В его голосе проскальзывало недовольство, и от этого он сразу потерял обаяние и сделался очень несимпатичным, напомнив мне моего собственного вымышленного горбуна и, как следствие, необходимость проверить, точно ли я припрятала тетрадь подальше, а то всякое бывает: один раз в неё не заглянули, а в другой — заглянут.
— Вы спрашиваете, почему спешил! — патетически вскричал Ларс. — Да я мчался, прямо-таки летел сюда, думал, что Жанна одна. Разве можно такую легкомысленную девушку оставлять одну?
— Легкомысленную? — не выдержала я. — Это я легкомысленная? Помилуйте, что вы такое говорите? Да я предусмотрительнее всех вас.
— Что касается закупки продуктов, то вы, действительно, предусмотрительны, — подтвердил горбун, перекладывая сумки в другую руку, но не позволяя себе поставить их на землю.
Я не сочла нужным замечать его реплику и держалась с холодным достоинством.
— Тогда кто же вчера забыл запереть дверь? — с отеческой улыбкой ехидно поинтересовался Ларс.
— Не знаю. Может, грабительница.
— А кто сегодня забыл закрыть окна? — обличал меня Ларс с чисто писательской проницательностью.
— Понятия не имею, — отрезала я. — Наверное, Ира.
— Не пора ли вернуться в дом? — не выдержал горбун.
Я решила придержать язык и не расспрашивать, устал он или не устал, а поскорее отперла дверь.
— Ужас, какая жара на улице! — пожаловался Ларс. — Пока мы стояли, я думал, что меня хватит удар. А Мартин так и не появлялся?
— Нет, — хмуро ответил горбун, относя сумки в кухню. — Раз вы остаётесь за сторожа, Ларс, я всё-таки поищу его.
Итак, я заимела сторожевого писателя. Может, удастся заставить его рассказать о своих книгах, настоящих и будущих?
— Приходите обедать, Леонид, — пригласила я горбуна, выступая в роли радушной хозяйки.
— С удовольствием, — ответил Дружинин.
Я ушла на кухню и там, поглядывая в окно, проследила, как горбун сначала решительно захромал прочь, но потом походка его становилась всё медленнее и, наконец, он остановился в раздумье и, повернувшись на сто восемьдесят градусов, побрёл обратно.
— Леонид что-то забыл, — объявил из гостиной Ларс, который, должно быть, тоже смотрел в окно.
Я выглянула из кухни. Вид у горбуна был какой-то растерянный, словно он не знал, что ему делать.
— Леонид, что случилось? — участливо спросила я.
— На улице, и правда, жарко, — сказал он, всё так же неуверенно глядя на меня. — Вы разрешите мне остаться?
У меня мелькнуло подозрение, что он болен.
— Конечно. О чём разговор? Проходите в гостиную.
— Может, вам помочь? — предложил горбун.
Я поскорее отказалась от мысли, что он болен, раз уж у меня появилась счастливая возможность освободиться от самой нелюбимой и грязной работы.
— Если есть желание, — сказала я таким тоном, что, формально предоставляя ему право выбора, на самом деле лишала его возможности отказаться, — можете почистить картошку.
Или горбун был не совсем нормален, или он прекрасно владел собой, потому что я не уловила даже тени неудовольствия или разочарования, которые обязаны были появиться на его лице. Напротив, он взял кастрюлю, нож и миску с таким видом, словно всю жизнь мечтал почистить картошку.
— Если хотите, располагайтесь на воздухе. Возьмите кресло и Ларса.
Мой намёк был мгновенно понят и вызвал сдержанную улыбку, а также исчезновение моего помощника и картошки.
Устроились Дружинин и Ларс в холодке, с прекрасным видом на цветник, загораживающий компостную яму, словом, так удобно, что я им позавидовала и принялась хозяйничать без увлечения, лишь под влиянием долга.
Сметана и творог, оставленные на столе, конечно, начали закисать, так что, не теряя времени, я их замесила с содой и мукой и испекла пышные сдобные лепёшки. Суп я сварила обычный, по нашему с мамой особому рецепту, то есть положила в мясной бульон немного крупы, картошки и мелко нарезанной капусты, измельчённый корень петрушки, а также лук, натёртую морковь, нарезанные репу, кабачок, тыкву, ну, в общем, обычный набор. А когда суп был почти готов, всыпала туда вынутое из супа и мелко нарезанное мясо, колбасу, а также сладкий зелёный перец. Вкусно и восхитительно просто, но для граждан России уже недоступно, а датчане вряд ли додумаются до такого гибрида крестьянского и южных супов. Мои старания могли бы потерпеть полный крах, но я вовремя вспомнила про соль. Сама-то я почти не употребляю её, но большинство людей почему-то не догадывается исключить из рациона этот продукт, так что я щедро посолила суп, проявляя широту русской души. На всякий случай, я поставила на видное место солонку, чтобы не забыть подать к столу. Я понимала, что теперь это совершенно излишне, но что может удержать русского человека, если он хочет создать на столе изобилие?
Тушёное с морковью и огромным количеством лука мясо было уже готово и томилось под подушкой в комнате Иры, два вида салатов и винегрет красовались в салатниках, а картофель, почищенный горбуном, почти сварился, когда за окном зашуршали шины и к дому подкатила полицейская машина. Горбуна и Ларса как ветром сдуло с насиженных мест, причём сами насиженные места с трогательной предусмотрительностью были перенесены ими подальше от глаз приехавших. Оценила я этот маневр лишь тогда, когда в сопровождении Хансена в дом вошла Ира, не усталая и ищущая сочувствия, а исполненная мрачной решимости, с плотно сжатыми губами и ненавидящим взглядом. Уж не знаю, какая душевная буря нанесла этот пласт неприязни, но на меня Ира старалась не глядеть.
— Это оказалась та девушка? — спросила я, сохраняя самообладание.
Ира отвернулась, кусая губы. Полицейский перестал принюхиваться и поспешил ответить сам.
— Да, это она. Сомнений быть не может.
— У вас есть какие-нибудь предложения, господин Хансен? — поинтересовалась я.
— Предположения есть всегда, но пока это служебная тайна, — чистосердечно объяснил следователь.
Мне сразу стало ясно, что полиция запуталась и не знает, с какого конца взяться за расследование.
— У вас, я чувствую, намечается обед, так что разрешите… откланяться, — вежливо и с запинкой сказал Хансен, и я поняла, что в изучении языков лучшего результата достигаешь, когда читаешь классику.
Полицейский, однако, не спешил откланиваться, а улыбался широкой белозубой улыбкой, и голубые глаза его излучали саму доброту.
— Может, вы разделите нашу трапезу?
Я не учла, что датчанин не знает русский в совершенстве.
— Что такое трапеза? — с надеждой спросил он.
— В данном случае, обед, — ответила я.
Душка у меня на глазах разрывался между долгом полицейского и учтивостью голодного человека. Последняя победила.
— Скажу честно, я жестоко голоден, — доверительно произнёс он.
Я была счастлива, что этот блистательный гигант останется с нами на правах гостя и я смогу им любоваться.
— Проходите в гостиную, — предложила я. — Ира, ты мне поможешь?
У моей подруги едва хватило терпения дождаться ухода полицейского.