- Так ведь ты же ездил за рукописями?!
- И рукописи привез!
- Ну, молодец! Поздравляю! Здравствуйте! Как ваше отчество?
Передислоцировались. Устроили Рину. После этого я сел разбирать неразборчивое, читать недочитанное. Замелькали короткие серые дни декабрь, конец года.
Наконец изучение закончилось, и поехали мы с Риной в Литературный архив - повезли знаменитый чемодан на такси.
Если даже предварительный список, сообщенный доктором Воскресенским, список глухой и неполный, и тот произвел в архиве, как говорилось, впечатление неслыханное, то появление чемодана следовало отнести к чрезвычайным событиям. Я поднял крышку... Это сопровождалось покорными просьбами не тянуть; достал первые листки-послышались разные "Ух, ты!..", "Скажите...", "Шибко!", "Да-а...", "Съездил!.." и прочие глаголы, частицы и междометия, которые куда лучше пространных речей выражают настроения восклицателей.
Я стал метать на столы автографы самые редкие, называть самые звучные из самых знаменитых фамилий... Исторглись возгласы одобрения, вопросы:
- Это что же? Полная бурцевская коллекция?
- Полная,- горделиво отвечал я.- Вся. До последней бумажки.
Сперва коллекцию смотрел начальник архива. Потом - его заместитель. Потом - начальник начальника. Затем - эксперт по оценке. После него другой. Наконец они оба вместе. После этого стала известна предварительная оценка, которая выражалась в сумме, заключавшей четыре ноля, а впереди цифру, среднюю между девяткой и единицей. После этого собрали Научный совет. И тут каждый начал интересоваться не только тем, что составляет его специальность и предмет его изучения, но и решительно всем. Так, знаменитый наш пианист профессор А. Б. Гольденвейзер просматривал письма Льва Николаевича Толстого, которого близко знал, и в то же время держал руку на письмах Рахманинова - с ним он вместе учился.
Профессор Иван Никанорович Розанов, собравший в своей библиотеке восемь тысяч стихотворных сборников, и тут, прежде всего, стал интересоваться стихами. И решительно все - музыканты, историки, архивисты подтверждали ценность коллекции, отдавая должное опыту Бурцева. Только в одном автографе Бурцев ошибся: все подлинно в автографе Пушкина - и бумага, и дата, и подпись "Pouchkin". Только Пушкин не тот. Не Александр Сергеевич, а брат его - Лев. Необычайно похожий почерк.
Плохо было, однако, то, что, пока шли ознакомления и обсуждения, оценки, переоценки, бюджетный год подошел к концу. И средства, отпущенные на покупку коллекции, срезали.
Тогда мне сказали:
- Поскольку дочь Бурцевой гостит у вас, передайте ей, что оформление задерживается и что оплатить покупку мы сможем только в новом году, после того как нам утвердят смету. А пока пусть едет в Актюбинск. Мы ее вызовем. Это будет в марте или апреле.
Я приехал домой и сказал:
- Покупка несколько задержалась, Рина, поэтому пока поезжайте в Актюбинск. Они вас вызовут. Это будет... в январе или в феврале.
Даже и сейчас, по прошествии долгого времени, без всякого удовольствия вспоминаются дни, когда я ходил виноватый в том, что не заплатили, испуганный, что не скоро заплатят. Со дня приезда в Москву прошли две недели, и три... Рина скучала, ходила в кино, беспокоилась о ребенке и о коллекции, напоминала мои обещания: "Двадцать третьего будете дома". Из Актюбинска шли телеграммы.
Все это было невесело!
НЕОЖИДАННЫЙ ПОВОРОТ СОБЫТИЙ
Прошло несколько дней. В ЦГАЛИ опять многолюдно. В вестибюле докуривают, обмениваются рукопожатиями, вежливо уступают - кому первому войти в двери зала. В зале расспросы, приветы, шутки, тут же, на ходу, обсуждение важных дел:
- ...на конференцию в Харьков...
- ...ставьте вопрос - мы поддержим...
- ...продавалась в Академкниге...
- ...почерк очень сомнительный...
- ...такие уже не носят...
Звонок. Начальник архива, упираясь ладонями в стол, объявляет:
- На повестке - отчет отдела комплектования о поступлениях последнего времени. Докладчик - товарищ Красовский. Юрий Алексанч, прошу...
К трибуне быстро и бодро идет, приосанившись, средних лет человек с внешностью декабриста: серьезное, благодушное выражение лица, бачки, в черной оправе очки.
Говорит интересно и обстоятельно, перечисляет новые рукописи, часть которых в научный оборот или входит, или уже вошла. Но о бурцевских материалах - ни слова.
Наклоняюсь к уху начальника:
- Почему он про бурцевские не говорит?
- Да за них еще не заплачено...
- А вы что, хотите от них отказаться?
- Ни в коем случае! Какой может быть разговор!
- Тогда я скажу о них.
- Дело ваше... Может быть, в следующий раз, когда все будет оформлено?
Но какое отношение имеет бухгалтерский документ к самому факту архивной находки? И когда начинается обсуждение доклада, беру слово и объявляю о том, что обнаружилось в актюбинском чемодане.
Не успел кончить - из зала идут записки; поднимается Василий Александрович Киселев - профессор, музыковед, один из деятельнейших работников Музея музыкальной культуры.
- Простите,- обращается он ко мне,- кому адресованы письма Чайковского, обнаруженные в этой коллекции?
- Два из них,- отвечаю,- обращены к какому-то Павлу Леонтьевичу и относятся к 1892 году, другие...
- Спасибо! А письма композитора Львова?
- Письма Львова, мне помнится, адресованы певице Бартеневой.
- О, это важные сведения! Вам, вероятно, будет интересно узнать, что в Астраханской картинной галерее имеются письма Чайковского к тому же Павлу Леонтьевичу (фамилия его Петерсон), а также неизвестные письма Михаила Ивановича Глинки, и- что в данном случае важно! - к той же певице Бартеневой. Очевидно, актюбинские и астраханские материалы как-то связаны между собой! Мне кажется, вам следует это проверить.
- Простите,- спрашиваю, в свою очередь я,- а как они попали в Астраханскую галерею, письма, о которых вы говорите?
- Мне объясняли,- отвечает Киселев,- только я уже точно не помню. По-моему, в Астрахани умер какой-то старик, родственники его не то погибли во время войны, не то куда-то уехали-словом, это поступило в Астраханский музей в военное время и куплено чуть ли не на базаре.
КОРЗИНА, О КОТОРОЙ НЕ ГОВОРИЛИ
Кончилось заседание. Приезжаю домой. Дверь открывает Рина. Кутается в оренбургский платок, угасающим от долгого ожидания голосом спрашивает:
- По нашему делу ничего нового нет?
-Есть,- говорю. - С вашей помощью попал сегодня в очень неловкое положение.