— Не вы так решили, а Петер, — поправил меня Леонид. — Он сделает всё возможное, чтобы избежать скандала.
— И правильно сделает, — заметила я.
— Возможно. Чем вы сейчас занимались? Что читали?
— Слова, слова, слова.
Дружинин подумал.
— А в чём там дело, милорд? — спросил он, наконец. — Я тоже читал «Гамлета».
— Да что вы! А я думала, только "Горе от ума".
— Любите вы всех в шуты рядить…
— Не угодно, — не дожидаясь окончания, сказала я.
— Так что вы читаете? — настаивал Дружинин.
— Собиралась читать ваш перевод, но не успела. Петер и прочие ушли совсем недавно.
— Ирина скоро вернётся?
— Не знаю. Вряд ли. Вам нужна она?
— Нет, мне она не нужна, — сейчас же ответил он. — Но я подозреваю, что вы не были бы против, чтобы она вернулась пораньше.
Я не только не была бы против, но и очень желала этого, потому что разговор с Дружининым не избавил, а всего лишь отвлёк меня от тяжёлого чувства, и, оставшись наедине, я очень скоро вновь ощутила бы на себе всю тяжесть одиночества.
— Возможно, — уклончиво ответила я.
— А вы бы не согласились провести этот вечер в моём обществе? Мы бы куда-нибудь съездили. Впрочем, если у вас другие планы, то я не настаиваю.
Или у этого человека пробудилась невероятная застенчивость, и он боялся, что его присутствие будет мне в тягость, или он жертвовал несколькими часами, только чтобы развлечь меня, понимая, что после всего случившегося мне нелегко оставаться наедине со своими мыслями, но делал это через силу и был бы рад моему отказу.
— У меня нет никаких планов, — нерешительно сказала я. — Но у вас они, наверное, были. Перед тем, как вы мне позвонили.
— Какие же это планы?
— "Три страны света". Кажется, вы не улетели в Англию из-за работы. Может, лучше не откладывать её до завтра?
Дружинин ответил не сразу, но потом заговорил с живостью и настойчивостью.
— Зачем откладывать на завтра то, что можно сделать послезавтра? Я намерен хорошо отдохнуть. Хотите в оперу?
— Хочу, — без раздумий сказала я.
— Тогда ждите меня через полчаса.
Положив трубку, я влетела в свою комнату, позабыв о воображаемых трупах на полу, но сейчас же выбежала оттуда, потому что выбрать наряд следовало тщательнее, а это надо было делать в комнате у Иры, открыв её шкаф. Находки бывают удачные и неудачные. Моя была удачной. Мне сразу бросилась в глаза нежно-розовая блузка, которая хорошо подходила под тёмно-бордовую юбку, а короткая нитка розовых коралловых бус придавала изящному сочетанию даже некоторую изысканность.
"Я пошла в театр. Вернусь поздно", — написала я на листке бумаги и положила его на видное место.
Дружинин подъехал очень тихо, и сначала я подумала, что он взял такси и за рулём сидит шофёр, однако он вёл машину сам. И как же элегантен он был! Я привыкла видеть его невыспавшимся, вечно настороженным, нередко после ночи, проведённой на веранде или под открытым небом, а сейчас он был хорошо выбрит, прекрасно и вместе с тем скромно одет и, главное, абсолютно спокоен. Никогда бы не подумала, чтобы человек с такими заметными физическими недостатками может смотреться настолько выгодно.
Говорить ему комплименты я, конечно, не стала, но он не мог удержаться от привычки делать мне приятное.
— Вы выглядите ещё лучше, чем всегда, — сказал он, поднося мою руку к губам.
Зеркало ещё раньше сообщило мне, что Ирины вещи сидят на мне хорошо, а этот наряд говорит о прекрасном вкусе моей подруги, однако я не привыкла, чтобы на меня смотрели так долго и пристально.
— Я не слышала, как вы подъехали, — заметила я, поглядывая на тёмно-синий с серым автомобиль. — Это ваша машина?
— Ещё не знаю, — ответил он. — Пока я ещё думаю. Она вам нравится?
— Красивая, — определила я. — А что будет с той?
— Давайте условимся сегодня отдыхать и отгонять все мысли о грустном, — предложил Дружинин. — Не подумайте, что меня печалит потеря машины, но ведь вы не удержитесь, чтобы после обсуждения машины не поговорить об известных событиях. Вы не возражаете против "Севильского цирюльника"?
— Да не тот ли это «Цирюльник», которого в старину давали?
— Да, тот самый, — подтвердил он, смеясь. — А не играли ли вы Розину на домашнем театре?
Ира ошибалась, утверждая, что Леонид угрюм и нелюдим, а женщин и вовсе избегает. У них были какие-то счёты, о которых я старалась забыть, потому что до сих пор я не замечала, чтобы он уклонялся от общения со мной или с Нонной, а сегодня он словно задался целью сделать для меня вечер приятным, много и очень интересно говорил и втянул меня в такое увлекательное обсуждение новой возникшей у него проблемы, что я забыла предупреждения Ларса, которые могли быть ложью, но могли быть и правдой. Зато когда я вспомнила об этом и захотела перевести разговор на другую тему, Дружинин неожиданно легко пошёл мне навстречу и заговорил о другом. И что удивительнее всего: он ни разу не попросил у меня мою повесть, ни разу не заговорил о заветной тетради, ни разу не упомянул о моём увлечении, уже попортившем мне много крови, и, наконец, ни разу не заговорил со мной по-английски.
Спектакль мне понравился, а итальянский язык не только не мешал восприятию, но и способствовал ему, поскольку я хорошо знала оперу, и мне интересно было не следить за сюжетом, а вслушиваться в музыку и голоса.
— Вам понравилось? — спросил Дружинин, когда мы вышли из театра.
— Да, очень. Спасибо, что вы пригласили меня. Дома я сошла бы с ума от тоски.
— Я это предвидел, — сказал он, улыбаясь. — Я вам ещё не наскучил?
— Пока нет.
— Может, вы согласитесь продолжить вечер?
— Если у вас нет особенно острого желания отвезти меня домой.
У меня не возникало и тени сомнения, потому что Леонид уже доказал свою порядочность, и я была убеждена, что на него можно положиться при любых обстоятельствах. И не ошиблась. Мы чудесно покатались по городу и часа полтора провели в тихом и каком-то домашнем ресторанчике, напомнившем мне вечерние кафе в Таллинне. Мы сидели в уютных креслах за маленьким столиком, и соседи за другими столиками в приглушённом свете ламп служили ненавязчивым фоном, на который не обращаешь внимания. Говорил преимущественно Леонид, делясь своими литературными планами, вспоминая детство и учёбу, рассказывая много смешного и делая для меня приятный вечер незабываемым. Но когда мы расставались у двери Ириного дома, не я, а почему-то Дружинин произнёс с теплотой в голосе:
— Спасибо за этот вечер.
Он даже при прощании сумел сделать приятное, внушая мысль, что не я обязана ему чудесным вечером, а он — мне.
Однако пора было из сказки вернуться к жизни, и этот переход совершался не без внутреннего сопротивления.