- Комедии писец, - загоготав, жизнерадостно встрял Макс.
- Еще не совсем, но... - Укоризненно посмотрев на Ухова, полковник остановил его восторг и, набирая кнопки сотового телефона, закончил: - Но свет в конце тоннеля появился. Вадим Андреевич, записывай. Березовый бульвар, дом пять, квартира двести десять... Точно, шестьдесят третье отделение связи... Я сейчас подъеду туда сам... Да, вместе с бригадой... Нет, не надо... Справимся... Учти, он может быть вооружен, если вообще это тот, кого мы ищем.
- Ну что, господа Гончаруховы, поедете с нами? - закончив разговор, обратился он к нам. - Или после сегодняшней бурной ночи вам это уже неинтересно?
- Очень даже интересно, - за обоих ответил Макс. - Только, Петр Васильевич, Гончаров есть Гончаров, а Ухов есть Ухов.
- Виноват, исправлюсь, - поднимаясь, засмеялся полковник. - По коням, гусары!
Пятый дом по Березовому бульвару был огромен. И народ справедливо окрестил его "Титаник". Возле первого, нужного нам подъезда нас ожидали Лихачев и Аксенов. Лихачев исключительно ради маскировки привязывался к проходящим мимо женщинам. Завидев нас, он с готовностью бросил это безнадежное дело и с интересом вперился в рекламную подтирушку. На его коленях почему-то сидела собачонка самого затрапезного вида. Рыжая, с вислыми ушами и черными подпалинами, она хитренько посматривала на нас из-под развернутого рекламного приложения.
- Я не я и девка не моя, так, что ли? - подходя к нему, со смешком поинтересовался Требунских. - Какой этаж, какая квартира и сколько человек там живет?
- Двенадцатый этаж, однокомнатная квартира, проживает один человек Нам Рихард Николаевич. Оба окна выходят на противоположную сторону, исчерпывающе доложил Лихачев и загадочно посмотрел на полковника: - Петр Васильевич, десять минут назад, когда я разговаривал с его соседями, он выпустил свою Микки гулять. Я набрался смелости и ее отловил. Вы не подумайте, она уже все сделала, теперь она безопасна. Я вот и думаю-то, а не привести ли мне ее домой? И Нам будет рад, и нам приятно. Тем более, что дверь у него металлическая, из-за нее у нас будет масса хлопот. Хорошо бы без стрельбы обойтись, а?
- Значит, и Нам будет рад, и нам приятно? Подумать надо, жаль, если в тебе погибнет великий каламбурист, но идея у тебя замечательная. Как думаешь, Геннадий Васильевич, стоит рискнуть или нет?
- Ну, если на подстраховку поставить пару человек, то почему бы и нет?
- Тогда за дело. Геннадий Васильевич, поставь двух человек одним пролетом выше, а двух на пролет ниже. Мы будем на одиннадцатом этаже. Вы поднимайтесь с первой группой и отправляйтесь на лифте. Все остальное решим на месте.
С одиннадцатого этажа Требунских подал знак к началу операции, и Лихачев решительно нажал кнопку звонка. Прошло немало времени, прежде чем густой баритон раздраженно спросил, кому и какого рожна надо.
- Так вот собачечка тут у вас под дверью сидит, рыженькая такая, смышленая, - жалостливо заныл Лихачев. - Поскуливает, сердечная. Я подумал, может, живет она у вас, может, домой просится...
- Спасибо, - открывая дверь, поблагодарил его бородатый мужик в майке, до горла поросший густой черной шерстью. - Иди сюда, Микки, чертовка маленькая, иди домой.
- А как же я? - за бороду выдергивая хозяина на лестничную площадку, наивно спросил Вадим. - Мне благодарность положена.
- Тихо, мужик, не пищи, - укладывая бородача на цементный пол, попросили его подскочившие оперативники. - Ни звука, не резонируй воздух.
- Не дергайся, а то бобо будет, - защелкивая ему за спиной наручники, предупредил Потехин. - Где твоя подруга Елена Николаевна Скороходова?
Ответить он не успел, потому что неожиданно визгливо и истерично затявкала Микки. Лучше поздно, чем никогда, решила, очевидно, она и в отместку за хозяйский позор злобно вцепилась в ляжку Лихачева. Его перемат гармонично соединился с собачьим воем, и на эту ругань из квартиры Нама выглянула высокая рыжеволосая женщина, одетая по-домашнему в халат и мягкие тапочки. Мгновенно оценив ситуацию, она попыталась захлопнуть дверь, но в этом ей помешал Аксенов. В самый последний момент он успел подставить ногу, а после, резко рванув дверь на себя, выбросил Скороходову в объятия подоспевшего Ухова.
- Да ты ж моя рыженькая, да ты ж моя золотая, - крепко обхватив ее за талию, замурлыкал он. - Сколько я тебя искал, вспомнить страшно! А волосики твои я сберег.
- Какие волосики? - заглядывая в квартиру, заинтересовался Требунских.
- Рыженькие волосики, Петр Васильевич, рыженькие. Она целый клок на дереве оставила. Видно, когда ее на кладбище пытали, она головкой о дерево билась, тогда и выдрала. Я давно хотел их вам вручить, да все как-то недосуг было.
- Жулик ты, Ухов, мелкий жулик, - добродушно хохотнул полковник. - Ну чего это мы в подъезде стоим, давайте хоть в квартиру зайдем. Геннадий Васильевич, наверное, бригаду можно отсылать, теперь мы сами тут справимся.
- Как скажешь, начальник, только я думаю, что для начала нам нужно отобрать у них "вальтер", а уж потом разговоры разговаривать. Так спокойнее будет. Я правильно говорю, Елена Николаевна? Зачем нам лишние недоразумения? Где пистолет?
- В туалете, в смывном бачке, - устало и безразлично ответила она.
- Ай-ай-ай, ну разве можно так с оружием обращаться? - укоризненно покачал он головой. - Оружие заботы требует, любви и ласки, а вы его в холодную воду...
- А нам он больше не нужен, я вообще хотела его выбросить. Не надо наручники. Я никуда убегать не собираюсь. Ребенку понятно, что все кончено. Рихарда с цемента поднимите, он же простынет.
- Значит, вы добровольно хотите дать нам показания? - провожая ее в квартиру, спросил полковник. - Я правильно вас понял?
- Да, не вижу никакого смысла запираться. Тем более я считаю нас невиновными.
- Тогда располагайтесь поудобнее и рассказывайте.
- Охотно, но позаботьтесь о Рихарде, - осторожно опускаясь в кресло, попросила она. - Он попал в эту историю как кур в ощип. Сама того не желая, я невольно его втянула. Прошу вас иметь это в виду.
- Хорошо, мы определим его пока на кухню, - подумав, согласился Требунских. - В случае чего если он нам понадобится, то всегда будет под рукой. Итак, мы вас слушаем.
- Вам, наверное, уже известно, что я дочка Николая Ивановича Скороходова и Ольги Федоровны Устиновой, - рассеянно глядя в окно, начала Елена. - Жизнь сложилась так, что первые пять лет своей жизни я провела вместе с матерью, в доме у своей бабушки и дядьки Степана. Я его даже называла папой. Почему так получилось? История стара и банальна как мир. Отец завел себе другую семью и к нам приезжал крайне редко, да и то только затем, чтобы сунуть мне какой-нибудь подарок, а заодно и поколотить мать. Жили мы тогда под Ярославлем.
В шестидесятом году отец приехал к нам и подрался с дядькой Степаном, ударил его ножом, и ему грозили большие неприятности, а кроме того, как это потом выяснилось, у него на работе обнаружилась крупная недостача. И ему нужно было во что бы то ни стало поскорее уносить из Ярославля ноги.
Не знаю с чего, но у него вдруг проснулись ко мне отцовские чувства, и он, выкрав меня ночью, увез в этот город вместе со своей новой семьей. Почему он выбрал этот город? Не знаю, наверное, потому, что здесь тогда шло бешеное строительство, было много заключенных и просто пришлых, самых разных людей.
Первое время мы жили в вагончике, а года через два, когда я пошла в школу, нам дали большую однокомнатную квартиру возле речного порта. Мачеха, Нина Петровна, невзлюбила меня с первых дней. Но что могла сделать семилетняя девчонка? Я просто плакала и жаловалась отцу, который все больше и больше ко мне привязывался, а это, как вы понимаете, Нине Петровне совсем не нравилось.
Вот так мы и жили, вроде как две семьи. Отец пестовал меня, а она нянчила своего Витеньку, который с каждым годом становился наглее и наглее. Училась я хорошо и вполне бы могла поступить в педагогический институт, но Нина Петровна была на этот счет совершенно иного мнения и, вероятно желая поскорее избавиться от нелюбимой падчерицы, после восьмого класса турнула меня в педагогический техникум.
В семьдесят третьем я с отличием его закончила и тут же пошла работать. С первых же дней я попросила себе максимальную нагрузку, тот максимум часов, который тогда был разрешен. Сделала это я с одной только целью - как можно меньше времени проводить дома. Еще в техникуме мы сдружились с Рихардом, а к семьдесят четвертому году эта дружба переросла в любовь, и мы, ничего никому не сказав, поженились. Мы решили объявить о нашем браке только после того, как я забеременею и буду наверняка об этом знать. Так мы и зажили на три дома, он со своими, я со своими, но каждый вечер после работы мы обязательно приходили в нашу комнату, которую снимали у одной старенькой бабули.
Однако беременность все не приходила, и в этом, как я позже узнала, была виновна я, но это уже детали. Ребенок не рождался, жили порознь, и в конце концов мы с Рихардом стали постепенно друг от друга отдаляться. К тому времени отец получил двухкомнатную квартиру и впервые слег в больницу, так что вселялись мы без него. Две комнаты это все же не одна. Попросторнее будет. Нина Петровна и отец спали в одной комнате, а мы с Виктором во второй. Он мне не мешал, потому что к тому времени начал приходить домой поздно вечером либо вовсе не появлялся.
Жить можно было бы сносно, если бы не отец. Он здорово сдал, а вскоре вообще ушел на пенсию по инвалидности. Вот тут-то мы и поняли, почем фунт лиха. Если раньше в нашем доме денег никто не считал, то теперь их строго контролировала Нина Петровна. Выдавала мизерные суммы, а после требовала отчетности. Мы начали продавать вещи, те никому не нужные предметы роскоши, которые при пустом холодильнике были просто смешны. И покатилось все как снежный ком с горы.
И тогда я подумала: а за каким чертом мне все это надо? Зачем мне кормить мачеху, которая два десятка лет смотрела на меня волчицей? Зачем кормить братца, который прогуливает те жалкие крохи, что я приношу домой? Так что в один прекрасный день я собрала все свои жалкие пожитки и отправилась в Ярославль к родной матери, которая давно звала меня к себе.
Здесь мне следует немного вернуться назад и рассказать о смерти отца. В начале лета семьдесят девятого года его сильно избили на улице. Избили так, что он все лето пролежал в постели, а второго сентября, в воскресенье, умер. В конце дня он попросил меня посидеть возле него. Я присела на стул возле его изголовья, и он, превозмогая боль, с одышкой начал говорить, периодически вытирая кровь полотенцем.
"Вот, Аленка, видать, пришла пора помирать".
"Да ладно тебе, папаня, ты еще нас переживешь", - бодренько ответила я, прекрасно понимая, что дни, да что там дни, часы его сочтены.
"Не утешай меня, Аленка, не надо. И так всем все ясно и понятно. Карачун пришел. Избили меня на старости лет. Так оно и должно быть. Удивляюсь только, почему не раньше. Сколь веревочка ни вейся... Мне за все мои грехи давно бы пора к чертям на сковородку. Аленка, я только теперь понял простую истину. За все надо платить. За плохое платишь ты, а за хорошее платят тебе. Вся беда моя, Алена, что хорошего-то у меня ничего нет. Может быть, ты одна. Наверное, сегодняшней ночью я умру. Ты возьми мои награды и отдай в какой-нибудь музей, а документы на них порви и выброси. Стыдно мне. Нигде я не воевал, а ордена и медали эти выменивал во время войны за кусок хлеба. Голодных обманывал и на голодных наживался. Сколько я добра всякого награбил - и подумать страшно. Меня бы не то что избить, а убить давно надо. Не могу я больше, скорее бы... Слушай меня, Аленушка, ты у меня чистое дитя, я для тебя берег... тебе можно. Этим шакалам я ничего не хочу оставлять... Они меня не любят... В стенах дома твое счастье... Стой. Посмотри, никто нас за дверью не подслушивает?"
Ровным счетом ничего не понимая, я встала и отворила дверь. За нею стояла Нина Петровна и гневно на меня смотрела. Она спросила, что мне сказал отец, я ей ответила, что это ее не касается, и вышла из комнаты. Помню, я вымыла тогда посуду и пошла в магазин за молоком, а когда вернулась, отец был уже мертв.
Дня через три после похорон я уволилась с работы и уехала, как вам уже говорила, к матери в Ярославль. Я и раньше у нее бывала. После того как начала работать, ездила к ней каждое лето, и всегда она меня встречала так, как встречает настоящая мать, но теперь, когда она узнала, что я приехала насовсем, ее радости просто не было границ. Мой старший брат к тому времени перебрался в Углич и тревожил нас крайне редко. Мне была предоставлена отдельная комната, и после тольяттинского ада мне показалось, что я попала в рай.
На работу я устроилась буквально в течение недели, и зажили мы спокойно и счастливо. Про те отцовские последние слова я не вспоминала, да и вспоминать-то было нечего. Всякому умирающему присуще покаяние. Но однажды, наверное через год после моего приезда, мы с мамой как-то неожиданно вспомнили об отце, и тогда-то я от нее узнала всю подноготную. Узнала и поняла, что все рассказанное им было не вымыслом умирающего, но чистой правдой. А еще мама очень удивлялась тому обстоятельству, что у нас в доме было не так-то много золотых украшений и драгоценностей. По ее представлению, мы должны были купаться в роскоши.
После нашего разговора, однажды ночью, я об этом задумалась. Задумалась и невольно вспомнила его последние слова, а именно: "В стенах дома твое счастье". Не сразу, но постепенно я пришла к выводу, что отец хотел доверить мне свою тайну, указать то место, где он хранил для меня, именно для меня, свои сокровища, хотел, но так и не успел сказать. Догадка постепенно крепла и переросла в уверенность, я с ней сжилась и, естественно, захотела получить свое. На зимние каникулы я отправилась в Тольятти, но заходить к Нине Петровне не стала, опасаясь вызвать ненужные подозрения. Не вводя его в курс своих дел, я отправила к ней Рихарда, якобы затем, чтобы узнать от нее мой адрес, а на самом деле просто хотела разведать обстановку в доме.
Известия он принес малоутешительные. Нина Петровна находится в полном здравии и рассудке. Живут они получше, потому что Виктор хоть и попивает, но сразу после института устроился на хорошую работу. Это мало меня обрадовало, потому как я рассчитывала застать совсем другую картинку. Но делать нечего, нужно было запасаться терпением и ждать. Лезть же на рожон и действовать внаглую мне не хотелось. Мало ли что может получиться. Рихарда я попросила ставить меня в известность при любых переменах, происходящих в этом доме. Так, несолоно хлебавши, я вернулась из своей поездки.