- Вам не надо представить, я сам хорошо представляю, потому что все у меня,- коротко пояснил мистер Болан.- Что вы думаете теперь?
- Я думал, что их может быть двадцать семь...
- Нет, двадцать пять.
- Чего? Рисунков или процентов?
- Рисунков.
- Ну, тогда,- сказал я, не в силах скрыть удовольствия от того, что мне удалось угадать,- тогда два рисунка из альбомов кто-нибудь вырезал.
- Я не сказал: альбомы.
- А я решил, что в ваши руки попали альбомы Александрины Верещагиной-Хюгель. И что, может быть, к ним имел отношение профессор Винклер из Мюнхена.
- Да, я приобрел у него,- помолчав, подтвердил мистер Волан.- Три альбома. Там ничего не вырезано. Я уже хорошо осмотрел. Могу смотреть еще один раз свои карточки.
Он быстро вытащил из огромного своего портфеля стопку карточек, быстро их перебрал.
- О-о!.. Двадцать семь! Это правильно! Я знаю - вы специалист, мистер Эндоников. Я держал вашу книгу...
Теперь, убедившись, что в его руках подлинные верещагинские альбомы, я, наоборот, стал выражать некоторое сомнение: мне же необходимо было их посмотреть, а он не показывал.
- Да,- сказал я вялым голосом.- Но специалист должен видеть все своими глазами. Ведь за пушкинские, за лермонтовские рукописи часто принимают написанное вовсе не ими и даже в другое время. А рисунки особенно...
- Вы - специалист, я - тоже специалист, - сухо сказал мистер Болан.- Я много держал в своих руках и много передал через свои руки. Я не терплю ошибки. Можете смотреть фотостаты!
Он быстро вынул из портфеля пачку фотографий на тонкой бумаге...
Ух, какие рисунки!.. Фотографии воспроизводят даже пожелтевшие чернила, передают шероховатость альбомных листов!.. Вот жених и невеста, преклонив колена, стоят на подушечке. Их венчает священник. Какая-то старуха утирает слезу, военный закрутил ус... На другой - офицер, развалясь в кресле, читает афишку концерта. Возле каждого лица написаны французские реплики... Ведь все это - шаржированные портреты каких-то знакомых Лермонтова! Такая досада: Болан торопится и нельзя внимательно рассмотреть их...
- В альбомах имеются стихи руки Лермонтова. Его манускрипты, - сказал мистер Болан.
- Восемь стихотворений?
- Да, правильно это.
- Но они давно напечатаны.
- Как это может быть? - Болан удивился.- Альбомы не находились в России. Лермонтов подарил эти стихи, когда еще не был известный поэт.
- Альбомы в России были,- возразил я.- Стихи напечатал профессор Висковатов еще в прошлом веке. Если хотите, я могу назвать эти восемь стихотворений...
- Я уже не имею моего времени,- ответил мистер Болан. - Я допускал, чтобы предложить обмен альбомов на книги, которых не имеется в университетских библиотеках у нас, в Соединенных Штатах. Но это поздно. Завтра - Ленинград. И еще опять несколько часов, когда мы не сумеем говорить...
НЕТ, НЕ ВЕЗЕТ!
От Болана я кинулся в Академию наук, в Иностранный отдел. Созвонились с Ленинградом. Условились, что дирекция Пушкинского дома встретит американца и договорится о совершении обмена.
Его встретили и привезли в Пушкинский дом. Список, который он передал, был необъятен. Мистера Болана интересовали журналы, альманахи, сборники и пушкинской поры, и некрасовской, и выходившие в первые годы Советской власти...
Пушкинский дом мог бы отдать ему дубликаты, то есть лишние экземпляры из своего обменного фонда. Но такого количества старинных, а главпоз, редких журналов и альманахов в дублетном фонде, разумеется, не было. Три крупнейшие ленинградские библиотеки кооперировались, чтобы подобрать необходимый комплект,- работали напряженно, быстро, но, когда все было сделано, оказалось, что мистер Болан не дождался и уже покинул пределы Советской страны.
Альбомы поступили в Колумбийский университет в Нью-Йорке.
С тех пор тщетно пытаюсь я получить фотографии с лермонтовских рисунков.
В Колумбийский университет обратился Пушкинский дом.
Отказ.
Союз писателей СССР предложил совместную советско-американскую публикацию.
Отказ.
Редактор выходящего в Бостоне журнала "Атлантик" Эдвард Уикс задумал выпустить номер, посвященный русской культуре. Я был намечен в качестве автора статьи о фольклоре. Я отвечал, что не специалист по фольклору, но взамен могу написать советско-американский литературоведческий детектив: нужны только фотографии из альбомов, хранящихся в Колумбийском университете.
Редактор ответил, что это проще простого...
Отказ.
Сол Юрок, менеджер нашего Большого театра в Соединенных Штатах, по моей просьбе обращался в Колумбийский университет...
Молчание.
Это досадно тем более, что с толком обнародовать эти рисунки можно только в том случае, если ученый сумеет "узнать всех в лицо" - ведь изображены-то конкретные люди, знакомые Лермонтова, московский круг начала 30-х годов! А в этой работе должны быть использованы для "узнавания" сотни портретов, хранящихся в наших музеях; в Америке эту работу не проведешь: не с чем сравнивать!
Но как бы там ни было с Колумбийским университетом - деловые основания для поездки в Западную Германию мне самому стали казаться неясными. Куда ехать? В Штутгарт?
Там ничего нет.
В Мюнхен, к Винклеру?
Винклер не отвечает. А принадлежавшие ему альбомы уплыли за океан.
И я прекратил хлопоты.
Но тогда стал проявлять интерес сам владелец - профессор искусствовед Мартин Винклер.
ПОДАРОК ИЗ ФЕДЬДАФИНГА
Не получая из Советского Союза ответа, профессор Винклер приехал в наше посольство в Бонне и, обратившись к тогдашнему нашему послу в ФРГ Андрею Андреевичу Смирнову, сообщил, что у него имеются лермонтовские автографы и художественные работы поэта и он хотел бы передать их на деловых основаниях в Советский Союз. Рассказал, как они попали к нему.
В 1934 году, после смерти внука Верещагиной-Хюгель полковника графа Эгона фон Берольдинген, в замке Хохберг была объявлена распродажа. Профессор Винклер, неоднократно бывавший там при жизни владельца, сразу понял, что с молотка идет Лермонтов. Он приехал и сумел купить лермонтовские бумаги. Документы самой Верещагиной - переписку по русским имениям, переписку с русской родней - на распродажу не выставляли, а выбросили как хлам. Понимая, однако, что для биографов Лермонтова важно будет и это, профессор Винклер этот "хлам" подобрал. Теперь он просил прислать к нему в городок Фельдафинг возле Мюнхена кого-нибудь из посольства, дабы можно было начать деловой разговор.
А. А. Смирнов направил к нему секретаря посольства Владимира Ильича Иванова. (Побольше бы нам таких Ивановых!) Профессор Винклер показал ему то, что хранил с 1934 года.