Кабинетов всего 32, приходилось ждать свободного. Двое выходили, запускали следующих. Но мне нередко приходилось пропускать свою очередь, так как нам постоянно выделяли только следственный кабинет № 5, и если он был занят, я вынуждена была ждать. Другие адвокаты проходили в порядке очереди, а я уныло ждала, пока освободится наш персональный номер. Конечно, это наводило на некоторые мысли. Дима считал, что кабинет № 5 был лучше других приспособлен для прослушивания и наблюдения.
Все вместе приводило к тому, что я регулярно опаздывала. Диме это надоело.
- Если завтра опоздаешь, - сказал он, - смотри. Я вырежу у себя на руке столько сантиметров кожи, сколько часов ты заставишь себя ждать.
- Хорошо, - ответила я, не веря в серьезность угрозы.
Дело, конечно, не в том, что я люблю долго спать. Просто мне приходилось жить в крайне напряженном ритме. Было очень много работы, я переписывала и перепечатывала огромное количество страниц. Из тюрьмы я выходила в восемь вечера и лишь к девяти добиралась домой. А у меня ещё был муж, с которым как-то надо было общаться, меня ждал ребенок с несделанными уроками. Помимо Димы у меня были другие клиенты, с которыми надо было поддерживать отношения, обсуждать какие-то деловые вопросы хотя бы по телефону. Хотелось и телевизор посмотреть. В общем, ночью я садилась за компьютер, а спать ложилась уже на рассвете: то в четыре, то в пять, а то и в шесть.
Это был такой хронический недосып, что в тюрьме меня охватывало непреодолимое желание спать. Я просто падала с ног от постоянной усталости. Дима укладывал меня на лавку, накрывал пальто, и я проваливалась в глубокий сон. Эти два-три часа он никого не пускал в кабинет, а если кто-то заглядывал, Дима тихо говорил: "Ира спит".
После того предупреждения, которое мне сделал Дима, я все-таки опоздала. Приводят Диму, он бледен как смерть.
- Что случилось? - спрашиваю, начисто забыв про вчерашнее.
В ответ он молча поднимает рукав. Рука забинтована какой-то тряпкой. Я размотала эту повязку и увидела жуткую картину: рука была разрезана ножницами.
- Я же вчера тебе обещал, что сделаю это, если ты опоздаешь. Ты опоздала, - сказал Дима.
Пришлось бежать в аптеку, останавливать кровотечение - разрез был очень глубокий - и потом каждый день, в течение двух месяцев, делать перевязки. О том, чтобы сообщить тюремному врачу, не могло быть и речи. Диму отправили бы в карцер.
Надо ли говорить, что то опоздание было последним. Урок я запомнила на всю жизнь. На память об этой истории остался шрам.
Операция
В середине января Дима отправил меня в Израиль, чтобы я там сделала себе пластическую операцию по увеличению груди. Я носила второй размер бюстгальтера, это меня вполне устраивало, и никаких комплексов я не испытывала. Но Диме хотелось, чтобы моя грудь "подросла" на один номер. Вопрос делать или не делать операцию даже не обсуждался.
Операция прошла удачно. В каждую грудь ввели по 300 граммов какого-то нового состава, который постепенно перерождается в естественную ткань. Меня предупредили, что грудь будет болеть ровно полгода. Так и вышло. Когда прошло шесть месяцев и один день, боль ушла навсегда.
Но если бы я только знала, какую сильную боль мне придется испытывать, я бы, наверное, не пошла на это. Даже ради Димы. Сама операция была, естественно, под наркозом, поэтому неприятных ощущений почти не было, но зато в течение первых двух недель я просто руки не могла поднять. Одеться, наклониться, помыться - все было проблемой. Сразу после операции я носила специальный лифчик, потом можно было пользоваться нормальным бельем.
Проблема была ещё в том, что врачи запретили мне поднимать тяжести хотя бы два месяца, а мне пришлось буквально через пять дней после операции тащиться с чемоданами в аэропорт. Перелет в Петербург тоже прошел довольно тяжело.
Когда мы, наконец, приземлились в аэропорту, меня встретил адвокат. Одного взгляда на его расстроенное лицо было достаточно, чтобы понять: что-то произошло.
- Что случилось?
- Диму отправили в Нижний Тагил...
Мы-то рассчитывали, что Дима будет отбывать наказание под Москвой, в колонии общего режима, которая расположена в поселке Крюково, недалеко от аэропорта Шереметьево. У нас было направление именно туда. Крюковская колония была "предпочтительней" и потому, что это почти Москва, и потому, что там есть условия для содержания адвокатов. Я планировала быть рядом с Димой, а в выходные выбираться домой, чтобы повидаться с сыном и с родными. Так что Нижний Тагил разом перечеркнул все планы.
Пять женихов
В сентябре 1997 года получилось так, что мне одновременно было сделано пять предложений руки и сердца. Почему-то все выбрали для этой цели именно сентябрь.
В сентябре Дима впервые предложил выйти за него замуж. Еще три жениха были из криминальной среды. А пятым по счету претендентом был Мати, высокопоставленный чиновник из Тель-Авива.
С ним мы познакомились в апреле того же года. Вышло так, что мы оказались в одной гостинице. Это была моя первая поездка в Израиль вместе с сыном. Впоследствии я ездила одна.
У нас куда больше барьеров между людьми, чем на Западе. Там люди запросто знакомятся друг с другом. Поэтому ничего экстраординарного в том, что он подошел ко мне в холле гостиницы и пригласил танцевать. На следующий день он не отходил от меня ни на шаг. Играл в волейбол с моим сыном, занимался с ним по три-четыре часа, пока я была на процедурах.
Мати влюбился в меня с первого взгляда. Он предложил мне сразу купить квартире в Израиле, чтобы я потихоньку привыкала к жизни в этой стране. Хотел купить мне машину. Но я от всего отказалась, так как знала, что замуж за него не выйду, а чувствовать себя обязанной мне не хотелось. Я не стала его обманывать. Рассказала, что была замужем и развелась, что у меня есть любимый человек.
Дима всегда говорил, что я могу делать все, что мне заблагорассудится, уверял, что он не ревнив. Но когда я честно рассказала историю с Мати, Дима все равно ревновал. Каждый раз, как я приезжала в Израиль, Мати встречал, провожал и всячески меня опекал. Не буду скрывать, ухаживал он очень красиво, и мне это нравилось.
У меня от Димы не было тайн, по возвращении я все ему рассказывала. Он бесился, говоря при этом, что никакой ревности не испытывает. Слушая меня, Дима начинал выискивать какие-то отрицательные черты в моем воздыхателе, акцентировал на этом мое внимание, чтобы очернить его светлый образ в моих глазах.
Когда я ездила на операцию по увеличению груди, Мати вообще сидел в операционной и держал меня за руку. Ему выдали белый халат, марлевую повязку. В тот момент для меня было очень важно, чтобы рядом находился человек, который тепло ко мне относится.
А когда я пришла в сознание после наркоза, то увидела склонившееся надо мной лицо Мати. Он кормил меня с ложечки, как ребенка. Вся палата была усыпана цветами. Он приносил свежие фрукты и сидел со мной подолгу. Первые три дня после операции я вообще не могла двигаться, и Мати на руках носил меня в душ. Он мыл меня, перевязывал, во всем помогал, пока я была слаба.
Он плохо говорит по-русски, читать не может совсем. Зато в совершенстве знает английский язык. Благодаря Мати я выучила несколько слов на иврите. Мы понимали друг друга. А переписываться было сложнее. Поэтому мне приходилось привлекать Диму. Выглядело это так: Дима писал по-английски, а я переписывала своей рукой, поскольку Мати знает мой почерк. Затем отправляла по факсу.
У нас сохранились хорошие дружеские отношения. Я чувствую, что Дима по-прежнему ревнует, но никогда не признается в этом.
Крушение иллюзий
Собственно говоря, мы надеялись, что приговор будет оправдательным. Судья был сама любезность, он вел процесс таким образом, что всем, и нам в том числе, казалось, что Диму освободят из-под стражи прямо в зале суда. Приговор был написан как оправдательный, но перед вынесением вдруг оказалось, что судья ещё не успел написать приговор и ему требуется для этого 4 дня. Как потом выяснилось, он все это время не выходил из кабинета и переделывал текст приговора. Тем не менее некоторые фразы звучали как оправдательные. Неспециалисту это не бросается в глаза, но для любого человека с юридическим образованием было очевидно, что происходит нечто странное.
Когда мы слушали его речь, вообще было невозможно понять, чем все закончится, потому что одно предложение было оправдательным, а другое обвинительным. Ближе к концу иллюзии по поводу благополучного исхода дела, конечно, рассеялись, но мы были потрясены, когда услышали срок - пять лет лишения свободы. Марина вообще не понимала, что читает судья. И потому, что у него была плохая дикция и некоторые слова разобрать было невозможно, и потому, что бессонные ночи, потраченные на переделку приговора, давали о себе знать. Судья волновался и путался. Его не спасал даже солидный опыт работы.
Чтение приговора продолжалось шесть часов, и все это время Марина, не отрываясь, смотрела на меня, пытаясь по выражению моего лица и реакциям понять, что говорит судья. Сначала я старалась ей улыбаться, но, когда не осталось уже никаких сомнений в характере приговора, мне трудно было делать вид, что все хорошо. Марина чисто интуитивно сразу почувствовала неладное.
Дима встретил приговор достойно, он даже нашел в себе силы улыбаться, но когда мы приехали в тюрьму, стало явным, что для него это тяжелейший удар, просто шок.
Для того чтобы читатели получили хотя бы слабое представление об этом процессе в духе Кафки, мне необходимо рассказать о так называемом "книжном деле".
"Честные люди, несмотря на еврейскую национальность"
В полдень, 16 декабря 1994 года, в квартире у Раисы Горенбург раздался звонок. Этого звонка ждали многие. Его ждала Раиса Горенбург со своим мужем, чтобы тем самым подтвердить свое несуществующее алиби. Его ждали с надеждой сотрудники ФСБ, сидящие у неё в засаде, этого звонка ждали те, кто устроил весь этот спектакль.
Дверь открылась, и были задержаны Владимир Ананьев, недавно устроившийся на работу шофером к Диме, и охранник Владимир Ушаков. Первоначально на допросе Ананьев, не зная заранее приготовленного сценария, объяснил, что в Петербург его послал некий Игорь Анатольевич. Однако после непродолжительного воздействия со стороны сотрудников спецслужб он изменил показания и назвал Дмитрия Якубовского как человека, пославшего его в Петербург. Это и послужило основанием, а впоследствии и единственным "доказательством" вины моего мужа.
До сих пор остается невыясненным главный вопрос: если действительно Дмитрий послал в Петербург Ананьева, то почему же сотрудники ФСБ (а это отнюдь не глупые и не малообразованные люди) не выдали Ананьеву груз и не проследили, куда он его повезет дальше. Ведь если бы так было сделано, то ни у кого сомнений в вине или невиновности Якубовского никогда бы не возникло. Сотрудники ФСБ не только не дали ему груз, не проследили за тем, куда он его повезет, они даже не позволили ему позвонить Якубовскому, сообщить о том, что его, Ананьева, задержали, и спросить, что делать дальше. Либо проинформировать своего шефа о том, что груз получен. Неясно только, куда его везти.
Так могли поступить только люди, понимавшие, что ни звонок Ананьева, ни транспортировка им груза не в состоянии подтвердить их сценарий, а точнее сказать, сценарий, навязанный им сверху. Не случайно, спустя несколько лет после этого, один из заместителей всесильного когда-то Коржакова, руководителя Службы безопасности президента, в своей книге написал, что "Якубовского посадили мы и это была суперзадача нашей жизни".
Надо сказать, что и Владимир Ананьев на роль святого мало подходил. Ананьев сам по себе личность очень интересная: имея судимость после армии, Ананьев устраивается на работу в Генеральный штаб и становится персональным водителем Константина Ивановича Кобеца. Причем не сразу, до этого он возил начальника Главного оперативного управления, о чем есть справка в деле.
После Кобеца Ананьев работает у Романюхи, Караулова, потом попадает к Диме. Надо сказать, что чуть ли не все, кого возил Ананьев или с кем он хоть когда-то соприкасался по жизни, рано или поздно были привлечены к уголовной ответственности и посажены.
Так Владимир Ананьев являлся главным свидетелем в деле бывшего министра КГБ Виктора Баранникова. Он, Ананьев, оказывается, подвозил жену Баранникова из аэропорта, когда та везла чемоданы вещей из-за границы, которые получила в подарок или приобрела. Конечно же, ни у кого не вызывает сомнения, что у всесильного шефа КГБ не нашлось машины для своей жены, принесшей в дом столько подарков, и она, бедняга, была вынуждена воспользоваться случайным транспортом. Это была машина внезапно оказавшегося в аэропорту Владимира Ананьева.
Не менее колоритной личностью в этом деле являлась и Раиса Горенбург. По версии следствия, которую затем узаконил суд, дело выглядело следующим образом.
Израильские воры, которые никогда в жизни не видели Якубовского, собрались обокрасть Российскую национальную библиотеку. Для этого они изучили все: подходы, отходы, сигнализацию, выяснили даже, на каких полках лежат какие книги. Между тем только за день до кражи вспомнили, что им некуда нести ворованное. А потом, - я пересказываю версию суда и следствия, - идя по перрону Московского вокзала, увидели бабушек, стоящих с табличками "сдаю квартиру". И у одной из них "случайно" они сняли квартиру и оставили там, по мнению суда, богатства: сотни миллионов долларов США.