула Чашу и пошла запивать...
Потом она стояла перед иконой Владимирской Божией Матери, главной иконой храма и слушала благодарственные молитвы. И себе на удивление, понимала все. И вдруг почувствовала в себе неуемное желание поцеловать икону, но когда начала приближать к ней губы, была остановлена чьей-то рукой. Обернулась. Перед ней стояла высокая худая... нет, не поворачивается язык назвать ее ни старушкой, ни бабуськой, ни бабулькой (бабушку ее все называли бабулей). Тут что-то другое. "Пожилая женщина" – тоже, почему-то, не подходило. И не в том дело, что несмотря на возраст, спина ее была прямая, без сутулости, а лицо почти без морщин. Главное в человеке – глаза. Да, нет ничего страшнее человеческих глаз, но нет ничего и прекраснее их. Они, конечно, "зеркало души", но только для хозяина глаз, потому как в зеркале видишь только себя. И если смотришь в себя, целиком в себя погружен, то не можешь видеть ничего вокруг. Что можно увидеть в себе? "Да ничего там нет, кроме грехов!" – говорил батюшка Севастьян. И это замечательная и редкая способность – видеть в себе свои грехи. Но как показалось сейчас Зое, та, кто ее остановил, будучи целиком погружена в себя, видит и все вокруг. Она видит и грехи свои и тот Лик на иконе, к которому обращена ее молитва. Это уже "диплом с отличием". Зоя глядела в безстрастные, спокойные глаза и видела перед собой – молитвенницу.
– Не надо целовать иконы после причастия, – услышала она тихий выразительный голос.
Захотелось, чтобы она еще что-нибудь сказала. И она сказала:
– Первый раз причащалась?
Зоя кивнула. Молитвенница погладила Зою по голове и вновь отстранилась от всего. Зоя подняла голову к безстрастным глазам:
– Заблудших Александру и Юлию помяните. А меня зовут Зоя.
Не отрываясь от иконы и оставаясь погруженной в себя, та полунаклонилась к Зое, кивнула головой и вновь выпрямилась.
При выходе Зоя увидала молодого мужчину и молодую женщину. Почему-то остановилась. Шуба на женщине была расстегнута, а платье распирал большой живот. Зоя знала уже, как дети рождаются. Недавно мамина подруга умерла от родов и мама целый месяц только об этом и говорила, и по телефону, и с приходящими знакомыми, и Зоя слышала все.
Молодая женщина протягивала руку со свечой, чтобы поставить ее на большой подсвечник, и тут Зоя спросила ее:
– Тетя, а вы крещеная?
– Нет, а что?
– Тогда можете не ставить свечку, не поможет.
– А ты кто такая? – недовольно спросил тетин муж.
Зоя не отвечала и молча смотрела на тетю.
– А я вообще, я просто так ставлю, мало ли? – и после паузы добавила:
– Успею еще, подумать надо.
– Думать не надо, креститься надо.
– А иди-ка ты, проповедница! – уже с угрозой сказал тетин муж, беря ее за рукав. – Говорил тебе, нечего! Пойдем отсюда.
И уже в спину уходящим Зоя крикнула: