— Сначала очень трудно делать вид, что не замечаешь его горба, — согласилась я. — Так и тянет отвести глаза, едва сдерживаешься. А потом, ничего, привыкаешь. Я уже почти не обращаю внимания на его внешность. Как странно, что его зовут так же, как Лёню.
— Какого Лёню?
— Моего брата.
Ира была поражена.
— Да как ты смогла это заметить? Твой брат был красавцем, а этот… Мне бы в голову не пришло их сравнивать!
— Я и не сравнивала, но поневоле заметишь, что его зовут Леонид, если он тебе так представляется. Да ещё Леонид Николаевич.
— А ты об этом не думай. Мало ли одинаковых имён, — утешила меня подруга. Впрочем, я и без её наставлений перестала об этом особенно задумываться.
На следующий день Ира с радостным оживлением стала собираться в дорогу. Считалось, что ещё весна, однако жарко было по-летнему. Сначала я даже позавидовала Ире, потому что отдых на побережье представился мне раем, но моя подруга ехала туда с определёнными целями, и, кроме того, ей ещё предстояло туда добираться, а я могла поставить шезлонг и мирно читать.
Едва Ира скрылась за поворотом, я осуществила своё желание и без стеснения потревожила библиотеку своей подруги. Когда я растянулась в кресле, на моём лице непременно должно было отражаться полное счастье. Мне было так хорошо и покойно, что я положила книгу на колени и закрыла глаза, полностью отдавшись ощущению отдыха и удобства. Сколько времени я так просидела, не знаю, думаю, минут пять, не больше, а из оцепенения меня вывел визг тормозов. Звук был настолько внезапный и резкий, что во мне сердце подпрыгнуло.
— Вы уютно устроились, Жанна, — приветствовал меня горбун.
— Как вы меня испугали! — воскликнула я. — На весь квартал симфонию гремите.
Дружинин рассмеялся и сел на ступеньку веранды.
— Вы любите Грибоедова? — спросил он.
— Я люблю "Горе от ума", но терпеть не могу Чацкого, — ответила я и, видя, что мой гость намеревается обсуждать со мной эту занимательную тему, опередила его, поинтересовавшись: — Что-нибудь случилось?
Горбун сразу потускнел.
— А что должно случиться?
— Я думала, вы привезли новости о Мартине, — призналась я. — Вы так стремительно подъехали…
— Нет о нём новостей, — хмуро ответил Дружинин. — Как в воду канул.
Меня, разумеется, сразу осенило.
— Леонид, а не мог он, и правда, кануть в воду? — спросила я. — Наклонился, оступился… Потом оказался в больнице.
Горбун ничего не ответил, но пересел в самый угол и задумался.
— Что вы читаете? — спросил, наконец, мой странный гость.
— Хочу перечитать "Мёртвое озеро", — ответила я, не без умысла не называя автора. — Читала его несколько лет назад и основательно забыла.
— Вы любите Некрасова или Панаеву? — спросил горбун, принимая более удобное положение и прислоняясь к стене.
— Принесите себе кресло, — предложила я. — Я бы сама вам принесла, но очень не хочется вставать.
Горбун засмеялся.
— Вы хорошая хозяйка и очень откровенный человек, — сказал он.
— Не значит ли это, что я сама должна тащить кресло? — спросила я.
— Это означает, что я вами восхищён, но отказываюсь от кресла, потому что мне здесь очень удобно. У меня вообще барственные замашки, так что я везде устроюсь с удобствами. Вы любите Некрасова?
— Люблю, — ответила я.
— Часто его перечитываете?
— Очень редко, — вынуждена была признать я.
Дружинин завёл разговор о Некрасове и заставил меня выставить напоказ всё моё невежество, сам же говорил легко и свободно, словно эта тема была для него очень близкой. Редко бывает, чтобы кто-нибудь увлёк меня беседой до такой степени, но горбуна я готова была слушать бесконечно.
— Что из произведений Некрасова изучают в русских школах? — поинтересовался мой лектор.
Вопрос оказался для меня неприятным, потому что я не удосужилась перечитать ни одного произведения из школьной программы, кроме "Горя от ума" и "Евгения Онегина".
— Не помню, — призналась я. — Кажется, "Железную дорогу", "Мороз — красный нос", отдельные стихотворения. Честно говоря, у нас так навязчиво преподают, что надёжно прививается отвращение не только к разбираемым произведениям, но и к их авторам.
— Вам не привили, — заметил горбун.
— В значительно степени привили. К произведениям, а не к авторам. Всё, что мы когда-то проходили, я рассматриваю теперь с особым пристрастием. Если вообще рассматриваю.
— Отсюда и нелюбовь к Чацкому?
— Нет, это врождённое.
Горбун поднял изумлённые глаза.
— Вот уж не подозревал, что русские дети рождаются со знанием Грибоедова и отвращением к Чацкому. Но, как вы вчера правильно заметили, век живи — век учись. А чем, позвольте спросить, вам так несимпатичен этот молодой человек?
— А почему он должен быть мне симпатичен? — возмутилась я. — Явился в чужой дом, где его не ждали, но всё-таки приняли, высмеял всех гостей и вовсю потешался над общими знакомыми. А зачем он сказал Софье, что она его завлекала? Бедная девушка не знала, как от него избавиться, и почти прямо говорила ему, насколько он ей неприятен.
Дружинин с удовольствием слушал мою обличительную речь.
— Я вижу, вам нравится Софья, — заметил он.
— Не могу сказать, что я от неё в восторге, — возразила я, — но мне нравится, что в ней нет расчета и она благородна.
— В чём же, хотелось бы знать, её благородство?
— Молчалина она полюбила не за деньги и не за звание. Она слишком молода, чтобы распознать его истинную натуру, а когда случайно подслушала его разговор с Лизой, то всю вину взяла на себя, а его не выдала своему отцу, несмотря на разочарование. Разве это не благородство?
— Интересно, какие отметки вам ставили в школе за такие суждения?