— Да вроде… — кивнул Артист.
— Слушай, а при чем здесь какой-то… дядя Моня?
— Не врубился? — улыбнулся Артист. — Это станция Монино, как раз рядом с Чкаловской. Олег мотнул головой и усмехнулся.
Звонок Артиста по спецтелефону был для полковника Голубкова самым радостным событием этого тяжкого дня. На много часов он утратил связь с отрядом Пастухова.
В то же время это известие еще туже затягивало запутанный узел, который им с Нифонтовым надлежало развязать.
Как следовало из сообщения Артиста, на горизонте внезапно возник аэродром в Чкаловской. Что еще могло скрываться под «Валерием Павловичем» и «дядей Моней», как не эта крупнейшая воздушная база, которую он узнал как свои пять пальцев за многие годы, когда улетал с нее в Афганистан, Литву, на север и на юг, а в последние годы — в Чечню и Таджикистан. Сообщение Артиста как будто мгновенно соединило в замкнутую цепь разрозненные провода. Последние месяцы они отслеживали и брали на заметку буквально всякую мелочь, так или иначе имевшую отношение к ракете «Зодиак», ее двигателю «РД‑018» и топливу ФФ-2.
И как выяснилось, именно с аэродрома в Чкаловской был намечен вылет гигантского военно-транспортного самолета АН-124 «Руслан» с разобранной ракетой «Зодиак» и макетом двигателя на борту. Как было решено на заседании правительства, это новейшее изделие военно-космической технологии отправлялось прямым рейсом в Сингапур, на открывающийся через неделю международный салон.
Два милицейских «жигуленка» унеслись куда-то по набережной, увозя Муху и Артиста.
— Эх, — воскликнул Пастух, — хотел бы я знать, случайная была проверка или по нашу душу.
— Теперь не узнаем, — сказал Док. Они быстро уходили дворами в сторону от Москвы-реки.
— И попрощаться не успели, — вздохнул Трубач. — Когда увидимся-то теперь?
Никто не ответил ему. Но все подумали одно: увидятся ли вообще когда-нибудь.
— Йе-о!.. Да у них ведь и денег-то нет, — вдруг вспомнил Боцман. — Ни копейки не осталось.
— Не гони печаль, — оборвал его Пастух и нервно потер щеку. — Надо дать знать дяде Косте. Семка и сам сообразит, но лучше подстраховаться.
Они нашли телефон-автомат, предусмотрительный Боцман достал из кармана несколько жетонов. Пастух набрал номер, подождал… — Не берет трубку.
— Как поступим? — спросил Док.
— Ну а что, собственно? — пожал плечами Пастух. — Задача поставлена, цель ясна. Что еще надо? Работаем в автономном режиме. Не привыкать… — Однако опасно шибко, начальник, — с «чукотским» акцентом заметил Боцман и цыкнул зубом.
— А что теперь не опасно? Выхода нет, — покачал головой Пастух.
Они проходили мимо детской площадки. Никого не было там. Пустая голубая лавочка стояла под кленом.
— Ну что? — вздохнул Док. — Видно, и нам расходиться теперь. Разделимся по двое, дождемся часа пик, а после… Ну, присели на дорожку.
Они сидели на голубой лавочке плечом к плечу, глядя в солнечное небо, на зелень листвы, на дома, на какие-то заборчики… Чье-то белье чуть колыхалось на веревке, в песочнице валялось забытое малышом зеленое пластмассовое ведерко… Город жил, чего-то ждал, на что-то надеялся. И никто знать не знал, что предстояло им.
Сидели не шевелясь, впитывая в себя эти минуты сосредоточенного безмолвия.
Пастух встал.
— Все, парни! Обнялись, разошлись! Все четверо поочередно крепко стиснули друг друга, коротко взглянули в глаза, кивнули и быстро, не оглядываясь, зашагали по двое в разные стороны.
— Слушай, Боцман, — сказал Пастухов, когда они вышли на какую-то неприметную улицу, — ты сколько раз бывал на аэродроме в Чкаловской?
— Что я, считал? — пожал плечами Хохлов. — Раз двадцать, может. Улетал, прилетал… Ты это к чему?
— А вот припомни, Митя, много ты видел там штатских? В пижонских шпаковских курточках и джинсах «леви-страус»?
— Эх, — стукнул себя по лбу Боцман, — что же делать?
— Как говорит Артист, «за что люблю я наши времена»… Лично я люблю их за свободу выбора и широту ассортимента. Кстати, и время убьем. С барышнями побазлаем… Знаю я один такой неприметный магазинчик.
Минут через сорок они уже переодевались в подсобке магазинчика, заваленной разным привозным и нашим тряпьем.
Пастух сбросил свою легкую куртку и уже хотел было напялить серо-буро-зеленую пятнистую робу, когда Боцман вдруг засмеялся.
— Запасливый ты, как моя бабка. Тоже вечно булавки за подкладку вкалывала.
И он показал серебристую булавочную головку на внутренней стороне полы старой куртки Пастуха.
Пастух поднес ее к глазам.
— Вот так клюква, блин! — Он вытащил булавку. — Вот ведь как интересно.
— Думаешь, «клоп»? — спросил Боцман.
— И думать нечего. Когда только успели приладить? Надо вспомнить. Хотя бы попытаться.
Он напряг память, но ничего в голову не приходило.
— А ну подожди, — сказал Пастух и снова надел эту куртку. — Где она была? Вот тут? Ну-ка, Боцман, попробуй потяни за фалду.
И едва Хохлов прикоснулся к его куртке в том месте, где была булавка, Пастух тотчас вспомнил то же ощущение минувшей ночью — он поднимался по железной лесенке в вагон, когда чья-то рука вот так же потянула за куртку.
— Вспомнил! — воскликнул Пастух. — Это тот, с «мицубиси», который встретил нас. И думать нечего — он!
— Что теперь делать с ней? — спросил Боцман.
— А ничего.
Пастух бросил булавку на пол и расплющил ее подошвой нового ботинка армейского образца.
Через пять минут они оба были облачены в такую обычную теперь в городе военизированную камуфляжную форму — удобные пятнисто-зеленые одеяния и высокие ботинки, в которых оба сразу почувствовали себя уверенно.
— Неплохо, — сказал Боцман, придирчиво разглядывая друга. — Ты даже слегка смахиваешь, Серега, на военного человека.
— Служил когда-то, — кивнул Пастух. — Пришлось.
— Одно паршиво, — сказал Боцман, — новье. За километр видать.
— Ну эт-то мы щас исправим, — сказал Пастухов. — Айда, обомнем маленько.