- Как фамилия? - спрашивают.
- Фамилию-то как раз и не знаю.
- Трудно сказать,- отвечают.- В Москве много Борисов.
Выкладывал перед ними на прилавок фотографию с бывшего "вульфертовского" портрета:
- Не попадал к вам этот портрет?
- Не попадал.
- Если поступит к вам на комиссию, не откажите сообщить мне по телефону.
Побывал с этой фотографией в Литературном музее. Просил позвонить, если портрет принесут к ним.
Встречаю знакомых, советуюсь с ними, как разыскать Бориса.
Заглянул к Вульфертам. Татьяна Александровна дома.
- Как живете, Татьяна Александровна?
- Не спрашивайте!
- Что так?
- Я все погубила.
- Что погубили?
- Ваш портрет.
- То есть как "мой" портрет погубили?
- Да вы слушайте!.. Зашла я как-то в Столешников переулок, в комиссионный. Только вхожу, вдруг вижу - среди публики Борис этот самый! Я как крикну: "Боренька! Боря!"- и прямо к нему. Даже самой неловко. Он обернулся. "Я,- говорю,- Татьяна Александровна Вульферт, из Николо-Песковского. Неужели не помните?" А он смотрит на меня телячьими своими глазами.
"Помню,- говорит.- Я у вас рамощьку купил".-"Шут с ней, с этой рамочкой! - говорю.- Вы мне портрет верните. Это портрет нашего предка и не мне принадлежит, а моему брату. (Это я нарочно. А то сказать ему: "Лермонтов" - не отдаст!) Брат меня,- говорю,- поедом ест каждый день, требует портрет обратно". И слышу тут я от него, что портрет он какому-то художнику отдал и у того он за шкафом валяется. А раму кому-то другому уступил. Я как узнала, что цел портрет, прямо взмолилась: "Продайте его мне!" А он смеется: "Если я вам портрет принесу, вы мне за него миниатюры отдадите?" Я согласилась. "Пускай,- думаю,- миниатюры даром берет". Условились, что он на другой день принесет мне портрет. Записала ему новый адрес... И вот сижу жду его, жду - три недели прошло, а его нет!
- А вы фамилию узнали? - торопливо спрашиваю я.
- Вот то-то, что нет.
- Ах! Как же так?
- Да я спросила, а он говорит: "Ведь вам не фамилию мою к брату нести, а портрет! Не волнуйтесь, завтра приду..." Да бросьте вы хмуриться! уговаривает меня Татьяна Александровна,- Главное, портрет цел. А уж если мне попадется теперь этот Борис, силой заставлю сказать фамилию, к милиционеру сведу. Одного только боюсь: не вздумал бы этот художник расчищать холст. Ведь там под мундиром у Лермонтова будто еще виднеется что-то. Знакомый художник один к нам ходил, все просит, бывало: "Татьяна Александровна, дайте кусочек отколупнуть, посмотреть, что там просвечивает!"
- Позвольте... А что же там может просвечивать? - спрашиваю я в испуге.
- Да я ему сама говорю: "Душа там, наверно, просвечивает". Уж не знаю, что он там нашел, только ковырять я ему не позволила.
- Ничего,- отвечаю я многозначительным тоном.- Отыщем - проверим, в чем дело. Только бы отыскать поскорей! Остальное нетрудно.
НИКОЛАЙ ПАЛЫЧ
Время идет - нет портрета. Нет ни портрета, ни Бориса, ни адреса художника, у которого портрет за шкафом. Знакомые интересуются:
- Нашли?
- Нет еще.
- Что-то вы долго ищете! Портрет, наверно, давно уже ушел в другие руки. Кто же станет Лермонтова за шкафом держать!
Я объясняю:
- Так ведь нынешний владелец не знает, что это Лермонтов.
- Ну-у...- тянут разочарованно,- в таком случае, вряд ли найдете.
"Ладно, - думаю, - докажу им!"
А доказать нечего.
Решил я тогда потолковать на эту тему с Пахомовым, с Николай Палычем. Николай Палыч знает редкие книги, старинные картины и вещи и среди московских музейных работников пользуется известностью и авторитетом.
"А Николай Палычу вы показывали?", "А что говорит по этому поводу Николай Палыч?" Такие вопросы постоянно слышишь в московских музеях.
А уж что касается Лермонтова, то никто лучше Пахомова не знает портретов Лермонтова, рисунков Лермонтова, иллюстраций к произведениям Лермонтова, музейных материалов, связанных с именем Лермонтова. По этой части Николай Палыч осведомлен лучше всех. А тут я еще узнаю, что он работает над книгой "Лермонтов в изобразительном искусстве". "Дай, думаю,- зайду к нему. Сперва удивлю его новым портретом, а потом посоветуюсь".
Сговорился с ним по телефону и пошел к нему вечерком.
Пьем с Николай Палычем чай, звякаем ложечками в стаканах, обсуждаем наши лермонтовские дела, обмениваемся соображениями.
Наконец показалось мне, что настал подходящий момент. Расстегнув портфель, я переложил заветную фотографию к себе на колени.
- Николай Палыч,- обращаюсь я к нему с напускным равнодушием,- какого вы мнения об этом портрете?
И с этими словами поднимаю фотографию над стаканом, чтобы Николай Палычу лучше ее разглядеть. Улыбаюсь. Жду, что он скажет.
- Минуточку, - произносит Николай Палыч. - Что-то не вижу, родной, без очков на таком расстоянии. Он протягивает руку к письменному столу.
- Вы говорите об этом портрете? - и показывает мне фотографию, такую же точно.
Я не мигая смотрю, надеясь отыскать в ней хоть небольшое отличие. Нет! Никакой решительно разницы! Так же виднеется серебряный эполет из-под воротника шинели, так же удивленно приподняты брови у Лермонтова, и глаза смотрят так же сосредоточенно и серьезно. Такой же нос, и губы, и волосы. Даже самый размер фотографии точно такой же!
Первое мгновение ошарашило меня, как нечаянный выстрел. В следующий миг и портрет, и Борис, и комиссионные магазины, и разговоры в музеях показались мне пресными, никому уже больше не нужными, как вчерашние сны.
Молчим. Я прокашлялся.