— Для тебя, мой генерал. Для тебя. Помнишь, как Суворов говорил о Наполеоне? «Широко шагает, мальчик. Пора его остановить».
— Не остановил же.
— Вот и нахлебалась из-за этого Россия дерьма. Историю надо изучать. Чтобы не повторять ошибок…
— И кого ставить вместо него?».
Кира подошла к Богданову со спины и положила ему на плечи ладони.
— Как?
Богданов склонил голову и коснулся щекой её руки. Дотянулся губами, поцеловал.
— Забавный сюжет.
Кира резко оттолкнула его.
— И только? Неужели…
Он понял — она всерьез обеспокоена. Спросил спокойно, стараясь не взвинчивать себя, поскольку внутри и без того все клокотало.
— Дослушаем до конца, ладно?
— Погоди, — она снова положила ладони на его плечи. — Как ты думаешь, кого тетя Маша преложит на твое место?
«Тетей Машей» они между собой называли Марусича.
— У него в кармане один козырь — Турчак.
Кира засмеялась.
— Может и так, но единственный козырь выбрасывают только с отчаяния.
Богданов снова включил магнитофон.
«— И кого ставить вместо него?»
В голосе Волкова настороженность. Когда начинается торговля по персоналиям, надо стараться угадать ход оппонента и побить чужую карту своей. Марусич тут же дал подставку:
«— Трофимов. Чем не зам?»
Волков ничем не выдал радости, но Богданов понял — в душе он облегченно вздохнул. Вряд ли генерал согласится приблизить к себе того, кто полностью устраивает Марусича.
«— Нет, Трофимов не подойдет. Он ещё зеленый. Если уж двигать, то Турчака».
Теперь с облегчением должен был вздохнуть Марусич. Его карта играла. Конечно, Турчак — проститутка, подстилается под каждого, в чьем кармане бренчит деньга, но в чем ему не откажешь, так это в умении выглядеть во всех случаях целомудренно. Сношаясь с ним, каждый втайне думал: уж эта курва моя, и только моя. На деле, как достоверно знал Богданов, майор флиртовал по меньшей мере с тремя покупателями его услуг и офицерской чести.
«— Не стану спорить, Анатолий, тебе виднее. Только не тяни.
— А ты не торопи.
— Только убирать его надо чисто. — Марусича что-то явно беспокоило. — Если у Богданова найдется заступа в кругу министра, могут возникнуть нежелательные сюжеты…».
Волков засмеялся — хриповато, неестественно.
«— Знаешь, как говорят в Одессе? Не учи меня жить. Из коллегии уже два раза подсказывали: надо Богданова представлять на генерала. Должность позволяет. Я с этим тяну. Зато каждый раз докладываю о его проколах. Мелочи, вроде, но впечатление создается…».
Богданов выругался. Кира зажала ему рот ладонью.
— Это что, для тебя новость? Я давно говорю: надо разбираться и с Волковым и с Турчаком.
Она протянула руку и выключила звук.
— Там больше нет интересного.
Они пробыли вместе до позднего вечера. Долго лежали рядом, нежно касаясь друг друга. Кира положила голову на его грудь — ласковая киска-мурлыка, и водила пальцами по животу, слегка касаясь тела ноготками. Богданову нравились эти осторожное возбуждающее царапанье.
— Так что ты решил? — Кира спросила и напряженно замерла, ожидая ответа.
— Как думаешь, сколько у меня времени? На ответный ход?
— В неделю они такое дело не сделают. По меньшей мере уйдет месяц. При хорошем для нас раскладе можно набавить ещё дней десять. Министерская мельница мелет медленно…
Она знала что говорила. У ласковой киски был острый аналитический ум и отличное знание тайных пружин, приводивших в действие механизмы управления конторой.
Богданов притянул Киру к себе.
— Иди сюда. Месяца я ему не оставлю.
Уже давно Кира стала для Богданова не просто партнером в минуты сладостной близости. Она оказалась той закваской, которая заставляла бродить жизненные силы мужчины, превращая сладкий виноградный сок в дорогой искристый, бьющий в голову напиток.
Близость с Кирой всякий раз возбуждала Богданова и заставляла разжиматься пружину его активности и инициативы.
Богданов был заводным и этим во всем походил на отца. Тот свои действия продумывал загодя, отрабатывая в уме детали и тонкости, но браться за дела не спешил — прикидывал, раскачивался, внутренне боролся с собственной инерцией. Чтобы заставить его заняться чем-нибудь по хозяйству, мать несколько часов подряд накручивала его, переходя от ласкательности к взрывному кипению ярости.
— Василек, Васенька, дровишки иссякли. Что делать-то, родненький?
Что делать было ясно, но отец все намеки пропускал мимо ушей. Потому мать повторяла свое с регулярностью стука маятника.
— Василек, дровишки бы… — Тук. Тук. Тук. Васенька, я думала ты уже собрался… — И вдруг, как сорвавшийся со стопора будильник: — Тр-р-р-р! Васька, расшиби тебя колотун, кто жрать сейчас просить будет?! Оторвешь ты жопу от стула, в конце-концов?!
И тогда отец заводился как застывший на морозе движок: сперва тихо-тихо, потом резко брал обороты и пошло, пошло, понесло! Вылетал во двор, топор взлетал над головой и затукало, застучало: тяп! тяп! И гора чурбаков росла вокруг с ужасающей быстротой, но отца уже ничто остановить не могло: его прорывало. Энергия так и перла наружу со стуком топора и вдохновляющим «хаканьем» дровосека. И только наступавшая темень заставляла отца отложить топор.
Точно таким же был Богданов-младший. По натуре — танк, — сгусток мощи, стали и огневого напора, но тоже заводной.
— И все же не тяни.