— Витька, ты слыхал? — забавляясь моим видом, громко заржал угрюмый. — Нет, ты слыхал? Он к Николаичу в гости собрался! Ну ты мужик и даешь!
— А что такое? — наивно и непонимающе осведомился я. — Что тут смешного?
— Ну, если ты собрался к нему в гости, то прямая тебе дорога будет в морг. Его еще в пятницу туда отволокли.
— Хорош травить баланду, — сурово осадил я. — За такие шуточки можно и по суслам схлопотать. Нашли, чем шутки шутить.
— Да в натуре, ты, мужик, я точняк тебе говорю, замочили Николаича. В пятницу пришел Ромка… Ты его знаешь?
— Сын, что ли? — выказывая некоторую заинтересованность, спросил я.
— Ну да. Пришел Ромка, открыл дверь, а там Степан с веревкой на шее.
— Не может быть. Неужто сам удавился?
— Да нет же, говорю тебе, угрохали его, а Ромку по подозрению захомутали.
— Ну и дела. За что же его?
— Ты иди сначала, принеси пузырь. Чтоб за его упокой выпить, а уж потом и говорить будем. Много вас тут, любопытных, ходит.
Заметив, что вместо обещанной бутылки я принес две, угрюмый от избытка чувств зазвал нас к себе в гости, а жилплощадь он имел как раз напротив квартиры Степана Николаевича. Заранее обрадованный этим обстоятельством, я с готовностью последовал за ними. Жилище угрюмого в своем роде было уникальным. Прихожая одновременно выполняла функции кухни и столовой. Отсюда же вела тоненькая дверца в крохотный сортир, где двоим было уже не развернуться. Сама комнатенка грандиозной мне тоже не показалась. Здесь с трудом разместился диван, усеченный шифоньер, журнальный столик и тумбочка с телевизором.
— Когда это случилось? — открывая бутылку, скорбно спросил я.
— А кто его знает? — отстраненно ответил Витька, внимательно следя за моими руками. — Ромка его в пятницу перед обедом обнаружил, а что, когда — никто не знает.
— Ну а когда вы его видели в последний раз?
— Лично я в среду, — принимая стакан, ответил угрюмый. — Когда пенсию принесли. А было это часиков в двенадцать или около того. Сначала Наташка мне в дверь позвонила, а он, видно, в глазок смотрел и тоже вышел. Пока она у меня была, он в коридорчике дожидался. Я расписался, получил бабки, и она пошла к нему.
— А деньги ему все та же Нестерова Наташка носила? — заранее ликуя, промежду прочим спросил я.
— А кто же еще? — поднимая стакан, удивился угрюмый. — И мне она уже пару лет наше нищее пособие носит. Хорошая девка. Ну, будем!
— За упокой души раба Божьего Степана, — живо поддержал тост Витька и, глубокомысленно выпив, добавил: — Кому суждено умереть от петли, тот не утонет в полынье. Я правильно говорю, дядя Боря?
— Истину говоришь, Витюша. — После выпитой рюмки в настроении угрюмого появились явные признаки благодушия и любви к ближнему. — Кому что суждено, то и случится. Против судьбы не попрешь. Видно, у него на роду так было написано.
— Дядя Боря, — мягко прервал я его мудрые речи, — а в этот день к нему, кроме почтальона, кто-нибудь приходил?
— Точно-то я сказать не могу. Я ведь как пенсию получил, так мы с Витюшей сразу в магазин побегли. Нас, наверное, с полчаса дома не было, ну а к ночи мы оттянулись, да так, что нас самих можно было подушкой душить.
— А что это вы все с Витюшкой да с Витюшкой бухаете? Чем вам Степан Николаевич не приглянулся? По соседски-то удобнее.
— Да ну его в баню. Конечно, о покойниках плохо не говорят, а только как выпьет, так и нудит, так и нудит. Дюже трудно с ним было. Поучать начинал да войной все попрекал. Говорит, пока вы по тылам отсиживались, я за вас под фашистскими пулями кровушку проливал. А почему я виноват, если в тую пору еще пацаном бесштанным бегал? Какая тут моя вина? Нам тоже несладко приходилось. Маманя на четверых пять картошин принесет, и как хочешь, так и дели. А, что там говорить. Тебя как зовут?
— Константином с утра был.
— Наливай, Константин, и пусть земля ему будет пухом.
— Налить можно, только злость я к его убийцам имею. Нашел бы — не пощадил.
— А ты кем ему будешь, что так печалишься? Раньше-то я тебя что-то не видел.
— И скажи спасибо. Там, где я был, лучше не вспоминать.
— Понимаю. Значит, ты у хозяина с ним скорешился?
— Дядя, какая тебе разница?! — грубо оборвал я опасный для меня допрос. — Где я был, там меня больше нет, и давай мы эту тему закроем.
— Я не против. Значит, ты его три года не видел?
— Что-то много ты спрашиваешь, дядя! Уж не у легавого ли я в гостях?
— Да нет, мужик, успокойся, все путем, — принялся успокаивать меня Витюша. — Это он так, от любопытства. Давайте лучше выпьем.
— Давайте, — нехотя пошел я на попятный. — Только обскажите мне все до тонкости, как все произошло. Его что, ограбили? Пытали?
— Да мы сами не понимаем, что у него было грабить? Ну, забрали у него пенсию и десяток фронтовых наград. Из-за такой-то малости зачем человека убивать? — пьяно и простодушно изумился Витюша.
— А может, в драке его порешили?
— Этого не было, — категорично отверг мое предположение дядя Боря.
— А ты почем знаешь?
— А потому, что в пятницу меня как понятого туда затащили. Так вот, никаких следов драки и сопротивления я не увидел. Это я тебе, Константин, точно говорю.
— А может быть, они после убийства все прибрали?
— Нет, там все стояло на своих местах. Только раскрытый чемоданчик, где он хранил ордена, валялся под столом. А теперь сам прикинь. Если бы они хотели покрыть драку, то зачем им на видном месте бросать выпотрошенный чемодан?
— Верно говоришь, — похвалил я ясный ум дяди Бори. — Никакого смысла в этом не было. А кто знал о его наградах?
— Да весь двор знал, он их на каждый праздник цеплял.
— А что говорят соседи? Может быть, они слышали какую-нибудь ругань, ссору?
— Нет, никто ничего не слышал.
— Странно, — задумчиво разливая водочные остатки, проговорил я. — Если верить вашим словам, то опьянели вы только к ночи. Тогда получается, что весь день, почти двенадцать часов, вы должны были слышать, что творится в соседской квартире. Но вы ничего не слышали. Я правильно говорю?
— Истину говоришь, все было спокойно, — подумав, согласно кивнул дядя Боря. — Но только ты забываешь о том получасе, когда мы ходили за пузырем.
— А где ты его покупал?