Сергей снова занял освободившееся место правого лётчика. Оглядев внимательно приборы, он без всякой надежды произнёс:
— Из всего, что здесь «наворочено», я разбираюсь только в пулемёте.
— Это с первого взгляда всё кажется сложным, — стал объяснять ему Иванов, — но приборы распределены по группам: двигатели, трансмиссия, масляная система, топливная система, противопожарная система, гидравлическая система. И приборы для пилотирования: высотомер, указатель скорости, авиагоризонт и ряд вспомогательных приборов.
— А это что? — Сергей указал на блок со множеством табло над головой.
— Это противообледенительная система.
— А где включается оружие?
Иванов показал на блок вооружения.
— А вот это, — он похлопал рукой по металлической коробке посередине кабины, — автопилот.
— Вертолёт сам, что ли, может летать? — не поверил Сергей.
— На каком-то этапе полёта — может, — подтвердил Иванов. — Автопилот работает по четырём каналам: направлению, крену, тангажу и высоте. В полёте, в зависимости от варианта включения, он может выдерживать или один параметр, или сразу все четыре.
— Ни хрена себе! — выразил восхищение Сергей. — А тогда чего ж он у меня завалился?
— Здесь двойной режим управления, — продолжал объяснять Иванов, — канал от ручки управления — главный. А ты начал резко ей работать. Вертолёт, он как женщина, любит мягкое и плавное управление.
— Ну, это смотря, какая женщина, — возразил спецназовец.
Они с Сергеем ещё долго сидели в кабине, пока спецназовца не позвал Быстров. Иванов вышел следом. Группа встречающих разделилась на две: под охраной автоматчиков шестеро связанных сидели отдельно от основной группы. Быстров с Сергеем подошли к сидящим, и майор заговорил с ними на каком-то арабском языке. Было похоже, что и Сергею знаком этот язык. Пленные им что-то отвечали.
Солнце стояло в зените, и спрятаться от его палящих лучей было негде. Ващенко и Мельничук устроились в тени под хвостом вертолёта. Иванов подошёл к ним.
— Иностранцы, — Ващенка посмотрел в сторону пленных. — Арабы какие-нибудь или афганцы.
— Не сиделось им дома, — проворчал Мельничук. — Поналезло сюда гадов. Воюй теперь с ними. Пообрезать бы им яйца, как они нашим, и отправить домой.
— Яйца? — уточнил Ващенка.
— Можно со всем остальным, — без улыбки уточнил Мельничук.
Поговорив с пленными около пяти минут, Быстров подошёл к экипажу и устроился рядом с Ивановым в тени вертолёта. Немного помолчав, он спросил:
— Саня, пострелять хочешь?
— В кого?
— В этих, — Быстров кивнул головой в сторону пленных.
Иванову пришла на память толстая медсестра Нина из Моздокского госпиталя с вопросом: «Вы в людей стреляли?». У Иванова никогда не появлялось такого желания.
— Мы сейчас четверых из этой компании, — Быстров снова показал взглядом в сторону связанных пленных, — в расход спишем — балласт. Нет желания поучаствовать?
Иванов, жуя травинку и щурясь на солнце, мотнул головой.
— Как хочешь, — вздохнув, пожал плечами Быстров.
— А мне можно? — неожиданно встрял в разговор Мельничук.
— Если командир не против, — Быстров посмотрел на Иванова.
— Пусть идёт, — безразлично ответил Иванов. Но перед этим пристально посмотрел на Мельничука.
Ваня послушно побежал за Быстровым. Тот подал сигнал Сергею, стоящему возле пленных, Сергей пнул одного из них в бок грязным ботинком и что-то коротко произнес. Пленный поднялся с трудом, так как руки были связаны за спиной. Сергей не стал снимать с его глаз повязку, а, схватив за волосы, повёл того мимо стоящего вертолёта. Там, метрах в двадцати, их уже поджидали Быстров с Мельничуком. Быстров что-то сказал, и пленный безропотно лег на землю, лицом вниз. Быстров неторопливо достал из кобуры пистолет, привинтил к стволу глушитель, достал в ствол патрон и, почти не целясь, выстрелил в голову лежащего. Экипажу был слышен только слабый хлопок, будто кто-то стукнул палкой по матрасу. Так стреляет пистолет с глушителем. Человек на земле даже не дёрнулся. Сергей пошёл за вторым. Второго обречённого он привёл так же, держа за волосы. Быстров приказал и ему лечь, и наёмник лег рядом с убитым. Быстров передал свой пистолет Мельничуку. Иван, видимо, боясь промазать, наклонился над жертвой и выстрелил в упор. Сергей уже вёл третьего. Тот упирался, видимо понимая, что его ждёт, что-то торопясь говорил на своём языке, видимо о чём-то просил. На вид этому парню Иванов не дал и тридцати, и он был похож на араба. Иванов подумал, что глупо умирать в таком возрасте, когда почти вся жизнь ещё впереди. Но наёмники сами выбрали для себя такую судьбу.
Поравнявшись с сидящим у вертолёта экипажем, пленный попытался встать на колени, но получил от Сергея удар носком ботинка в живот, от которого согнулся напополам и упал на спину. На помощь Сергею подоспел один из громил Быстрова, и они легко подняли верещавшую жертву за выкрученные назад руки и в таком положении понесли к месту казни. Ноги приговорённого почти не касались земли. Почему-то это запомнилось Иванову. Спецназовцы грубо бросили араба на землю, рядом с убитыми. Он что-то кричал, пытался сесть, повязка на глазах мешала ему сориентироваться, но пленный, видимо, искал главного и хотел ему что-то сказать. Громила одним движением ноги уложил араба лицом на землю и наступил ботинком на спину. Вырываясь, араб вращал головой, мешая Ване прицелиться. Но Мельничук выстрелил. В ту же секунду раздался нечеловеческий вопль раненной жертвы. Растерявшись, Мельничук не произвёл второго выстрела, но громила-спецназовец молниеносным движением воткнул нож в шею бьющегося под его сапогом человека. Вопль оборвался. Быстров забрал из рук застывшего в оцепенении Мельничука пистолет и ткнул Ивана кулаком в спину: «Иди отсюда».
— Твой дед во время войны, случайно, в карателях не служил? — спросил Ващенка Мельничука, когда тот белый, как смерть, доплелся до вертолёта. Иван, не поняв вопроса, пробормотал:
— Он дёргался… Я хотел в голову, а попал в лицо…
— Ладно, — оборвал его брезгливо Иванов, — сядь, успокойся.
Он испытывал отвращение к Мельничуку, но, видел, как тому плохо.
Четвертого спецназовцы прикончили без осложнений. Стрелял сам майор.
Когда взлетели, Иванов поинтересовался у сидевшего молча Быстрова:
— А что будет с трупами?
Тот показал пальцем вниз, на расположение воинской части:
— Это их проблема.
После того случая Мельничук несколько дней молчал. Иванов понимал, что стрелять в людей нелегко, даже когда не видишь их глаз и их предсмертных мучений. А тут такое. Любая война — это, прежде всего, убийство. Но впервые стрелять в человека непросто. Дальше мало кому это нравится. Но даже имеющий опыт Быстров, как заметил Александр, делал это без большого энтузиазма.
Но в тот день Иванову не было жалко убитых наёмников. А вот убитых собак было жаль.
Следующую посадку совершили в расположении одной из частей внутренних войск на границе с Ингушетией. Всё это время экипаж молчал. Снова заговорили только перед посадкой.
С Быстровым ушёл офицер, присоединившийся к ним ещё в первом пункте посадки. Спецназовцы стали заниматься пленными: они выводили их по одному из вертолёта, не развязывая глаз, а развязав только руки, разрешали тут же оправиться. Потом снова связывали и укладывали лицом вниз на землю под палящие лучи безжалостного солнца. За время полёта ни одному из пленных не предложили воды. Поэтому Иванов, подав Сергею фляжку, попросил напоить их.
Закончив процедуру с пленными, Сергей снова попросился в кабину. Они сидели вдвоём с Ивановым и молчали. У Сергея, видимо, кончились вопросы, а Иванову просто не хотелось с ним разговаривать. Спецназовец не выдержал первым:
— Не уважаешь?
Иванов не ответил.
— Приходится руки пачкать, — попробовал оправдаться Сергей. — Труднее всего стрелять в своих, в русских. А этих мусульманских фанатиков я бы всю жизнь давил своими руками. Ненавижу их. Это не люди. Они хуже зверей. Мы с ними ещё гуманно поступаем. А они нашим перед смертью языки, носы и уши вырезают, глаза выкалывают, животы вспарывают. Живым головы режут. Наших пацанов в плену кастрируют и педерастят. И самые жестокие — наёмники, такие вот, как эти. — Сергей показал в сторону лежащих на земле пленных. — Будь уверен, они тебе воды не предложат.