Сейчас супруга Шпындро терзала телефон, обзванивая бездельных советниц - жен таких же выездных, как Игорь; их неформальная группа сформировалась давно и допуск в нее новеньких был сильно затруднен: никогда не знаешь, что выкинет новичок. Верховодила в группе Наталья. Лидерство определилось сразу и было подарено ей без борьбы, хотя тлеющие бунты ей приходилось изредка подавлять резким окриком или того хуже осмеянием костюма неосторожной смутьянки. Последний способ срабатывал безотказно, недаром Наташа годами внушала подругам: женщина есть то, как она выглядит.
Моя квелленекермановская рать - величала Аркадьева подруг. Сейчас с одной из ратниц бурно обсуждались выкрутасы тряпишного ценообразования и жадность приобретателей, не желающих понять, как все дорого за границей.
- Представляешь! Я ей называю из какого магазина, а дурища хихикает... идиотски... Ей хорошо, ее боров на овощах сидит. Мандариновый царек! В прошлую субботу назюзюкался на водохранилище и признался, что две алки с грушами налево толкнул. Не знаешь Алку? Чья жена? Да ничья! Фургон такой, зелень да фрукты возит, на боку написано - alca - а ты думала Прохорова всплыла? Теперь не всплывет, папеньку, как поперли, так окно в Европу захлопнулось. - Аркадьева посерьезнела. - Ты Машке скажи, не хочет, пусть не берет, мне что, у меня вон просителей запись идет. Это ты ей! А вообще-то всучи хоть кому. Машину покупаем, сейчас стог собираю, соломинку к соломинке, то бишь рублик к рублю. Ой! - крик, трубка шмякнулась на рычаг. Аркадьева не опаздывала на работу, надоел треп и она разыграла срочность выхода; фальшь Аркадьевой, доведенная до совершенства, казалось вполне естественной. Службу ее обременительной никак не назовешь. Администратор в одном из творческих домов столицы: приход вольный, уход тем более - для нее, не для всех. Директору дома тоже нужны календари и прочая дребедень: две заноски в год и служи по вольному расписанию; к тому же на клапане сидишь - билеты на вечера, на просмотры, тоже статья дохода и удобрения для огорода, на котором Наташа любовно растила связи.
Много ли человеку надо для счастья? Чтоб помнили! У Наташи имелся кожаный бювар-поминальник с датами рождений, памятными днями и юбилеями любых металлических оттенков - от медных и серебряных до золотых.
Какая вы внимательная, Наташенька! Что вы, Марь Пална, как можно забыть, я вас так люблю. И Степана Сергееча! Такой широкий, такой... ворковала самозабвенно, натурально, не могла найти слов и смеялась заразительно и искренне.
Наташа расчесала волосы, оглядела себя в зеркале, приготовила рубль для частника, больше никогда не давала, хоть на Марс ее вези, считала, что она сама награда и у мужика за рулем не повернется язык возмущаться; за годы и годы рублевой езды Аркадьева ошиблась лишь раз и то до послушной доплаты не опустилась, поджала губки, выскочила из машины и, еще не успев захлопнуть дверцу, прошипела в щель - жлоб!!
Долго ждать не пришлось, машина устремилась к обочине почти с осевой, резко сбрасывая скорость и поднимая задними колесами пыль. Наташа юркнула на переднее сиденье и, высоко задрав юбку, оголила колени.
Колодец обедал степенно. Начинал - и это при обильном столе непременно с черной корочки, вымазанной горчицей, ритуал пришел из детства и для Мордасова считался незыблемым; вообще Колодец любил создавать опоры бытия - неприступные твердыни собственных обычаев: бумажник старый и зев заколотый булавкой... любую трапезу начинать с черной корочки под горчицей... баня только парная, без всяких там финских выкрутасов и, чтоб веник непременно из березовых веток, собственноручно ломанных Мордасовым в пристанционном лесочке и ждущих своего часа-времени на мордасовском чердаке.
Горчица случилась жестокая, вышибла из Мордасова слезу, пришлось промакнуть подглазья салфеткой. Официант Тёма - по ресторанному Боржомчик - высшим шиком считавший осведомиться: боржомчика не желаете? навис над Мордасовым.
- Всплакнулось? Ба! Товарец знатный мимо проплыл?
Колодец хотел отбрить официанта, пусть знает свое место, но лаяться не хотелось.
- Боржомчика занеси, Тёма! Горчица у вас на скипидаре, что ли?
Официант кивнул на четверых в ондатровых шапках и бывших белых халатах, трапезничающих через три стола, нагнулся и прошептал:
- Слыхал, эти-то кураги десять тонн продали на рынке, а курага под чирик кило. - Боржомчик распрямился и, уже ни к кому не обращаясь, добавил: - Интересуются магнитофонами и телевизором оттедовским. Подсобишь?
Колодец знал, что Боржомчику за наводку полагается от обеих сторон: куражиный люд, судя по довольной ряшке Боржомчика, его уже зарядил; Колодец нехотя выудил пятерку и расставаясь с ней не без жалости, размешивая ядреную горчицу короткой ложечкой, присовокупил. - Ты им намекни, что лучше моего товара не найдут... и пусть не жмутся. - Колодец нервно повел плечами. - Десять тонн кураги. Надо ж! Поди целую рощу абрикосовую пересушили. Смекай, Боржом, была роща и нет. Вся курагой вышла. Народец разумеет, будто сердцу от кураги помога, калий для мышцы... Придурки! Сердцу только один фрукт помогает - покой! Вот если б где рощу покоя вырастить, навар приплывет, закачаешься!
Боржом упрятал пятерку, принес бутылку минеральной, застыв на мгновение рядом с ондатровыми шапками, Колодец увидел, как четыре головы повернулись в его сторону, уткнулся в тарелку и залил пахучей солянкой недавние горчичные ожоги.
В противоположном конце зала мелькнула Настурция на пару с Зинкой из парфюмерии. "Заметили меня, а вид делают, что нет". Мордасов не отрывался от солянки, подцепил маслину, велел Боржомчику подсыпать их пощедрее. Странная Настурция женщина, брать не стесняется, свою копейку выжимает из камня, а притом не лишена романтичности. Колодец припомнил позапрошлогодний флирт Настурции с выездным, вроде Шпына. Ишь, как запал ей всадник на двадцатьчетверке, чуть не полезла защищать их загранбрата. Хотел ей Колодец науку преподать: "Слушь сюда, Настурция! Это здесь Шпын либерал да демократ, а в их кругах, чтобы усвистеть подальше да на подольше знаешь, скольких порешили? Не буквально, дуреха! Чего глазищи круглишь? Не буквально! Мало что ли у нас способов понапридумано извести ближнего. Не активен на базу два раза опоздал политучебу пропустил... Это все мелочи, а еще припечатают где-нибудь сквозь зубы: не наш человек! и не отмоешься ни в жисть, а попытаешься отстоять себя, загогочут в голос оправдывается! заюлил! Значит и впрямь виноват. Спроси в чем? Не ответят! Виноват да и только! Вроде две породы людей мы вывели - одни всегда виноваты, другие всегда нет. А возьми к примеру Шпына, какой от него прок державе? Он тут мне вправлял раз про важность своей работы. Когда содрал так, что видать и его пришибло от собственной алчуги. Чего-то он там подзакупил, а ты видела, лежит нераспакованное на подъездных путях к станции уже который год, все проржавело, мальчишки доски обдирают. Возникает вопрос. Отчего те, кому закупили, товар не востребуют? Или вроде Шпына мудрецы не то закупили, или позабыли сообщить о покупке или не понимаю я, и не возражай привычно. Знаю... знаю У нас ничего никому не надо. Коли так, зачем такую важность на себя напускать. Думаешь, я не смог бы на месте Шпына сидеть? Может и честнее б был, хотя вряд ли. Система! Я вот чё те хотел прояснить. Шпын уже скоро два десятка лет разъезжает. Выходит, пережил сколько эр первоначального накопления? Считай! Болоньевая эра - раз! Мохеровая эра - два! Кримпленовая - три! Железяки играющие четыре! Кроссовно-адидасовская эра - пять! А ты хоть одну эру пересиди за бугром и уже на всю жизнь... упакован, а здесь бьешься, вся рожа в шишкарях, а еще ручки не брезгует таскать. Не жалей их, Настурция. Алчный народец, дошлый! Ты его представь на собрании, речугу толкает: товарищи! в обстановке нарастающего... товарищи! мы должны еще выше нести... товарищи! думаю, что выражу общее мнение... а после собрания ручки в пакет, туда же часы и другое, что бог пошлет, и к Колодцу на прием. Уважаемый товарищ Колодец, примите - не скупясь - и прочее... ха-ха...
Мордасов, человек эмоциональный, увлекся внутренним монологом и расплескал солянку, золотистая капля запятнала рубаху. Мордасов стянул очки на кончик носа, дотронулся до жирной отметины на полотне с опаской, будто к насекомому, к тому же ядовитому, вот-вот ужалит.
Боржомчик егозил вдали с подносом. Мордасов отпрянул от еще дымящейся тарелки.
- Эй! - Выкрикнул он официанту и только потом сообразил, что вряд ли Боржомчик чем поможет. На крик кукольно повернулись четыре головы в ондатровых шапках, масляные глаза ощупали с макушки до пят вроде безразлично, а вроде и цепко. Курага, курага! Мордасов сыпанул соль на ладонь, растер по пятну. Курага она, конечно, на плаву держит. У каждого своя курага: у Шпына ручки да зажигалки, да те же календари, не раз пристраивал по десятке, а если из страны Восходящего солнца с эмалеволикими девами в кимоно, то по четвертному - только заноси. Ишь ты, сумеречно усмехнулся Колодец, ну чистые туземцы мы стали, ручки дерьмовые, календари, мишура с наклейками, ну чем не стекляшки да бусы на берегу Маклая... Стыдоба!
Всяк выжимает из подношения судьбы. У Настурции место не без дохода да вприплюсовку знойность необоримая. Боржомчик тож не с пустыми руками со службы топает. У бабки Рыжухи дочь на промысле, хоть и не почетном, зато обильно кормящем, да и от кваса отколупнуть случается, ну и он, Колодец, свою делянку расчистил и пашет-перепахивает.
Вот и вся курага! Жизнь одна, не ты - так тебя.
Мордасов никогда не видел жены Игоря Ивановича, не согласовывал с ней взгляды на жизнь - откуда ж похожесть? - выросли в одно время, и время их слепило по единому образу и подобию; а сведи их вместе, друг от друга нос стали б воротить, вроде разные люди из непересекающихся слоев, наиотличающиеся, как только можно, а на поверку один помет, просто к разным сосцам припали и до поры не встречались под материнским брюхом.
Аппетит пропал, Мордасов поковырял вырезку, успев довольно отметить, что только ему поднесли такой харч, остальные утешались лжекиевскими, почитай, из чистого хлеба, обильно пропитанного маслом. Горошек Мордасов сгреб в одну сторону, красную капусту в другую. Ишь куражиные ходоки, нет-нет да скосят на него глаза, прикидывают, как повести себя в торге, как не прогадать да не обмишуриться, и впрямь жулья развелось - половодье, отметил Колодец хмуро, но не без протеста, причисляя себя к малопочтенной, зато массовой категории тружеников.
Настурция и Зинка-галантерейщица громко смеялись и Мордасов видел, что все мужчины в ресторане не оставили без внимания появления Настурции. Колодец числился вроде поверенным во всех делах Настурции; как-то сразу в друзья себя оба определили и Притыка без стеснения пользовалась связями Колодца: обменными, путевочными, ремонтными; тем, что парятся с ним врачи, помогающие женским бедам без трехдневных хлопот. Всякое-разное случалось и Колодец выручал.
Мордасов положил деньги на стол, прижал перечницей: и Зинка к Настурции тянется, думает, и ей, мышиной рожице, перепадет мужского внимания в компании Притыки. Соображает! Мордасов поднялся, прошел мимо куражиного люда, как князь мимо дворовых, высоко держа голову и, принюхиваясь, будто ожидая уловить непривычный запах.
Настурция сидела в вольной позе и ее совершенства многим едокам служили десертом. Колодец кивнул девицам, заглянул на кухню, велел заготовить пару банок красной икры. Без наценок! предупредил он и пригрозил: не то я тоже введу тарифы, запляшете почище японцев. Мордасов внимательно читал газеты и трудности японского торгового наступлени переживал, как свои; прижали самураи американцев, пусть! пусть попривыкнут янки, каково это на вторых ролях от рождения до смерти.
Наташа Аркадьева заехала к Крупнякову по делу. С машиной пора решать. Крупняков напоминал владетельного помещика, вальяжный, косая сажень в плечах, в длинном махровом халате, с усищами и всклокоченной сивой гривой. Крупняков во всем старался соответствовать своей щедрой фамилии: говорил раскатисто, движения не скованные, размашистые, удаль в каждом жесте, смех, будто ложкой по днищу медного таза наяривают, даже хрустальные подвески дворцовой люстры оживали и мелко подрагивали в тонком перезвоне.
- Наталья! - Кричал Крупняков и при его габаритах умудрялся ужом виться вокруг жены Шпындро. - Прелесть моя! Вот сюда садись, нет сюда... или сюда... чтоб я тебя видел во всем твоем великолепии. Царица! Нет, в кресло не садись, только вчера выудил, буду реставрировать. А, креслище?! Под королевскую, доложу я тебе, попу! Перетяну набивным бархатом, упадешь! Это тебе не деревяшка лопарей. Искусство, мать, вечное и нетленное. Не зацепись колготками, мне тут еще не отшкурили. А диванище?! Абзац! Ну я его пас, ну умасливал девок. У меня дружок есть, на охоту ездит, кабанчиков бьет, лосей, птицу, все уверяет, мол, охота такая встряска, такая... я ему пробовал растолковать, что охота на диван почище, чем на слона или льва в Африке, не верит. Я, вот говорит, на овсы... на медведя и невдомек ему, что диван отловить ни с каким медведем не сравниться, опять же украшение быта плюс вложение...
Аркадьева знала, что тарахтением Крупняков всего лишь маскирует растерянность: не сподобился выкопать клиента на машину и упускать верхушку, что в руки плывет, резона нет. Хозяин притащил кофе и вазу с курабье. Наташа машинально отщипнула кусок, сухой, перележавший свое пахнуло мышами и затхлостью погреба. Аркадьева знала - с Крупняковым можно и не церемониться.
- Курабье в наборе с креслом шло? Восемнадцатый век?
Крупняков загоготал, в попытке исправить оплошность выудил коробку привозных конфет.
- Прелесть моя! Ты ж знаешь, холостую который год, недогляд вышел с курабье, извиняй! Для уборщиц придерживаю, попалось под горячую руку. Миль, как говорится, пардон! Не по злобе, моя прелесть, а вот погляди, Крупняков боялся насупленности Аркадьевой, пытался отвлечь, сбить пламя предстоящего объяснения, - лампу справил, вазон датского фарфора, абажур золотого шитья, настоящий, не фуфельный, как императорские короны вышиты? а? Волшебство!..
Крупняков успевал следить за настроением Аркадьевой и видел, что его тактические маневры проку не приносят.
Аркадьева резко поднялась, ваза с курабье, соприкоснувшись с развевающимися одеждами гостьи, заскользила к краю столика.
- Ой! - По-детски вспеснул руками Крупняков и бросился спасать вазу. - Хрусталь ручного гранения! Царица моя! Мамина ваза, фамильная, тут одного серебра приляпано - мне на старость хватит. - Крупняков захватил в ладонь три печенья и запихал в рот, прожевал, по-клоунски скорчил гримасу. - А еще ничего печеньице, ты зря, третьего дня покупал у Елисея...
Наташа подошла к окну: хороша квартира у Крупнякова, вид закачаешься, досталась по наследству, отец Крупнякова и впрямь числился до войны крупняком, а сын в спекуляцию ударился, достиг не малого, имел общемосковскую репутацию, в кругах посвященных котировался, мог достать черта в ступе, а мог отдельно черта, отдельно ступу, как пожелает заказчик. Значит, нахватал дел и до машины ее Игоречка руки не доходят.
- Крупняков, - Аркадьева внезапно обернулась, - не морочь голову, мне ждать не в жилу.
- Опять едете? - тоскливо вопросил, побито: сам отсидел в молодости и уж знал, что ни в жизнь не выбраться на лазоревые берега с редчайшей мануфактурой на каждом - это ж надо! - углу.
- Прекрати клоунаду, - оборвала на полуслове, - соображай, ехали бы, зачем машину менять на новую?
Крупняков заломил руки притворно, в душе потеплело: ишь Наталья, сколько тоски прозвучало в твоем "если б ехали". Крупняков навидался такого люда, господи сколько же их прошло через его руки, веди он записи, целый отдел кадров посрамил бы да какой, и каждый проситель с двойным дном: на работе пламенный борец за счастье народов, а в дому Крупнякова клиент, кому что, купи-продай, достань то да это и, конечно, на равных вроде, в друзьях все, но Крупняков понимал, держат дистанцию, он-то не выездной, с чревоточинкой, а вкладчики - кто во что - с паспортами, синими, зелеными, черт их знает с какими еще. Тому мебель и чтоб непременно в сохранности, тому дачу и чтоб не дальше тридцати верст, и чтоб газ, унитаз и гараж, тому для жены украшения... вон в ушах Натальи молитвами Крупнякова серьги; уж лет десять, как спроворил, уговорил одну старушенцию, заплатил божьему одуванчику сущие гроши, а Наталье впарил за десять тысяч, думал обобрал до нитки, а вышло-то по истечении лет, что чуть не в подарок отдал. Эх, время! Мало тебе, что к могиле подталкиваешь, так еще из нажитого воздух выпускаешь, имел гору, а глянь осталось щепотка - гол, как сокол, будто надувной матрас резанули.
Аркадьева перехватила взгляд Крупнякова, дотронулась до серьги, в сапфировом кобошоне тлела синяя искра. Аркадьева припомнила те тягостные торги. Она сидела здесь же у Крупнякова, а Игорь страховал внизу в машине; в ту пору сам Шпындро еще заявлял: "Я в эти дела лезть не желаю", но заявлял все реже и голос его звучал все глуше, менее уверенно. Наталья принесла деньги в сумочке, держала ее, прижав к груди, и в распахнутой спальне Крупнякова ей чудилось чье-то присутствие, и зная, что в этой квартире есть черный ход, она ужасалась: вдруг по голове ба-бах! деньги отберут и деру, уйдут черным ходом, а Игорь так и будет елозить в машине. Тогда все обошлось без волнений, если не считать самих торгов. Крупняков бедняга умер бы, узнай что Наташа привезла пятнадцать тысяч, смирившись с их потерей в уплату за серьги; бились яростно, четыре часа Игорь караулил внизу, два раза Наталья подходила к входной двери, гневно сбрасывая цепочку, три раза Крупняков упрятывал серьги в коробочку и в сердцах с грохотом задвигал ящик комода в бронзовых накладках. Сколько воды утекло...
Аркадьева подцепила конфету - дорогая, коробка из приличного магазина, Моцарт-кугель.
- Вот что, моя прелесть! - Вперилась Крупнякову прямо в глаза, зная что тот не выдерживает прямого взгляда. - Я тебе не дура первого выезда, нахапал дел - прожевать не можешь! Двигай мою тачку или заберу. Аркадьева демонстративно запустила руку в коробку и сыпанула во вместительный накладной карман пригоршню конфет. - Девочкам... на работе, - пояснила любезно и медленно отошла к окну, зная, что Крупняков к ней до сих пор не равнодушен. - И вот еще что... кушетка, которую ты мне втюхал за антиквариат, на поверку вышла самотес, сколотили умелые ребята в дачном сарае или в гаражике в выходные. Эх, Крупняков, обманываешь беззащитную женщину...
- Ну... нет... не думай... я... - Крупняков стеснялся самозабвенно, набрал воздуха, округлил щеки и хоть и не стеснялся лишних хлопот с перепродажей некстати всплывшей кушетки, не хотелось и терять проверенного клиента, - могу забрать, тащи обратно, у меня тут один с юга ходок при виде гнутых ножек да грифонов на подлокотниках аж дрожит.
Аркадьева вышла, оставив Крупнякова без ответа, пусть помучается, Крупняков знал, что они с Игорем давно в Москве, а значит скоро в путь-дорогу, есть над чем подумать: снова заработает помпа инопоставок.
Филин любил людей манежить и сейчас не собирался отпускать Шпындро, хотя не раз уж отметил, как подчиненный морщится от едкого дыма. Парень! Мне б твои года. Филин засмолил очередную папиросу, ушел бы на пенсион, да две девки на шее, обе не замужем, одеть да обуть - проблема, да и приручил их как на грех выделяться. Беда. Погонят его скоро, ох погонят, по глазам видит и тех, кто выше - вертикальных загонщиков и других по горизонтали, народ тут чуткий, улавливает малейшие колебания, годами дрессированны.
Дым привычно щекотал ноздри. В голове Филина мелькали карточные комбинации, преферансист милостью божьей, карты только выложат на стол масть к масти, а он уж видит все варианты, за то и начальство привечало. Какой игрок! Сам Алфеев отмечал.
Филин любил сумерничать в рабочем кабинете, склонившись над столом, на белом листе бумаги рисовал таинственные цифры и значки: 9т, Вп, Кб, что означало девятка треф, валет пик, король бубей... Филин выписывал на бумагу десять комбинаций и заходящих в кабинет мог неожиданно попросить: назови две карты! .?. Любые две. Филин щурился и вошедший выкликал две карты - прикуп. Филин запускал в схваченные желтизной седины корявые пальцы, ерошил волосы, мог и крепко сказануть при мужиках и вздыхал облегченно или мрачнел, смотря по тому, легла карта прикупа или нет.