"В субботу вечером я видела несчастную Натали,- продолжает Карамзина,не могу передать тебе, какое раздирающее душу впечатление произвела она на меня: настоящий призрак - блуждающий взгляд и выражение лица до того жалкое, что невозможно без боли в сердце смотреть на нее. И как она хороша даже в таком состоянии.
В понедельник были похороны, то есть отпевание. Собралась огромная толпа, все хотели присутствовать, целые департаменты просили разрешения не работать в этот день, чтобы иметь возможность пойти на панихиду, пришла вся Академия, артисты, студенты университета, все русские актеры. Церковь на Конюшенной невелика, поэтому впускали только тех, у кого были билеты, иными словами, исключительно высшее общество и дипломатический корпус, который явился в полном составе (один дипломат даже сказал: "Я только здесь в первый раз узнаю, что такое был Пушкин для России. До этого мы его встречали, разговаривали с ним, и никто из вас (он обращался к даме) не сказал нам, что он ваша национальная гордость"). Площадь перед церковью была запружена народом, и, когда открыли двери после службы, все толпой устремились в церковь; спорили, толкались, чтобы пробиться к гробу и нести его в подвал, где он должен оставаться, пока его не отвезут в деревню.
Один молодой человек, очень хорошо одетый, умолял Пьера [Мещерского] разрешить ему только прикоснуться рукою к гробу; тогда Пьер уступил ему свое место, и юноша благодарил его со слезами на глазах.- Как трогателен секундант Пушкина, его друг и товарищ по лицею полковник Данзас, которого прозвали в армии "храбрый Данзас", сам раненый, с рукою на перевязи (Данзас был ранен в турецкую кампанию.), с мокрым от слез лицом, говорящий о Пушкине с чисто женской нежностью, не думая нисколько о наказании, которое его ожидает; он благословляет государя за данное ему милостивое позволение не покидать своего друга в последние минуты его жизни и его несчастную жену в первые дни ее тяжкого горя. Вот что сделал государь для семьи..."
И тут Карамзина перечисляет "милости" Николая, распорядившегося выплатить долги Пушкина, выкупить его имение Михайловское; вдове назначена пенсия в 5000 рублей, детям - по 1500 рублей. Оба сына записаны в Пажеский корпус.
"Кроме того,- продолжает Софи,- в пользу детей будет на казенный счет выпущено полное издание произведений Пушкина, которое, вероятно, расхватают мгновенно".
Распоряжение Николая Софья Карамзина воспринимает как его искреннее сочувствие и заботу. На самом же деле эта благотворительность, ничего Николаю не стоившая, послужила для пего удобным поводом предстать перед глазами Европы в роли просвещенного покровителя литературы. Чуть ли не все иностранные дипломаты в своих донесениях из Петербурга отметили в те дни щедрую помощь русского императора осиротевшей семье первого поэта страны.
Славу Пушкина Николай I умело использовал в своих интересах.
Но возвратимся к письму.
"Поверишь ли,- пишет С. Н. Карамзина,- в эти три дня было продано 4 000 экземпляров "Онегина".
Как эта небольшая подробность передает атмосферу тех дней!
"Вчера (то есть после отпевания, в понедельник.- И. А.) мы еще раз видели Натали, она была спокойнее и много говорила о муже. Через неделю она уезжает в имение брата возле Калуги, где намерена провести два года. "Мои муж,- сказала она,-велел мне два года носить по нем траур (какая деликатность чувств с его стороны, он и тут заботился о том, чтобы охранить ее от пересудов света), и я думаю, что лучше всего исполню его волю, если проведу эти два года в деревне. Сестра приедет ко мне, это будет для меня большим утешением".
Да, таково было завещание Пушкина; в день смерти, прощаясь с женою, он сказал ей: "Отправляйся в деревню, носи по мне траур два года, а потом выходи замуж, только не за шелопая". Это слышали Вяземские.
"Еще мы говорили об анонимных письмах. Я рассказала ей о том, что ты говорил по этому поводу, и о твоем страстном возмущении против их гнусного автора".
"Пощечины от руки палача - вот чего он, по-моему, заслуживает",- писал родным Андрей Карамзин, высказывая опасение, что если "этот негодяй когда-нибудь откроет свое лицо", то "наше снисходительное общество", то есть великосветское, выступит в роли его соучастника. В этом он не ошибся.
В то дни друзья Пушкина постоянно возвращаются к мысли о пасквиле, угадывая теперь, задним числом, что он был главной причиной, приведшей Пушкина к гибели, что развязка трагедии - на душе сочинителя, что с тех пор Пушкин "не мог успокоиться".
"Теперь,- продолжает Карамзина,- расскажу об одной забавной мелочи среди всех наших горестей: Данзас просил государя разрешить ему сопровождать тело; государь ответил, что это невозможно, так как Данзас должен идти под суд (говорят, впрочем, что это будет одна формальность). Для того, чтобы отдать этот последний долг Пушкину, государь назначил Тургенева,- "как единственного из друзей Пушкина, который в настоящее время ничем не занят". Тургенев сегодня вечером уезжает с телом. Он очень недоволен этим и не умеет это скрыть. Вяземский хотел поехать, я ему [Тургеневу] сказала: "Почему бы ему не поехать с вами?" "Помилуйте, со мною! - он не умер!"
То же самое отметил в своем дневнике Тургенев:
"О Вяземском со мною (у Карамзиных): "он еще не мертвый".
Карамзиной кажется "забавной" стороной в этом деле, что царь без ведома Тургенева назначил его сопровождать гроб с телом Пушкина вместе с жандармом. Тургенев подчинился, но заявил, что поедет "на свой счет и с особой подорожной". В дневнике он, уязвленный, подчеркивает: "отправились мы - я и жандарм!!"
Ирония его ответа Карамзиной в том, что он "ничем не занят" и поэтому царь превратил его в служителя погребальной процессии: возить Вяземского ему не положено - Вяземский не мертвый, а ему, Тургеневу, царь, мол, определил возить только покойников.
11
А. И. Тургенев отвез тело Пушкина туда, где поэт два года прожил в изгнанье, и похоронил в Святогорском монастыре, и уже вернулся в столицу, но волнение, вызванное убийством Пушкина, еще не утихло. Об этом можно судить по строчкам тагильских писем, даже по тем, которые не имеют прямого отношения к Пушкину.
10 февраля Софья Николаевна пишет "несколько строчек".
Праздновалось рождение младшей сестры, Лизы. Желая устроить ей настоящий праздник, Екатерина Николаевна Мещерская повела ее в русский театр, "где Каратыгин был великолепен в пьесе "Матильда, или Ревность". Лиза Карамзина и Наденька Вяземская "безумствовали от восторга". Вместе с ними повели восьмилетнего сына Мещерских - Николеньку.
"Сперва он был очень доволен, но затем испугался, что будут стрелять из пистолета, так как из всего происходившего на сцене понял только, что там ссорятся; история же с Пушкиным, о которой он слышал... необыкновенно обострила его сообразительность по отношению ко всему связанному с дуэлями, и он решил, что и тут будет дуэль. Пришлось увезти его домой раньше окончания.
Не могу тебе передать,- продолжает Софья Николаевна на той же странице,- какое грустное впечатление произвел на меня салон Екатерины в то первое воскресенье, когда я там опять побывала,- не было уже никого из семьи! Пушкиных, неизменно присутствовавших раньше,- мне так и чудилось, что я их вижу и слышу звонкий, серебристый смех Пушкина. Вот стихи, которые написал на смерть Пушкина некий г. Лермантов, гусарский офицер. Они так хороши по своей правдивости и по заключенному в них чувству, что мне хочется, чтобы ты их знал.
СМЕРТЬ ПОЭТА
Погиб Поэт! - невольник чести
Пал, оклеветанный молвой,
С свинцом в груди и жаждой мести,
Поникнув гордой головой!..
Не вынесла душа Поэта
Позора мелочных обид,
Восстал он против мнений Света
Один, как прежде... и убит!
Убит!.. К чему теперь рыданья,
Пустых похвал ненужный хор
И жалкий лепет оправданья?
Судьбы свершился приговор!
Не вы ль сперва так злобно гнали
Его свободный, смелый дар
И для потехи раздували
Чуть затаившийся пожар?
Что ж?.. веселитесь...- он мучений
Последних вынести не мог;
Угас, как светоч, дивный Гений,
Увял торжественный венок.
Его убийца хладнокровно
Навел удар... спасенья нет: